«В вашу страну адски тяжело попасть, для начала. Не говоря о том, чтобы какую-то информацию о ней добыть!» — сказал британский барабанщик и ди-джей Джон Кеннеди (не путать с мертвым президентом) Лавру Бержанину (dj Laurel), гитаристу Clover Club Дмитрию Котешову и вокалистке Ольге Тяшкевич. Дело происходило вечером после FSP. Минские ребята катались вместе с британцем из «Хулигана» в «Blondes&Brunettes» и говорили о музыке, израильской военной операции в Газе и личной жизни.
Jon Kennedy — британский барабанщик и электронный музыкант. Начал карьеру в 2000 году, отправив демо-CD музыканту Mr Scruff, работающему с брендом Ninja Tune. Сначала Scruff играл треки с диска Джона, а позже независимый лейбл Tru Thoughts подписал с Кеннеди контракт, и в 2002 году вышел его дебютный альбом «We’re Just Waiting For You Now». В 2007-м Джон Кеннеди открыл свой собственный лейбл звукозаписи The Jon Kennedy Federation. В данный момент живет в Праге.
В Минске ди-джей выступал на FSP. На арт-пикник его привез автомобиль Sixt, сервис проката этих машин теперь доступен в Беларуси).
«У меня украли почти все пластинки. Пять тысяч штук»
Лавр: Ну что, какие у тебя планы?
Джон: Планы? На жизнь?
Лавр: На музыку.
Джон: В глобальном смысле? Завоевывать мир. Медленно. Пока я просто продолжаю работать. Завел лейбл, на нем семь артистов. Я езжу в Индию, в Таиланд, у меня тур по Востоку в конце этого года. Не знаю, сложно предсказать, что будет происходить через несколько недель — ты же знаешь, как это работает в музыкальной индустрии.
Лавр: Я видел, ты распродаешь свою коллекцию винила.
Джон: Да, и знаешь, почему? У меня украли почти все пластинки. Почти пять тысяч штук.
Лавр: Ты шутишь? Пять тысяч? И куда они пропали?
Джон: Нет, не шучу. Но я знаю, где они. Их украла моя бывшая. После этого вся магия винила для меня исчезла.
Лавр: И теперь ты работаешь с цифрой?
Джон: Ага.
Лавр: И как тебе, нравится? Я помню, раньше ты был противником цифровых девайсов.
Джон: Да, да. Это очень странно. Зато можно играть все, что угодно, любой трек можно поставить. Но из-за этого магия тоже теряется.
Лавр: Тебе понравилось выступление сегодня?
Джон: Да, было хорошо. Правда, я играл всего около часа. Мне хотелось устроить своего рода музыкальное путешествие, чтобы публика это почувствовала — а это сложно провернуть всего за час.
Лавр: Где ты остановился в Минске в этот раз?
Джон: Скорее всего, нигде. Мне к четырем утра нужно обратно в аэропорт. Это всего через четыре часа.
Дима: Значит, у тебя еще есть время, чтобы попробовать разные сорта местного пива.
Джон: Я пытаюсь. Но все равно возвращаюсь к чешскому «Пилснеру».
Лавр: Что сейчас происходит в музыкальной среде в Лондоне? И в Праге.
Джон: В Лондоне — понятия не имею. Да и в Праге тоже. Я просто занимаюсь своим делом. Я слежу за некоторыми вещами, но не углубляюсь. Как только начинаешь в это погружаться — тебе конец. Мне не нравится входить в слишком плотный контакт только с местной сценой, потому что мир — огромное место, в котором есть тонны потрясающей музыки. Например, я недавно сделал ремикс на трек одного парня из Палестины, из самого сердца конфликта, с Западного берега.
Дима: Он миксует звуки выстрелов?
Джон: Не совсем, но у него очень мощная, тяжелая лирика — о том, что сейчас там происходит, на арабском. Одновременно на один из моих треков сейчас делает ремикс музыкант из Иерусалима, израильтянин, очень религиозный парень. Это, пожалуй, один из самых экстремальных примеров того, как такие полярно разные вещи при нынешней политической ситуации вдруг сходятся вместе. И оба трека войдут в один релиз.
Оля: То есть, можно сказать, твоя миссия заключается в стирании границ.
Джон: Ну, в каком-то смысле. Это то, чему учишься с помощью музыки, когда много путешествуешь. Вот представь: когда эти два парня сидят в одной комнате и углубляются в то, что они делают, им наплевать на все остальное.
Дима: А чего ты ждал? Что они начнут драться?
Джон: Это хороший вопрос. Я понятия не имел. Но было тяжело поначалу. Я приехал на Западный берег, совершенно не задумываясь о том, что слышал в новостях, но, познакомившись с ребятами, обнаружил, что они очень погружены во всю эту ситуацию. Говорили что-то друг у друга за спиной. Кто-нибудь из этих двоих мог мне сказать, мол, ты видел: он со мной не поздоровался! Мне пришлось им объяснить, что это все не имеет значения. Я свел их вместе, и они начали общаться — с помощью музыки. И, по-моему, это прекрасно.
Дима: Да это же круто!
«Ваши люди просто боятся себя показывать!»
Лавр: А ты слышал о каких-нибудь белорусских артистах?
Джон: Не особо. Мне кажется, я никого не знаю.
Лавр: Почему?
Джон: Потому что в вашу страну адски тяжело попасть, для начала. Не говоря о том, чтобы какую-то информацию о ней добыть.
Лавр: Хорошо. А ты интересовался? Искал что-нибудь о музыке в Минске? Об артистах, ди-джеях?
Джон: Конечно. Это же то, чем я занимаюсь. Мне интересно узнать и понять. Но я ничего не нашел. Мне кажется, ваши люди просто боятся себя показывать. Если вам так сложно путешествовать, выезжать из страны, то распространять свои идеи за ее пределами, должно быть, еще сложнее. Я могу себе представить, как безумно тяжело здесь организовать европейский тур — со всеми визовыми вопросами и так далее.
Лавр: А о русских композиторах ты что-нибудь слышал?
Джон: Конечно, они же все классические.
Лавр: А из современных?
Джон: Честно говоря, нет. Разве что, кроме какого-нибудь странного джаза. Но ни одно конкретное имя мне не приходит в голову. Не из-за языкового барьера. Просто это очень закрытый рынок.
Лавр: Хорошо, а в чем, на твой взгляд, причина такой закрытости?
Джон: Думаю, люди боятся показывать то, что делают, за пределами страны.
Лавр: Боятся? Или им просто лень потрудиться и создать что-либо интересное?
Джон: Я бы не сказал, что дело в лени. Это большой труд — постараться сломать границы.
Лавр: Но ты же стал знаменитым. Почему? Потому что много трудился?
Джон: Это гораздо проще в Англии.
Лавр: Потому что у вас есть традиция.
Джон: Да.
Дима: У нас в Восточной Европе есть такая проблема, что местные музыканты пытаются копировать англичан, американцев. Из-за этого мы теряем свою идентичность, свою «настоящесть». Хотя культура здесь совершенно отличается от западной, и с самого начала андеграунд порождал артистов, ни на кого не похожих. Но если говорить о мировом рынке — там это не очень интересно, потому что ощущение, которое есть у нас внутри, возможно, не в достаточной степени резонирует с остальным миром, чтобы его привлечь.
Джон: Вас долго учили жить и работать как самодостаточный организм. Не вас лично, в смысле, а всю нацию. Вас приучили держать все внутри, в рамках этой замкнутой системы.
Дима: Это как генетическая память. Это уже в мозгах и в сердцах.
Джон: Именно. Делать все так, как дедушка научил. Зачем идти далеко и кому-то что-то показывать, когда все, что имеет значение, находится в радиусе пяти километров от твоего дома? Хотя мир-то на самом деле огромный.
Дима: Хорошо, еще один вопрос. Ты женат?
Джон: Я бы сказал, что я женат на музыке.
Дима: Все так говорят.
Джон: Нет, правда, моя привязанность к музыке и работа ди-джея и продюсера поломала много отношений в моей жизни.
«До Хендрикса не дотянешься — он уже умер»
Дима: А в молодости какая музыка на тебя влияла?
Джон: Если совсем на много лет назад возвращаться, то это был Хендрикс, «Пинк Флойд». Что касается сегодняшней музыки — я знаю, кто все эти люди, или близок к тому, чтобы их знать — но в этом уже нет никакого волшебства, понимаешь? Ты знаешь их лично, знаешь, где и какие клавиши они нажимают, а Хендрикс — что-то, к чему ты уже никогда не сможешь прикоснуться.
Дима: Но все-таки, что из современной сцены тебе нравится?
Джон: Я уже настолько глубоко в ней увяз, что назови мне кого-нибудь, и я, скорее всего, окажусь с ним знаком максимум через одно-два рукопожатия. Они мне не могут сказать ничего нового. Не хочу, чтобы это звучало заносчиво, но когда ты так плотно вращаешься в этой среде, становится скучно — потому что все слишком доступно. Я знаю, что могу делать то же самое.
Мне интересно то, чего я сам не могу. Как Хендрикс. До него не дотянешься — он уже умер. С ним нельзя встретиться и поговорить, чтобы понять, что он творил, что ел, что носил — это загадка. И меня это вдохновляет. Тут есть какая-то более космическая связь. Я часто слышу что-то по радио или по телевизору и думаю: «Да я же знаю этого чувака». И это раздражает. И я никогда не стану покупать его музыку, потому что и так знаю его лично. Мне это неинтересно.
Оля: Это называется «пресыщение».
Джон: Да, именно. Пресыщение. Я хочу того, что я никогда раньше не слышал.
Оля: И поэтому ты поехал в Палестину.
Джон: Ну да, но это вышло не специально. Просто так сложилось. И это в некотором роде безумие. У парня рядом дом бомбят, а он мне свои треки высылает. Теперь мы работаем над совместной записью, и это круто.
Джон Кеннеди на FSP, ultra-music.com
Дима: А кто это сделал? Похоже на дилетантскую работу.
Джон: Да-да. Это я сам нарисовал. Точная копия моего рисунка. Я ее нарисовал лет в четырнадцать, когда подумал, что мне нужно сделать из себя какой-то бренд, продукт.
Дима: А ты когда-нибудь работал в офисе?
Джон: Да, я работал в банке. И разной другой дерьмовой работой занимался.
Оля: А что привело тебя в Прагу?
Джон: Это просто человеческий инстинкт. Меня туда потянуло, у этого места особый магнетизм. Даже с геологической точки зрения: там есть залежи магнитной руды. С другой стороны — это просто очень хипповый город. И когда идешь по площади, на которой тысячи туристов, а потом заворачиваешь за какой-нибудь угол — и оказываешься совсем один — это потрясающий контраст. И люди прямо на улице делают друг другу предложение. У нас в Манчестере такое вообще сложно себе представить.
По Минску Джон Кеннеди ездил на автомобиле Sixt. Бронировать эти машины теперь можно здесь. Пункты проката:
- Национальный аэропорт «Минск», офис Sixt в секторе 3-4
- Отель «Crowne Plaza»
- Возможность доставки по любому адресу