18 февраля 2020, 09:55

В Штутгарте состоялась премьера нового проекта «Борис», для которого книга «Время секонд-хенд» Светланы Алексиевич превратилась в оперу. Ее стержень — воспоминания женщины, пытающейся понять, почему ее сын покончил с собой. После премьеры критик Алексей Мунипов для «Медузы» сделал большое интервью с Алексиевич. Мы цитируем главное.

«Главное — победа!»

«Надо смириться с тем, что люди наши велики в страдании, но не всегда велики в осмыслении этого страдания. Ничего с этим не поделаешь. Может быть, поэтому они и ходят по кругу. Любой мой разговор начинается с того, что я продираюсь через толщу банальности, срываю ее с человека. И это сумасшедшая работа. Иногда целый день сидишь ради пары фраз. Потому что наш человек — заложник своего времени, заложник культуры насилия, ему очень сложно вырваться. Только страдания выносят человека за эти берега. 

Помню, когда я работала над книгой «У войны не женское лицо», я пришла в Москве к одной женщине-танкистке, и она меня сперва долго допрашивала, взяла ли я разрешение на разговор у какого-то генерала в совете ветеранов. Хотя зачем оно мне? Я же к ней пришла, а не к нему. Ну, потом сели пить чай, я ее разговорила, у нее была совершенно невероятная история. И других разговорила… А потом, уже высказавшись, эти женщины мне говорили: «Это мы тебе рассказали, чтобы ты поняла, что мы пережили. Но писать об этом не надо. Надо писать о другом, о наших наградах, о подвигах, тебя же учили на факультете журналистики?» И хотя книга была составлена исключительно из их рассказов, после ее выхода некоторые реагировали агрессивно — потому что я показала, как они плачут, как хотят быть женщинами. А это нельзя показывать, и вообще все это чепуха, главное — победа!».

О критике и осознании

После «У войны не женское лицо» были такие реакции [когда герои говорили, что фрагменты книги с их участием неверные]. Заметнее всего было с книгой «Цинковые мальчики» о войне в Афганистане, когда на меня даже в суд подавали. С ребятами, которых я расспрашивала, стали работать советы ветеранов, убеждать их, что они не то рассказали. Грозить, особенно тем, кто еще был в армии. Матери тоже были очень против. Смелых людей, которые выскочили из времени, было очень мало.

А потом произошла невероятная вещь. Случилась война в Чечне, и некоторое время по телевидению про нее очень подробно рассказывали, без цензуры. И в сознании людей что-то щелкнуло. Я помню, встретила на проспекте одну из тех матерей, которая на суде выступала против меня, так она меня обняла и сказала: «Светочка, кто же мог подумать, что наших детей посылали на смерть и делали из них убийц!» Ее потряс кадр, который она увидела по телевидению, — какой-то рефрижераторный вагон с останками погибших [в Чечне], сгоревших ребят, найденный где-то на дальних путях. Она вдруг начала понимать, что на самом деле происходит, про это бездушное отношение. И еще начали умирать ее подруги…

Это обычный документ, скажем, паспорт, не меняется со временем. А психологический документ, документ души — он живой, он растет или, наоборот, уменьшается. Этими живыми существами я и занимаюсь.

О реальном прототипе из сериала «Чернобыль» Людмиле Игнатенко, которая не согласилась с некоторыми эпизодами книги Алексиевич

«Господи, это так удивительно! Я прочитала в какой-то газете, что есть такой погибший пожарник и его жена хочет, чтобы его именем назвали улицу или дали ему звание героя Советского Союза. Нашла ее, мы три дня говорили, она была страшно благодарна. И помогали ей, так что в результате его именем назвали и улицу, и школу. И вообще отношение к пожарным изменилось, именно благодаря ее рассказу. 

Но потом… Видимо, моим героям иногда кажется, что вот писательница за их счет разбогатела. Никто же не готов признать, что ушел бы со своим рассказом в темноту и никто никогда бы его не услышал. Хотя именно так и происходит. Но эти люди так страдали, как я могу на них обижаться? И уж тем более их судить? Мне важно передать, что мы были за люди, как мы жили, погибали, умирали, как чуть не взорвали полмира. Мне важно понять».

О Беларуси – стране полицаев

«Я всю жизнь прожила в стране полицаев. А что такое Беларусь, по-вашему? Тысячи беларусов служили в полиции. Не надо думать, что у нас все уходили в партизаны и только отдельные предатели… Это ведь как происходило? В село заходят немцы, забирают всех молодых ребят — и те становятся полицаями. К тому же дают им еду, хорошую одежду, а рядом мучаются голодные матери, братья, сестры… 

Большинство из них не боролось против партизан, этим занимались отряды СС и иногда вермахт, то есть действующая армия. Партизан бомбили с самолетов. Идти полицейским отрядом против партизан в наших беларуских дебрях — чистое самоубийство. Так что эти деревенские полицаи сидели в своих местечках, как в крепости, лишь иногда выбирались, если случался подрыв [железнодорожного] полотна. Они не всегда выполняли карательную функцию. Хотя и такое было, конечно. У Адамовича описан случай, когда они оказывались убийцами евреев. Вы же читали «Благоволительниц» Литтелла? Там главный герой тоже не собирался становиться убийцей. Там это хорошо описано. Война — страшное дело. Складывается пасьянс, и ты оказываешься в точке, где у тебя нет выбора. И все же большое количество полицаев не были карателями».

О беларусах без евреев

«Помню, в деревне, где мы жили, женщины собирались на лавочках и вспоминали. И часто возвращались к истории, как пришли немцы, собрали всех евреев, увели и расстреляли. Учителей, врачей, инженеров… Деревня большая была, домов на 500. На следующий день жители проснулись, посмотрели друг на друга и сказали: «А кто же теперь будет делать то, что делали евреи?»

Тогда я впервые поняла, что без евреев беларусы стали совсем другой нацией. Сколько было уничтожено евреев в Беларуси, три миллиона? Ведь это был громадный культурный слой: 17 еврейских журналов, десятки газет, театры… Он был равномерно распределен по всей жизни страны. И уничтожен в одночасье. Это оказалось громадной проблемой для нации, она просто не могла нормально функционировать. Именно поэтому потребовалось потом присылать русских специалистов. <...>

Правда, беларусы оказались единственной нацией, которая не смогла создать отряды, которые сами убивали своих евреев. Такого не было. Вот за мешок муки продать могли. Что там за мешок — за килограмм. В доме прячут девочку-еврейку, вся деревня молчит, а один гад доносит. И женщин сдавали, и детей, спасшихся от расстрелов».

О счастье

«Все-таки ментально-исторические особенности существуют. Как я могу знать то, чего не знала моя бабушка, дедушка, мама, папа? И ни в учебниках, ни в книжках про это не писали. Откуда? Вот я сейчас пишу книгу о любви, и ко мне пришел побеседовать французский журналист. И практически сразу стало понятно, что за ним стоит огромная культура любви. Это просто в языке чувствуется. Женское тело перед любовью, женское тело после любви — для всего этого во французском есть отдельные слова. У нас ничего подобного нет. Или розы, или слезы. И мат. 

Какие у нас в культуре образцы любви? «Мать» Горького? «Анна Каренина»? Базаров, который смеется над бедной женщиной, которая в него влюбилась? А ведь эта культура и есть попытка быть счастливыми на земле. Что мы, собственно, понимаем под счастьем? Дураку же ясно, что дома, машина и бриллианты не решают проблем. Я видела десятки людей, у которых деньги из кармана сыплются, а в глазах такая тоска… Просто смотришь на него и понимаешь: «Боже, какой одинокий!» Но достаток, увы, не имеет отношения к счастью. А что имеет?».

Читайте по теме: Жертвовать собой, чтобы оставаться честной. Беседа со Светланой Алексиевич

Заметили ошибку в тексте – выделите её и нажмите Ctrl+Enter
По теме