Кандидат философских наук, заведующий кафедрой теоретического психоанализа Восточно-европейского института психоанализа, основатель музея сновидений Фрейда, почетный член совета The Museum of Jurassic Technology (LA), сценарист фильмов «Левша» и «Общее дело» Виктор Мазин рассказал о Беларуси, человеке и языке.
Бывали ли вы в Минске и если да, то, какое впечатление оставил этот город?
В Минске мне довелось побывать однажды, еще в советские времена. Город произвел впечатление самого советского, из всех мною виденных. Ни Москва, ни Тбилиси, ни Рига, ни Алма-Ата, ни десятки других городов подобного впечатления на меня не оставляли. Что я имею в виду? Исключительно архитектуру. Минск ведь строился заново после Второй мировой войны. Я понимаю, что это впечатление могло быть обманчивым, но при слове «Минск» я вижу унылую брежневскую и хрущевскую архитектуру. Даже сталинского пафоса, столь заметного в Москве, в Минске я не помню. Хотя, уверен, что сталинский ампир есть, равно как есть и новая архитектура 21 века. Интересно, что от Витебска, в котором я бывал не раз и не два, у меня сохранились совершенно иные впечатления – города очень живописного. Впрочем, как Вы сами прекрасно понимаете, наше восприятие всегда подвержено искажениям, вызванным априорным знанием. Конечно, до того, как я впервые попал в Витебск, мне было хорошо известно, что этот город богат своими модернистскими, авангардными традициями. Так что Витебск еще до того, как я его увидел, уже был городом Шагала и УНОВИСа (Утвердителей Нового Искусства) во главе с Малевичем.
Что вам известно о культурной жизни современной Беларуси?
К сожалению, очень мало. Известно, что жизнь эта во многом оказалась рассеянной по другим странам, в частности, в связи с закрытием Европейского университета. Бывших студентов этого учебного заведения я не раз встречал среди посетителей музея сновидений Фрейда. Возможно, мне очень повезло, но все это были интересные, творческие, ищущие люди, несмотря на то, что жили они в разных городах Европы. Два дня назад я общался в музее с девушкой, которая приехала на каникулы в Петербург из Минска. Мне было очень приятно увидеть человека с разнообразными интересами и горящими глазами. Между прочим, одна из моих коллег по работе в Музее, а также по лакановским студиям, Елизавета Зельдина, – из Минска. Лиза – необычайно умная девушка, увлеченная и психоанализом, и науками, и искусствами. Если не считать культурную жизнь ограниченной территорией государства, то все эти люди, в первую очередь, люди заинтересованные в белорусской культуре, конечно же, эту культуру и представляют. Особенно с учетом сегодняшних коммуникационных медиа, кого волнует, где именно физически находится человек, в Минске, Петербурге или Милане! Да, кстати, моя подруга художница Эвелина Домнич, которая с давних пор живет то в Нью-Йорке, то в Амстердаме, то в Токио, как-то привезла мне очень интересный художественный авангардно-анархистский журнал из Минске, откуда она родом. Мне очень-очень жаль, что я не могу сейчас вспомнить его название. Зато название глянцевого журнала «Доберман» помню. Я давно дружу с журналисткой из Минска, Людмилой Погодиной. Одна из наших с ней бесед была напечатана в этом журнале.
Известно ли вам что-нибудь о белорусской школе психоанализа и существует ли таковая вообще?
Прямо-таки о школе ничего не слышал. Но, честно говоря, я бы не смог ответить утвердительно и на вопрос о русской или украинской школах психоанализа. Школа должна отличаться какой-то спецификой. Создание той или иной школы требует и времени, и глубоко и независимо мыслящих психоаналитиков. Школа – дело одно, а вот институт или интерес – дело совершенно другое. Интерес к психоанализу в Беларуси точно есть. Есть, кстати, и группа людей, заинтересованных Лаканом.
Виктор, если возможно анализировать человека, то можно ли говорить, о своего рода сеансе с целой страной?
Отличный вопрос и очень непростой! Саша, постараюсь дать на него диалектический ответ. С одной стороны, субъект – это всегда субъект культуры. С точки зрения психоанализа, нет человеческого субъекта, который существовал бы вне культуры, вне символической матрицы. С другой стороны, нельзя сказать, что один русский человек точно такой же, как другой русский человек. Да и что такое русский человек? Что между ними непреодолимо общего? В общем, субъект – это всегда субъект культуры, а культура в большей или меньшей мере гетерогенная сеть связанных субъектов. Пожалуй, можно было бы сказать, что единственной непреодолимой чертой является язык. Но даже здесь, когда, бывает, я слышу некоторых жителей РФ заграницей, моя общность заканчивается на том, что я понимаю, о чем они говорят, но я, так как они, не только не говорю, но, увы, даже сымитировать не могу, что свидетельствуют об отсутствии этой черты идентификации.
Если представить, что анализантом является не человек, но, скажем, Франция или Швейцария, или Беларусь, что можно рассказать о таких пациентах (хотя с точки зрения психоанализа это неправильное определение)?
Классный вопрос! Страна на кушетке! Попробую отдаться в руки своей фантазии. Франция на кушетке… Саркози? Зидан? Сезанн? Хотя, нет, Франция ведь женского рода. Значит, это утонченная, нервная девушка, запутавшаяся в амурах. Швейцария – спокойная буржуазная дама, рассуждающая о своих счетах. Беларусь – спокойная любознательная девушка, не забывающая о заготовках на зиму.
Можно ли говорить о том, что государство и народ анализируют друг друга, и если да, то кто лежит на кушетке, а кто задает вопросы?
Я бы сказал, что функция государства не анализировать народ, а его насиловать. А дело народа либо эту функцию радостно приветствовать, либо ей противиться.
Можно ли заниматься лечением целой нации? Можно ли изменять ее представления о ценностях, прививать новые?
Думаю, государство, а точнее государственный идеологический аппарат, как называл его Луи Альтюссер, такого рода лечением и занимается.
Каково ближайшее будущее психоанализа?
Думаю, полуподпольная практика. Психоанализ не выносит тоталитаризма, а капиталистический тоталитаризм утверждает себя как единственный постисторический «естественный» порядок. Зачем капиталистической системе субъекты, занимающиеся на кушетках самопознанием? Они не мыслить должны, а работать. В общем, психоанализ с его настоятельным призывом искать свои собственные – контркультурные – желания и настаивать на них – никак не вписывается в сегодняшнюю идеологию потребления. С другой стороны, он – часть культуры, и рыночной культуры, и потому он должен выдерживать конкуренцию фармакологической индустрии, а также других практик. Таблетке в любом случае проще доказать свою состоятельность. К тому же, при активнейшей поддержке масс-медиа. И, наконец, в медиатизированной и институциализированной науке о человеке сегодня господствует когнитивно-поведенческая идеология. Короче говоря, Павлов побеждает Фрейда сегодня с явным преимуществом. Желающий, мыслящий, говорящий субъект уступает место киберживотному. А психоанализ ни к чему ни компьютерам, ни собакам.
Влияет ли как-нибудь на работу психоаналитика контекст страны? Можно ли говорить о том, что нет разницы, где заниматься анализом, будь то Беларусь или Британия?
Разница очень даже существенная. В Британии, в отличие от Беларуси или России, мощные психоаналитические традиции, начинающиеся с Мелани Кляйн и продолжающиеся в фигуре Биона. Могу назвать еще десяток очень интересных британских психоаналитиков. В Британии, конечно, достаточно и сторонников Лакана, но, понятно, что «лаканизм» как продукция французской интеллектуальной традиции не может быть доминирующим в англо-саксонской научной традиции. Если мы переносимся во Францию, то контекст – совсем другой, исторически больше связанный с искусством и философией, а не с медициной. По поводу возможностей развития психоанализа в США Фрейд еще сто лет назад высказывал, мягко говоря, сомнения. Очень сложный вопрос о возможностях психоанализа в Японии. В общем, контекст для психоанализа принципиально важен, поскольку единственное поле работы психоаналитика – это язык. А вы, Саша, как писатель сами прекрасно понимаете, насколько разнятся литературные традиции, скажем, Китая, Аргентины и России.
фото: Алексей Тихонов