Донна Тартт «Щегол»
(Москва, АСТ: CORPUS, 2015, 832 c.)
«Борис был такой бухой, что все время пытался говорить со мной по-русски.
— Ty menjá dostál! Poshёl ty!
— Кульдык-кулдык-кулдык, — отозвался я плаксивым девчачьим голосом, лежа лицом в ковролине. Пол подпрыгивал и раскачивался, будто корабельная палуба. — Балалайка тра-та-та».
Первая мысль, которая приходит в голову по поводу эпистолярных упражнений американки в мужском галстуке Донны Тартт, совсем неоригинальна: в наше мозаичное время писать такими объемами неприлично. Читать, впрочем, тоже. Но субтильную белую барышню родом из Миссисипи, выдающую по увесистому роману всего раз в декаду, это, похоже, мало волнует. 828 серых страниц под твердой серой обложкой (на русском издании АСТ явно сэкономило) — прямой путь к Пулитцеру, книге года на Amazon, благосклонной критике, восторженным всхлипываниям читательниц «ах, как долго я ее ждала» и продолжительной прописке в списках бестселлеров. Бонусом — плеск восторженных фидбэков в стиле «Диккенс возвращается», «второе пришествие реализма», «явление сюжетной литературы уставшему от постмодернистского беспредела народу», «реинкарнация Великого (Американского) Романа», «Донна Тартт и ее место в пантеоне мировой классики» и т. д.и т. п.
Собственно, о чем книга?
Донна ТарттО том, как быть Теодором Деккером: потерять при взрыве музея маму и вынести с собой образец живописи XVII-го века — взъерошенного щегла, чья линия движения ограничена короткой цепочкой с мелкими звеньями. Такая вот непроизвольная визуализация будущей жизни в страданиях от одиночества и страха быть разоблаченным. Только ты об этом еще не догадываешься. Итак, жить: мешать кроликовый клей для антикварного чиппендейла и безответно любить рыжую Пиппу, которая после того же взрыва больше не играет на флейте. Вылетать в астрал из бесконечной пустыни, на окраине которой стоит дом твоего (пока еще живого) отца. Дуреть от очередной дозы, заботливо оставленной странным польско-украинским другом с немного русским именем Boris. Петь с ним польские колыбельные, учить русский мат, напиваться в свои тринадцать с половиной vgavno. И при всем этом — умудриться выжить.
Выжить тут непросто не только герою, но и читателю.
Последняя страница текста, построенного как флэшбэк длинною в 14 лет, вызывает еще одну банальную реакцию: что это было? Криминал с арт-уклоном? Роман воспитания с элементами критики современного общества? Наркотрип? Скрипт голливудской мелодрамы эпических масштабов? Гарри Поттер 18+, волшебная сказка с нецензурной бранью и эффектом оксиконтина? Производственная драма? Или культур-антропологические зарисовки о нью-йоркской аристократии и маргиналах Лас-Вегаса?
Роман дискурсивно и стилистически несет как убитое авто российской сборки по американским горкам — с пьяным украинским водителем, имя которого списали со столба объявлений в трущобах Будапешта.
Быстро покончив с милыми пустяками вроде черно-белых лоуферов, обутых матерью Тео в их последний день в Нью-Йорке, повествование скатывается в мутный подростковый гон с алкоголем, клеем и крошками от чипсов во вчерашней блевотине. Чтобы потом — автобусом через все штаты в компании с «контрабандной» мальтийской болонкой — вырулить в ветхое вневременье антикварной лавки и псевдославянскую развесистую klukvu с ее «фаршированными капустными листьями», реками водки и парой трупов у амстердамского канала.
«Щегол» как комод прабабушки: не замечать невозможно, пользоваться травматично, выкинуть — в голову не придет. Потому что обладать этой неуклюжей и припыленной штукой — как слушать все истории, которые так и не будут рассказаны. Если их однажды не рассказать. Идеальная книга, если хочешь всего и сразу: сюжета, языковых игр, артового контекста и интеллектуального подтекста.
Саша Филипенко «Замыслы»
(Москва, «Время», 2015, 160 с.)
«И Бог плачет, и говорит, что ему всегда нравились такие кроссовки, как у меня.
— И что ты теперь собираешься делать? — спрашиваю я.
— Не знаю, — говорит Бог.
— Может, тебе умереть?
— Я пробовал, — сожалеет Бог.
— Выходит, у тебя больше нет ни одного замысла?
— Ни одного, — отвечает Бог».
Саша Филипенко — не Бог. «Замыслы» у него уже есть. У него — это у Саши Филипенко, лирического героя, «клоуна поневоле» на популярном юмористическом телешоу. Он-то, как утверждает автор, и написал этот роман. А реальный Саша Филипенко — сценарист и журналист родом из Беларуси, сейчас живущий в России, лауреат «Русской премии» за дебютного «Бывшего сына» — просто дал книжному свое имя.
Ушла жена, опять сбежал кот, ты мудак, пишущий за большие деньги сценарий для дня рождения львицы. Не светской — обычной. И друзья-коллеги у тебя такие же — «закулисные грустные клоуны» из странных юмористических программ российского ТВ с не менее странной жизненной траекторией. А еще один анонимный мудак от твоего имени ведет блог и рассказывает тебе (а заодно и всем остальным) про твою унылую жизнь. Родная Рига, вечно пьяные родители, измены, пьяные загулы, семейные драмы, пробитые головы и собственные похороны… И твою тещу больше интересует, гей ли Киркоров, а вовсе не твое желание начать новую жизнь, когда тебя выгнали с работы. Той, где ты инкогнито шутил на весь «русский мир». И совсем не был счастлив.
Саша ФилипенкоОно вроде как и ничего: выжать из повседневности претензию на экзистенцию, аккуратно закольцевать композицию, добавить для пикантности подробностей о работе и на работе и поиграть в интертекстуальность. Назвать все это «Замыслы» и получить иммунитет от претензий — будь то подвисший сюжет, плоское письмо или очередная тривиальная развязка. Слишком гладко. Слишком технично, чтобы стать оправданием.
Саша Филипенко — точно не Бог. Бог, похоже, я. Потому что именно мне приходится, плача невидимыми миру слезами, перелистывать страницу за страницей, не понимая, от чего лирического героя так прозаично колбасит. И у меня тоже нет таких кроссовок.