Наркотики и бас-гитары

Музыка
Минская группа Aliosha, give me a chance исполняет шумные и монотонные каверы на рок-классику и по местным меркам уже дала нехарактерно большое количество концертов – десяток за восемь месяцев существования. Журналу КУ участники группы рассказали, что все это значит.

Павел (вокал, бас): Мы с Андреем в апреле как-то собрались поиграть песню Sex Pistols «Liar». Потом вторую поиграли. И во время исполнения этой самой «Liar» оказалось, что отлично на ту же ритмическую структуру ложится и «Перемен требуют наши сердца». Вообще все у нас идет от Тихановича. Мы творческая неорганизованность «Дети Чернобыля», в ней есть подразделение – клуб поющей бас-гитары «Розовый Тиханович». Там на данный момент три группы. Мы – одна из них. Мы все хотим быть как Тиханович: наркотики и бас-гитары.

Почему вы решили делать каверы?

Андрей (ударные, вокал): Креативное звено – это Павел, а я все-таки выполняю роль такой поддержки, ритма. Не думаю, что есть особый смысл писать какие-то серьезные вещи. Я всегда хотел писать песни красивые и с глубоким смыслом, но не было у меня такого таланта. И у Павла нет, но зато он придумывает прикольный ритм и обыгрывает какую-то старую тему, в которой уже есть поэтическая идея. Но это все панк, это все своего рода постмодернизм.

Павел: Мне кажется, что хороших песен и так много. Все равно все они об одном и том же: «Мое сердце чуть не выпрыгнуло, пока я прошел по комнате к чувихе, которая там стояла». Если есть очень хорошее выражение каких-то вещей, зачем пытаться сделать свое, еще и чуть хуже.

а

Где вам больше всего нравится выступать? И как вы вообще относитесь к месту, где играете? Например, как было в парке на Бангалор?

Андрей: Группа Aliosha, give me a chance выступала в совершенно диких условиях, и мне это нравится. У нас была идея, чтобы мы могли выступать в лифте, и мы так и делали. На Бангалор было офигенно – херовый звук, нифига не слышно. К музыке отношения никакого это не имело, но это было действие, направленное на энергетический обмен. При этом я люблю звук – хороший, громкий звук, я люблю рок-н-ролл! Этот проект я больше к экспериментальной музыке отношу: тут много пустоты, постпанковского, очень мрачного настроения. Но он может существовать без большой технической базы, достаточно автономно; эта музыка не зависит от каких-то побочных вещей.

Павел: У нас в группе два борющихся концепта. Во-первых, это панк, который больше на концертах вылазит. В этом смысле было классно в ДК Тракторного завода: среди каких-то бардовских вечеров панк-роком себя почувствовали, «Дети Чернобыля» пришли и сразу устроили драку. Во-вторых, есть концепт техно-диско, который почти уже загнил, но все еще всплывает на репетициях. Мы же изначально собрались, чтобы играть очень долго две ноты, как в каком-нибудь техно. Но техно, играемое живыми инструментами, по-моему, гораздо лучше, чем техно, которое играет какой-нибудь диджей – ковыряется в носу, пьет Burn и жмет иногда кнопку на компьютере. А когда его играют живые чуваки, энергия совсем другая. И два этих концепта расходятся в совершенно разные стороны. Вот с самого начала у нас был концепт, что мы с Андреем – два автомата, у нас музыка паттерновая, один такт повторяется миллион раз, по идее его гораздо легче было бы записать на компьютере, нажать на кнопку. А третий человек у нас – хьюманайзер, такой очеловечиватель всего этого, и он не то чтобы играет соло-партию, а какую-то шумовую стену делает, уплотняет звук. И те, кто у нас играли, все делали по-разному (Алексей Толстов – на детских цимбалах «Перепелочка», Саша Булавка и Даша Милеева – на гитаре, сейчас Марина Бартош на синтезаторе – прим.авт.).

Давайте поговорим про ваше звучание. Вам нравится лоу-фай или его диктует доступность средств? Например, когда Андрей вместо барабанов на книжке играл.

Андрей: Мне интересна электроника, составляющая тока, и как она преобразуется в звук, что с этим можно сделать. Звук для меня – очень сложное явление, очень интересное и завораживающее. Я бы с удовольствием дальше играл на книжке и диване, характер звука меня устраивает – меня не устраивает громкость. Я бью по книжке, а издается звук электронного инструмента, абсолютно синтетический. Мне нравится такой электроклешевый звук, это совершенно по-белорусски, что ли. Это какой-то обман, муляж действительности. Мир, в котором я существую сейчас, весь состоит из муляжей и декораций.

Павел: Мы как-то классно ездили под Гомель…

Андрей: Да, там вдоль дороги было искусственное озеро, а искусственный рыбак ловил рыбу. И в городе я вижу то же самое. Мне очень нравится в этом смысле жить в Минске, в таком кукольном городе.

Павел: Мы долго думали, как книжку сделать барабаном. Мы вырезали из колонки штуку, в которую вклеиваются книжка, подушка, к ней два микрофона, сниматели на этот звук. Звук классный, но она не заработала, к ней нужны были микрофоны, которые стоят в два раза дороже, чем электронные барабаны. Ну а эти барабаны  – что барабаны, что диван, в принципе. Диван даже лучше. Это часть техноконцепта: чтобы был один бесконечный, по кругу паттерн, иногда появляющийся инструмент в виде голоса и этот хьюманайзер, который играет сам себе. Вообще идеальный инструмент, идеальный третий человек для нас – это примочка Delay и радио. Но радио должен кто-то крутить, а примочки у нас нет. И радио было, но сломалось.

Мы много передумали, хотели бас-балалайку купить. Бас-балалайка, непримоченая «Перепелка», книжка – и фигачить по паркам, как деды с баянами. И чтобы музыка была, похожая скорее на разновидность городского сумасшедствия, чем на что-то, смысл имеющее. В Беларуси занятие музицированием – это не шоу-бизнес какой-то, а дорогостоящее хобби. Притом, что мы все практически безработные, глуповато себя чувствуешь, когда платишь за репетиции, покупаешь гитары, струны, примочки – и все это бесконечно, бесконечно, бесконечно, чтобы 20 чуваков имели счастье тебя послушать раз в два месяца.

a2

Вы задумывались, для кого вы играете? Было много концертов у друзей и для друзей в «Старом Менске», «Лондоне», «La Мора», парке. У меня возникло ощущение, что вы не гонитесь за особой видимостью. Это так?

Павел: Это постоянная проблема – для кого. Сам для себя я могу всего и дома наделать.

Андрей: Я занимаюсь музыкой в первую очередь для себя. Но я очень рад, что некоторым людям это нравится. Я не жду от этих выступлений чего-то большего, чем они сейчас мне приносят.

А что они тебе приносят?

Андрей: Ничего. Я люблю, когда людям нравится моя музыка, я не против, чтобы этих людей было очень много, но специально над этим работать я не хочу. Я делаю то, что мне интересно. Для меня музыка и коммерция – это совсем разные вещи, я не хочу участвовать в музыкальном бизнесе. Я пытаюсь делать гитарные эффекты, сейчас делаю одну примочку, но не думаю, что буду их продавать кому-то – я экспериментирую для себя.

А как, на ваш взгляд, стоит относиться и подходить к своей деятельности, в том числе творческой, в контексте Беларуси? Что можно из этого контекста взять и что стоит учитывать?

Андрей: Иногда не очень прикольно, что то, что я делаю, никому, кроме узкого круга людей, не нужно, но я просто принял это как должное. Идеальный конечный результат – чтобы люди пришли на концерт и у нас с ними получился какой-то энергетический обмен. Я хорошо проведу время, пока буду играть, они хорошо проведут время, когда будут слушать и танцевать. Но много публики, которая приходит на концерты непонятно зачем: им не нравится такая музыка, но они ходят, чтобы покритиковать. Эти люди не интересуются тем, что им нравится, – они любят интересоваться чем-то, что им не нравится. Я понимаю такую человеческую склонность, я не против критики, но я не люблю это и сам так не делаю.

Павел: Как творческую деятельность я это не расценивал никогда. Я занимаюсь разработкой концептов, и у меня есть концепт эпохи отстоя. Когда была эпоха застоя,  мало кто признавался, что он живет в застое. Ну и сейчас, мне кажется, мы в отстое каком-то живем. И концепт белорусцев у меня есть – это ребята, склонные ненавидеть таких же, как они сами, и испытывать какие-то мелочные чувства типа зависти: «Это типа козел, я не пойду на его концерт». У нас как-то странно получается, что в двадцатых годах Беларусь считалась страной поэтов, потом поэтов перерезали. В девяностых и нулевых стало очень много музыкантов, но деваться им что-то некуда. Все, кому может быть это интересно, сами себе такое же налабают. И при этом нет какой-то объединенности, что ли. Нет центра. Маленькими кучками живут белорусы и не склонны их раскучковывать. А соседняя, смежная субкультура им уже кажется чужой и называется козлиной. Нет коммуникации.

Если есть несколько самодостаточных групп, может, центр и не нужен?

Павел: Он не нужен, когда есть система, когда есть взаимосвязи между этими штуками. Но мы, допустим, сделаем акцию, созовем на нее музыкантов, киношников, дизайнеров – ну и придут на нее музыканты, киношники, дизайнеры. То есть придут только участники банкета, ну и пара друзей. А третьих ребят, наверное, не загонишь туда никак. Отсутствие у широких масс интереса к происходящему очень влияет на отсутствие происходящего. У нас какой-то удручный дискурс: не любят писать позитивную критику, странным кажется петь дифирамбы, странным кажется хвалить. И это плохо.

Андрей: У нас есть какая-то закрытая тусовка, пара групп, проектов – это наши друзья, группы Gentle Bombardiers и Unhuman Remains, в которой я играю на гитаре. Но мы как подземные жители. Почему? То ли про это никто не знает, то ли это никому не интересно, может, нет видимости какой-то…

Павел: Надо или от кого-то ждать организационных интенций и предложений, или дергаться самим, а одновременно музыкант и менеджер – это очень редкая штука. В Беларуси – частая, поэтому у нас такое фуфло и творится.

Павел, я знаю, что ты учился в Праге, но вернулся в Минск. Почему ты так решил?

Павел: У меня, наверное, какое-то обостренное чувство национального самосознания и отсутствие космополитизма. Чтобы туда переехать, надо вклиниваться в ту реальность, становиться чехом, что ли. У меня там чувство было такое, что я на каникулах, а на родине война и партизаны из окопов стреляют (Смеется). Там не хватает этой напряженности существования. Минск – классный город, мне нравится. Он как бег с препятствиями – сплошное е..алово, но это типа развлечение.

Что тебя интересует в Минске и Беларуси?

Павел: Интересно, что будет. Мне кажется, мы сейчас в очень насыщенной исторической эпохе живем. Меня бы мучила совесть, если бы я это переживал в другом месте. У нас есть возможность культурной реальности, которая существовала бы отдельно от власти, но мы эту возможность не используем. Ты когда-нибудь пробовала объяснить какому-нибудь англичанину, почему у нас диктатура? «У вас есть оппозиционные газеты?»  – «Да, но их никто не читает». – «У вас есть оппозиция?» – «Да, но она никому не нужна. Пусть она сама себе ходит на свои митинги, мы тут все недовольны, но мы не с ними». Наша диктатура совсем абсурдна – есть какие-то правила, но они все обходимы. Вообще-то, мы можем делать что-то независимо от государства, но вполне легально. Меня интересует Беларусь как зоопарк отстоя.

А тебя, Андрей?

Андрей: Я долгое время жил в Москве, и теперь четко разграничиваю жизнь в Москве и в Минске. Мне в Минске нравится сцена – здесь такие интересные люди. И музыка, которую они играют, тоже интересная и по-своему красивая. Но я не скажу, что мне очень нравится в Минске.

а9

А на вас что и кто влияет?

Андрей: Мне кажется, мы с Павлом на разное опираемся. Я – на Velvet Underground и сцену Нью-Йорка конца 60-х годов, когда панк-рок возникал как явление, когда слова такого еще не было. От них я беру какую-то поэтическую идею, но не конкретно звук или какие-то вещи. На меня сильно повлияла барабанщица группы Velvet Underground Морин Такер, я у нее учился.

Книжка «Прошу, убей меня» дала мне первый толчок. Она составлена двумя журналистами из интервью со всеми деятелями панк-сцены тех времен. Понимаю, что нахожусь в несколько других условиях, но я себя чувствую, как будто я живу в 1967 году в Нью-Йорке. То, что происходит вокруг, мне совершенно не нравится, но я вынужден в этом жить. О политике со мной бесполезно разговаривать, я эти дела просто игнорирую, как будто их нет. Политика настолько мутная и у..бищная, что я стараюсь в нее не вникать.

Павел: В первую очередь – Тиханович.

А что вас вдохновляет?

Андрей: Отсутствие других раскладов. Я бы с удовольствием улетел на Марс с закрытыми глазами, но у меня не получается, поэтому я выбираю такое развлечение, как колбасить по барабану. Это гораздо интереснее, чем пить пивко.

Павел: Меня в Праге научили трансцендентальному идеализму, я теперь верю в существование эйдосов и ирреальностей. И один из этих эйдосов и ирреальностей – это музыка, которая еще не существует, но должна быть. То есть когда пытаешься ее играть, по-любому получается что-то другое – идеал по большей части недостижим, но он существует как цель. Я верю, что вся музыка заключена в одном звуке, надо его просто найти. И тогда уже фигачить часами.

фото: Оля Сосновская

Слушать Aliosha, give me a chance

Заметили ошибку в тексте – выделите её и нажмите Ctrl+Enter

Папа разрешил

Музыка

16 декабря в клубе Re:public пройдет фестиваль актуальной белорусской музыки «Можно!». Его организатор Александр Богданов рассказал журналу КУ, как отбирает артистов для фестиваля, почему не привезет в Минск Narkotiki и после чьих песен он плачет.