Работаю я на рынке в будочке по нарезке стекла — пока это основной мой доход. Работать удобно — есть время что-либо писать в тетрадку.
Как вы стали писать тексты для театра? Насколько я понимаю, многие из них отсылают к вашим дневниковым записям — и в «Карты и бырло в два ствола», и в новой «Красной птице». Вы считаете реконструкцию дневников своим методом или так просто честнее: делать спектакли про то, как бывает на самом деле? Не слишком ли много рефлексии в искусстве сейчас?
В середине нулевых моё окружение обновилось. Среди новых друзей были даже ребята из белорусского Института Культуры, будущие известные драматурги. Своеобразные, интересные и добрые люди. Таким образом, подглядывая, я попробовал написать пьесу сам. К тому же, в те времена, я прочёл «Пластилин» Сигарева и был впечатлён. У меня изменилось представление о театре, которое первоначально было слишком поверхностным, обывательским и консервативным. Первая моя пьеса заняла третье место на международном конкурсе, который проводился тогда «Свободным театром». Это явилось толчком и тягой к драматургии.
Я практически ничего никогда не выдумывал, и в основе всегда были реальные истории и герои. Почему так? Не знаю. На мой взгляд, так интереснее. Поэтому я не думаю, что может быть слишком много рефлексии. Тут вопрос не в количестве, а в качестве.
Какие темы вам интересны? Про что сегодня стоит ставить спектакли в театре? Какие категории нужно затрагивать? Есть ли запрещенные темы, разговор на которые ставит зрителя в шок? Обязательно ли шок в новом театре означает голых людей на сцене, гей-эстетику и гробы?
Интересны темы, которые мне лично близки. Но есть ещё один весомый побудительный мотив к творчеству. Часто я сначала прочитывал рецензии критиков: или на спектакль, или на музыкальный альбом какого-нибудь коллектива, или на кинофильм. Рецензии пестрили умными терминами, глубиной понимания авторской задумки и прочими красивыми концепциями. Складывалось просто фантастическое представление. Но после просмотра фильма или спектакля, после прослушивания музыкального альбома, о котором так восхищённо отзывались знающие компетентные люди, я иногда разочаровывался.
Поэтому и пишу пьесы те, на постановки которых сам бы с удовольствием ходил. С музыкой то же самое. Главное, чтобы у слушателя складывались эти самые фантастические переживания без оценок и трактовок критиков.
Ведь бывает так, что, если убрать «костыли» — рецензии, и оставить зрителя один на один с «арт-объектом», то этот объект видится пустышкой. А концепции притянуты, наивны и подозрительно звучат. Но я ничего не имею против такого подхода. Ведь должна быть альтернатива: кто-то приходит в театр подумать, а кто-то — хорошо провести время. Я пишу, скорее, для вторых. А желающим «поломать мозг» могу предложить свою музыку.
Про что сегодня ставить спектакли? Господи, да про что угодно! Я говорил — важен вопрос о качестве. Разумеется, запретных тем должно быть очень мало, и совсем не должно быть скучной пошлятины и примитивной безвкусицы, если иметь ввиду театр с культурологическими традициями на профессиональной базе. Я не знаю, как быть зрителю, который пожелал испытать шок в театре от вида голых однополых актёров, которые придаются любовным утехам в гробу. Наверняка найдутся и такие театры, которые для меня являются не более чем некими экспериментальными площадками, а подобные постановки — перфомансами. Другое дело, что сейчас все грани размываются, так как средства для осуществления любой творческой мысли стали доступнее. Слова всё больше теряют свою значимость. На каждом углу можно услышать: «долгожданный концерт», «сенсационная премьера», «шокирующая выставка» и тому подобное. Можно взять «айфон» и снять своё кино за вечер. А потом, вместе с единомышленниками, доказывать, как это шедеврально. Но будет ли это действительно кино? Можно купить холст и краски. Намазюкать каляки-маляки. Но меня трудно будет убедить в том, что получилась великая картина. В музыке также очень много откровенного мусора, особенно в современной. Часто сталкиваюсь с этим. Тем не менее, я всеми руками «за» подобные акции. Ведь именно таким экспериментальным способом подрастает творческая сущность в человеке, а у зрителя воспитывается вкус.
Как происходит поиск названия? Как это было в случае с «Красной птицей»?
Названия просто вспыхивают в голове и закрепляются. Интуитивно и неожиданно. Так как я не обучен ни драматургической грамоте, ни музыкальной, то у меня вообще всё интуитивно.
Как происходит трансформация текста в спектакле? Например, Ромео Кастеллучи говорит, что если текст остается литературным продуктом, то и театр не более чем иллюстрация этого продукта. Как нужно делать, чтобы текст трансформировался в театре, лучше работал?
Если я правильно понял вопрос, то трансформация текста в театре — именно то, что сейчас, на репетициях перед премьерой, и происходит. Я и режиссёр Войтек Урбаньский постоянно «на связи». Он репетирует спектакль и видит, как всё выглядит на сцене. Если ему нужно что-то привнести, или от чего-то отказаться, то он говорит об этом мне и мы вместе приходим к консенсусу.
Для меня важнее окончательный результат именно на сцене, а не нарративная девственность пьесы.
Иван Вырыпаев в одном из своих интервью говорит, что вы нашли способ, как сделать текст легко воспринимаемым для зрителя. Что это за способ?
А способа никакого и нет. Стараюсь быть проще в текстах; тогда как «отрываюсь» в музыке. Там я безграничен, а так как музыка распространяется бесплатно, то она никому ничем не обязана.
В медиа идут толки о тенденции к превосходству визуала над текстом. А как в театре: что-то главное, а что-то второстепенное? Или все есть текст в широком смысле этого слова?
Превосходство визуализации над текстом может не нести ничего критичного. Главное, чтобы не получилось безвкусицы. Текст — это лишь текст. Это каркас спектакля, над которым трудятся потом еще и режиссер и актеры. Они многое могут привнести, могут «оживить», придумать и сделать много полезных для спектакля новшеств. Поэтому вопрос о второстепенном в театре для меня автоматически снимается.
Во многих спектаклях в мире сейчас хаотичные сюжеты и обрывочные тексты, напоминающие поток сознания. Это про новый способ взаимодействия со зрителем? Движется ли сейчас театр в сторону большей вовлеченности зрителя, диалога?
Думаю, да. Но уверен, что во все времена, так или иначе, театр искал всё новые способы диалога со зрителем. Можно сказать, что сейчас эта тенденция обрела новую силу из-за разнообразия выразительности современных средств.
Что касается хаотичного и обрывочного потока сознания, то я ещё не дорос подобное воспринимать на сцене, ибо ещё не избалован просто хорошими спектаклями.
Близок ли современный театр перфомансу? В чем отличие? Многие проводят параллель между некоторыми постановками и тем, что делает Марина Абрамович, например.
Теперь многое скрещивается, и все проводят всевозможные параллели. Могу только догадываться, чем занимается Марина Абрамович, но называть перфоманс как-нибудь иначе я бы не стал.
Хотя можно найти общие характеристики с театром — они есть. Тем не менее самолёт и автомобиль, всё же, вещи разные, не взирая на то, что есть много общего: колёса, крылья, сиденья, стёкла… Для адекватного человека различия очевидны. А если кому-нибудь очень хочется стать революционером, перемешивая всё и вся, подменивая одно понятие другим, то ради бога. Посмотрим на результат.
Какие сейчас задачи у театра? Например, пресловутый Ромео Кастеллучи в интервью много говорит о том, что современный театр ближе к развлечению, чем к искусству, потерял сакральность.
Уж не знаю, какие задачи ставит перед собой театр, и с Ромео Кастеллучи, видимо, обычно не спорят. Но что касается потери сакральности, то не думаю, что такое возможно. Одно не существует без другого, так как это уже будет скорее какая-то имитация, нежели искусство.
О чем «Красная птица»? Зачем зрителю идти на спектакль?
Я читал в рецензии, что этот спектакль о потерянном поколении. Может оно и так, но, на мой взгляд, в «Красной птице» говорится о творческом начале человека без определённого вектора. О поиске его направленности в окружающем мире. И надо прийти на спектакль и посмотреть его — ведь все мы старались.
Как происходит интеграция звука в спектакль? В «Красной птице» она — неотъемлемая часть героя? Где еще можно услышать музыку, которую вы делаете?
Как звук интегрировали в постановку, я услышу на премьере 5 сентября. Со своей стороны я предоставил все необходимые музыкальные композиции и фрагменты, которые обыгрываются в пьесе. Там есть известные песни, и собственные темы.
Около десяти лет существуют два моих музыкальных проекта – более «попсовый» ORGANISM с IDM как основным направлением и [mikra] — мои «душевные» вещи. На различных лейблах, «висит» около тридцати альбомов, то одной-двумя ссылками не обойтись, но попробовать можно. Послушать, например, можно здесь или же здесь.
Это исторически сложилось, что театр про синтез искусств или нынешний тренд в развитии? «Красная птица» будет представлен как арт-объект. Почему?
«Красная птица» — спектакль с дополнением аудио– и визуальной информации. Вот и весь «арт-объект». Разумеется, можно было обойтись и без этого, но в «Практике» решили так. А когда я помогал и принимал участие в подготовке видеоряда, то уже не сомневался в правильности подачи пьесы.
Что из происходящего в мире искусства вам ближе всего? Зачем людям искусство, в целом, и театр в частности?
Ближе всего мне музыка и кино.
Отношение всегда трепетное, с максимальным восприятием всех исходящих космических волн. И от этого бывают мурашки по коже — вот зачем человеку искусство.
«Красная птица» — первый спектакль Павла Рассолько, который будет идти в постоянном репертуаре. Премьера пьесы, в которой смешались безысходность, страсть к созданию электронной музыки на старом «Поливоксе» и наркотики на фоне спальных районов Минска середины нулевых, состоится 5 сентября в московском театре «Практика».