В тот день мы решили поехать на пляж на автобусе.
Шёл третий месяц моей жизни на Кубе. Впереди было ещё три, и прогулки до пляжа под раскалённым летним солнцем порядком надоели. Бывший посёлок американских миллионеров со звучным названием Tarara, раскинулся в лучшей части прекрасного Playa del Este, не менее знаменитого, чем распиаренный курорт Варадеро. Три сотни некогда роскошных вилл – ни одной похожей на другую – рассыпались вдоль узких улиц, ведущих к океану. Когда-то давно в одной из них проживал сам товарищ Че, лечившийся от острых приступов астмы. «Не в нашей ли?» – шутили мы.
Первые недели были мучительны. Из-за разницы во времени я просыпался в три ночи, выходил на террасу и сидел в кресле, пялясь совиным взглядом на огромное миндальное дерево, возвышавшееся у входа на участок. Влажный тропический воздух наполнял лёгкие, усугубляя муки, не принося ни радости, ни наслаждения. Днём, ещё не привыкший к сиесте, под нещадным солнцем я бродил по вымершим улицам. Ноги сами несли к воде – тёплой, как топлёное молоко. Лежать часами на мелководье, без единой мысли в голове, и слушать льющуюся из репродукторов ламбаду было тяжело, но, по крайней мере, это спасало от зноя. Мой двенадцатилетний брат днями пил воду со льдом и бегал под ледяной душ (горячей воды не было в принципе, как и стекол на окнах, на ночь они закрывались деревянными жалюзи), и не удивительно, что через несколько дней у него поднялась температура. В саду я собирал лайм, заваривал чай и бесконечно поил его кислой бурдой, надеясь на судьбу.
В двухэтажном особняке нас было двенадцать. Трое шестнадцатилетних подростков, трое двенадцатилетних, трое лет по четырнадцать. Самую лучшую комнату с балконом занимали три пятнадцатилетние девушки, вносившие тишину и гармонию в наш мужской мир.
Скоро мы привыкли ко всему. К холодной воде (она просто перестала быть холодной), ко времени, к тому, что в полдень нужно укладываться спать, чтобы в пять вечера снова выходить из комнат и играть до трёх ночи в покер, которому нас научил парень из соседнего дома. Обычно играли всемером – нас четверо и девчонки, предварительно загнав «малышню» наверх спать. Распахнутые в сад двери, шелест листьев и шустрые оранжевые ящерицы, снующие по потолку, создавали удивительную атмосферу умиротворения, покоя, заброшенности мира, словно мы были последние люди на земле, или, подобно героям Беляева, совершали невероятный полёт к Венере.
После ужина, перед покером или фильмом, который крутили в открытом кинотеатре в центре посёлка, ходили за рефреско, подобием кока-колы, но без газа. Напиток привозили в огромной цистерне и наливали по вёдрам из шланга. Затем ведро тащилось в дом, рефреско разливался по пластиковым флягам и разносился по комнатам. Раз в две недели мы ездили в Гавану, в специальные магазины для туристов, где за ваучеры и советские рубли беспрепятственно покупали ром, недоступный простым гражданам. Конечно, разведённый сладкой копией колы, он прекрасно дополнял карточную игру. С тех пор я страстный поклонник знаменитого коктейля «Куба либре». Вообще, в те дни мы буквально бредили революцией и Хемингуэем. «Финка Вихия» , «Пилар», девяностолетний Грегорио Фуэнтес, с которым мечтали поговорить – всё это было так притягательно, так здорово, на расстоянии вытянутой руки, что нельзя было не поддаться соблазну хоть немного пожить той жизнью. А разве можно ожидать чего-то другого от шестнадцатилетних мальчишек?
Днём к нам приходила уборщица. Она была чёрная как смоль, пышногрудая, смешливая до невозможного. С собой приводила дочку лет трёх. У дивана, стоявшего поперёк гостиной, она ставила свою швабру, усаживалась, минут сорок расплетала и снова заплетала косички малышке, потом ещё час лежала, задрав ноги на спинку, хорошо поставленным голосом пела тягучие блюзы и уходила, так ничего не убрав. Мойка полов оставалась нам в качестве развлечения. Мы звали уборщицу «Маша». Однажды она поманила меня пальцем и, загадочно улыбнувшись, достала несколько вырванных из книги листов. На картинках были обнаженные парочки, застывшие в причудливых сладострастных позах. Маша недвусмысленно показала на картинки, потом на меня, потом на себя, и зазывно расхохоталась.
Я покачал головой: «tengo una hermana», – у меня есть девушка. «Ну, это же в Союзе, – многозначительно заметила она. – Это далеко, а я здесь».
Я снова покачал головой. «Здесь» у меня была Лисуэй. Нежная четырнадцатилетняя девочка, будущий переводчик с английского, самим Кастро премированная за отличную учёбу отдыхом в этом раю. Мы днями ходили за ручку, целовались и, обнявшись, сидели на пляже все вечера напролёт. Три недели подросткового счастья. Потом она уехала, не оставив ни адреса, ни фамилии. А я и не спрашивал.
Автобус довёз до пляжа за считанные минуты. Мы были только в плавках, с полотенцами на шее. Весёлой гурьбой вывалили на песок и наперегонки бросились к воде. Даже не сразу поняли, что нас кто-то зовёт. Остановились, оглянулись. Чёрные машины, какие-то люди, женщина-переводчик. И он.
Весь остов был увешан его портретами и портретами Че. Куба отмечала 31й год революции. «31 и дальше!» – кричали билборды на каждом углу столицы и на всех магистралях. Там он был молодой, красивый, полный сил и энергии. Перед нами стоял старик. Нет, не такой, каким он стал в свои последние годы, но и не тот лихой парень, что смотрел с агитационных плакатов. Мы замерли и как-то незаметно выстроились в шеренгу. Он подошёл. Через переводчика спросил всё ли хорошо, нравится ли нам на Кубе. Мы что-то блеяли хором: да, да, да…. Потом он пожал каждому руку, медленно, приставными шагами переходя от одного к другому. Я плохо помню сам момент прикосновения, настолько странным, неожиданным и непонятным всё это было. Только его взгляд: пронзительный, вопрошающий, как холодный душ в зной. Через несколько минут он сел в машину и уехал. А мы бросились в океан.
Теперь я понимаю, конечно, что этот «неожиданный» визит был в рамках и совершенно соответствовал духу «Осени патриарха». Нечто такое, напоминающее лубочные картины «Ленин и дети». Но тогда….
Только вечером, засыпая, я подумал о том, что утром видел Фиделя и он пожал мне руку. Я даже посмотрел на свою ладонь, проверяя, на месте ли она.
Вчера его не стало. Да, к нему можно относиться по-разному. Для кого-то его смерть – утрата. Кто-то радуется, что одним диктатором стало меньше. Я же вспомнил свои шестнадцать лет, которые исчезли за горизонтом истории нашего времени. Страница перевёрнута навсегда.
