К 60-летию Бориса Гребенщикова писатель и блогер Евгений Липкович вспоминает 412-й «Москвич», фотографа-бабника по имени Эдик и хорошую бабу — официантку Нелли, которая работала в Троицком предместье.
«Дай мне напиться железнодорожной воды»… Я не понимал, что это у меня гормональное, и настойчиво искал в словах тайный смысл. Казалось, еще немного и обнажатся все ниточки и пружинки, двигающие говорящие головы в телевизоре, а механизмы, которые управляют книжным голодом, будут заблокированы, и плотину прорвет. Интуитивно чувствовалось, что куда-то зовут, но железнодорожная вода, как обыкновенный песок, утекала сквозь пальцы, оставляя лишь послевкусие необыкновенного звучания «Аквариума».
Музыка затихла, запись закончилась, зашипели динамики, щелкнул магнитофон, и я снова оказался в захламленном 412-м «Москвиче», у которого в багажнике лежало бревно (на всякий аварийный случай) и засаленная телогрейка. Хозяин автомобиля носил значок мастера спорта на лацкане пиджака, был боксером в весе петуха, фотографом, имел четыре курса журфака и слыл фантастическим бабником.
Считалось, что если девушка просто сядет на заднее сидение его «Москвича», то сразу забеременеет.
Мама Эдика, грузная женщина в толстых собравшихся в гармошку носках, из которых торчали икры, покрытые сеткой синих варикозных вен, когда-то была настоящей мученицей. Теперь она совсем сдала и не реагировала на выходки сына, находясь в мире, полном воспоминаний, которые вырывались наружу, пугая заглянувших на огонек к Эдику гостей. Врачи ничего не могли сделать, констатируя старческий маразм.
Как-то, возвращаясь с Вячи, мама еще была в себе и собрала две корзины лисичек. Эдик не вписался в поворот, машина сделала пируэт, стала на крышу, еще раз перевернулась и приземлилась на колеса. Некоторое время было тихо.
— Эдик, — позвала мама с заднего сидения.
— Да, мама, — отозвался Эдик, прислушиваясь к своему организму. Внутри все работало и тикало, как часы.
— Ну вот, — констатировала она, — вот мы и убилися. Дай воды!
На них не было ни царапины.
Сейчас «Москвич» стоял на углу Парковой магистрали и улицы Горького, и надо было прощаться. Горели желтые фонари, автобус слизывал с остановки пассажиров.
Из него хрипло объявили, что следующая — вторая советская больница. Двери «икаруса» с шипением закрылись, и «гармошка», выпустив облако вонючего дыма, грузно отъехала от остановки. Было душно и хотелось пить. Я пошёл вверх по улице Горького, спустился под мост, спугнув парочку, готовую размножаться, и заглянул в Троицкое предместье.
Там почему-то было закрыто. Перед воротами, под самым фонарем, сбившись в кружок, молча курили работницы общепита. От них остро пахло одиночеством и алкоголем.
— Хорошие мы бабы, — неожиданно услышал я голос официантки Нелли, которая относилась к завсегдатаям, как к родственникам, и нередко материлась.
Правда, делала это со вкусом, но не зло, мстительно и страшно, насылая проклятия, а в силу генетической предрасположенности, к тому же усугубленной средой, набитой художниками, поэтами, музыкантами и прочими всерьез считавшими себя гениями. Не исключаю, что Неля когда-то имела образование, которое теперь было глубоко спрятано за маленькими блеклыми глазками.
— Хорошие мы бабы, — повторила она, — только пиздоватые.
Женщины дружно тяжело вздохнули.
— Чего закрылись рано? — спросил я.
— Нет воды! — ответила Неля с нажимом, словно в этом был виноват именно я.
Женщины продолжали стоять, я ушел, не оглядываясь, в ночной город, и напился только дома.
Я сидел на подоконнике в крохотной кухне, рассеяно крутил настройки приёмника «Океан» и смотрел на ночь в окно третьего этажа. Луна, звезды, трансформаторная будка, троллейбус, редкие прохожие… Перед подъездом негромко ругались матом. Вода из крана шла теплая, с привкусом железа, из приемника дикторы «Голоса Америки» попеременно мужчина и женщины бухтели новости.
Теперь я пью свой wine, я ем свой cheese,
Я качусь по наклонной — не знаю, вверх или вниз,
Я стою на холме — не знаю, здесь или там.
Гормональное давно устаканилось, и сейчас я слушаю «Аквариум» не как божественное откровение, а как мемуары. Тонкая резьба по слоновой кости.
Шарада. Игра ума. Лабиринт, окутанный благовониями. Дорога к свободе…
На фото: Борис Борисович разных лет, а также автомобиль «Москвич-412»