Пост дня. Короткая история про детство в немецкой оккупации

Константин Каверин
«Я это три года назад написал. После текста выслушал много говна, забанил кучу людей. Но текст остался и я хочу, чтобы вы еще раз его прочитали. Он маленький. И мне больше нечего к нему добавить». Константин Каверин рассказал о детстве своего деда, и вы должны почитать эту историю.

Короткая история про детство.

Моему деду – Кремису Виктору Станиславовичу – было пять лет, когда он впервые увидел немецких солдат. Сейчас некоторые посмеиваются над его рассказом: может, где и приврёт дед, то-сё… Но той реальности уже нет, и никто не вправе обвинить маленького моего дедушку Витю в том, что именно так, а не иначе, осталось у него в памяти. Итак, 1941 год, лето, жара, северная беларуская деревенька, через нее в сторону Москвы идут немецкие войска. Вите пять лет. Он с восторгом смотрит на невиданное.

А немцы идут, идут, идут… Идут сутки, двое… Пехота, конница, грузовики, мотоциклы, техника… Идут, идут… Будто на показе – все красавцы, с выглаженными воротничками: не оторвать глаз! После них в воздухе – трое суток запах солярки. Витины родители не боятся, не радуются: идут и идут. Но и не радуются особенно. Всё как бы между прочим. Но еще до этой колонны идут инженеры, возятся с нашим бездорожьем; а после – тыловики. И вот они уже оседают на территории, делают свой немецкий порядок.

Дед рассказывает, что за два с лишним года немецкой оккупации в их деревне открыли церковь и костел, школу, где учили беларускому и немецкому языкам, на мове выпускались газеты…

А еще таких чудесных конфет и такой вкусной колбасы, какие продавались в новых деревенских магазинчиках, никогда и нигде ни до, ни после оккупантов он не ел. Так и жили. До момента, пока оборванный немец не пошел назад. И уже не так стройно, а жалкими кучками – раненый, безрукий и безногий, тощий… И ноль внимания на местных: зайдет, хлеба с молоком проглотит без слов, и – дальше.

Фото: Вивиан дель Рио

Немец отступал, а по деревне – слух: Красная армия расстреливает всех, кто жил на оккупированных территориях и не оказывал сопротивления. Причем, говорили, что не жалеют никого – ни детей, ни женщин, ни стариков. Решили уходить в лес, а там – видно будет. И ушли.

В лесу разбили что-то вроде лагеря: построили шалаши, кое-как организовали кухню, питались тем, что успели унести с собой, а потом – черт знает чем. Ели картофельные очистки – деликатес! Дед об этом не рассказывал, но моя мама – его дочь – рассказывала. Просто дед не очень-то любит это вспоминать. В этих условиях просуществовали то ли месяц, то ли три. «Разведка» давно уже доложила: в деревне красноармейцы. Дед вспоминает, что было страшно, голодно и все время – холодно. А когда стало совершенно невозможно, из двух зол выбрали меньшее: решили возвращаться в деревню. Может, и не расстреляют. А в лесу все равно смерть. Да и во всяком случае – не жизнь.

Как самого маленького, семилетнего Витю поставили впереди колонны, вручили ему икону, так и пошли в деревню. Кто-то, правда, в лесу все-таки оставался – боялись расстрела.

И вот подошли к деревне. Навстречу – красноармеец. И чем ближе, тем страшнее. Дед не вполне понимал тогда, почему, но чувствовал, что называется, жопой. Женщины рыдали, и мужики тоже. И красноармеец заплакал, побежал навстречу, кинулся целовать, обнимать, снял свой ватник, на кого-то небрежно накинул… Из деревни прибежали другие солдаты, кто с едой, кто с теплыми шмотками. И все рыдали. И никто ни в кого не стрелял. Стреляли потом. И не солдаты, а НКВД. Когда поехали по освобожденным территориям: дознаваться, кто тут с немцем любился…

Фото: Вивиан дель Рио

А через несколько недель, когда стало совсем холодно, дед со старшим братом, копошась во дворе, вдруг увидели: фигура немецкого солдата еле волочится от леса, через поле – к ним, в их сторону. Немец – совсем жалкий, но с автоматом. Мальчишки застыли, а немец приближался. И когда стало совсем близко, дед очень явно запомнил – обмочил штаны и заплакал от страха. А немец приложил палец к губам: тихо! И жестом показал, что хочет есть. Старший побежал за мамой, та вынесла какой-то еды (что было, то и отдала), и немец, трижды сказав «Данке!», поплелся в сторону леса. Что с ним потом – никто и никогда уже, скорее всего, не узнает.

Вот такие 5-7 лет были у моего деда – Кремиса Виктора Станиславовича, полковника милиции, папы троих прекрасных дочерей, одна из которых – моя мама. И мамы уже нет. А дед – жив, здоров. Литр пива в день – норма. Такая судьба.

Источник: Facebook Константина Каверина

Заметили ошибку в тексте – выделите её и нажмите Ctrl+Enter