Много ли вы видели людей, которые побывали на войне и рассказывают об этом? Знали ли людей, которых «задело войной» осколочно и по касательной? Уверен, что у каждого есть такие знакомые. И их истории совсем разные, но объединяет их одно – наука убивать, в честь которой женщины традиционно обязаны дарить мужчинам подарки.
«Сегодня в плену он, а завтра – ты»
Война приходит с фронтов абсолютно метафизических. Просачивается сквозь бытовые предметы и обыденные действия. Например, когда ты едешь в аэропорт за своей подругой. Образно назовем ее Олесей. И вот, она садится в машину, мы возвращаемся в город рано утром. Где-то между поворотом на Смолевичи и деревней Околица голосует прилично одетый парень с перекинутой через плечо сумкой. Или студент, или путешественник, или опоздал на автобус и едет в столицу на работу. В машине полно места, и ничто не мешает его подбросить до первой столичной остановки. Но после первой попытки сбавить скорость Олеся начинает кричать. Убедительно просит не останавливаться. Не улавливая логики в этой просьбе, я топлю педаль газа в пол и потом спрашиваю, что это было.
«У нас в Израиле не рекомендуют брать людей автостопом, среди них может быть террорист. Солдатам вообще запрещено ездить автостопом, потому что их похищают, убивают, требуют выкуп», – рассказывает Олеся. Когда ей говоришь, что тут не Израиль и нет повода бояться, она ничего не отвечает, а просто просит ехать дальше.
Этот инцидент – повод пообщаться на тему армии и терроризма. Как и все девочки в этой стране-одиночке, Олеся на два года сменила платьица на военную форму. Но в зоне боевых действий не была. Вместо этого перебирала бумажки. Говорит, все парни в ее стране – патриоты и идут в боевые войска. Если понадобится, то она встанет в один ряд вместе с ними.
Но глядя на Олесю, никогда не скажешь, что она солдатка. В тир ходить не любит, про армию совсем не вспоминает, хоть и не считает службу чем-то позорным. Однажды рассказала, как видела Гилада Шалита и после этого ощущала непонятный эмоциональный всплеск. В метре от тебя – человек, который пробыл в плену несколько лет, и ты прекрасно осознаешь, что сам легко мог оказаться на его месте. А еще на ее глазах боевики взорвали автобус в Тель-Авиве. И когда звучит сирена – надо прятаться в бомбоубежище. Ты можешь идти в аптеку или на дискотеку, а тут – сирена. Нет ни обиды, ни злости на эти ракеты. Просто это очень неприятно.
Олеся с улыбкой говорит, что есть смельчаки, которые снимают полеты ракет на камеры мобильников, а потом выкладывают на youtube. «Кажется, одного такого режиссера убило в прошлом году» – с грустной иронией в голосе вспоминает она.
«Одно спасало: когда ты сбиваешь самолет, то не видишь мёртвого или пленного пилота»
Другой продукт военной индустрии – бодрый дедушка-пенсионер, проживающий в одном из «спальников» города. Такие часто ездят на дачу в пригородных электричках, и если начинают рассказывать истории, то можно смело отложить все свои планы на час-другой. Однажды я совершенно случайно оказался у него в гостях и первое, на что обратил внимание, – иконы. Повсюду, в каждом уголке и на каждой стенке. Говорит, что очень сильно поверил, когда вернулся. Во Второй Мировой участвовать не мог – слишком молод. Скорее всего, Афган, но и тут я не угадал. Дед заварил чаю и от вопросов теологии мы переметнулись к причине, по которой этот человек увлекся идеями христианства. Оказалось, что практически сразу после военного училища в Ростове-на-Дону молодой лейтенант был отправлен инструктором ПВО во Вьетнам. И, конечно же, под видом специалиста по сельскому хозяйству.
«Шел 1971 год, и было понятно, что американцы проиграют. А когда зверь проигрывает, он начинает рвать все вокруг себя. К тому времени наши системы ПВО разбивали американские бомбардировщики как пластиковый конструктор. Одно спасало: когда ты сбиваешь самолет, то не видишь мертвого или пленного пилота. Ими занимались вьетнамцы. Но было там то, что не забудешь никогда. Я говорю про ковровые бомбардировки. Вся земля горит, все вокруг трясется, и грохот стоит такой, что сказать толком ничего невозможно. Вот он ад – огненный смерч, который порывами валится с неба.
Тебе кажется, что ты оглох, ослеп, тело отдельно от головы. В конечном итоге вообще выпадаешь из реальности. А тебе что делать надо? Воевать!
Наши эшелоны бомбят, конвои бомбят, и ты перемещаешься от одного эшелона к другому, думаешь – убьют или нет», – вспоминал дедушка. Рассказывал, как прибыл к эшелону, а тот разбит, и кругом – трупы. Еще один неприятный момент – укрытия от бомб. Это были глубокие ямы, частично заполненные водой и всякой живностью в ней. Вместе с военными по эшелонам ПВО ездила собака, и как только начиналась бомбежка, она скулила и пряталась. Солдаты за ней – по ямам.
«Потом как отбомбились, все вновь сели за стол переговоров, а меня перебросили партизанить в Южный Вьетнам. Когда вернулся в СССР в 1974 году, то все лицо цвело. Это как угри у юношей, только в сто крат сильнее. Как земля после бомбежки – раскаленная, рыхлая и изуродованная. Уродливое зрелище.
Ходил по врачам – никто помочь не может. Один только доктор сказал, что это стресс после войны. Видел таких же пациентов после Отечественной, само пройдет. И действительно, прошло пару лет, и поправился», – дедушка гладит свои щеки ладонью и улыбается. Его память о войне – это ямы с грязью и змеями, огненные вихри и трупы. Море трупов.
После Вьетнама была еще и Эфиопия, но про тамошнюю гражданскую войну при активном участии «советских специалистов по сельскому хозяйству» дедушка рассказывать не стал. Эта тема для него утомительна.
«Вместо россказней про семью, которую теперь неизвестно, как кормить, он часами рассказывал про то, как и сколько убивал на войне»
За красивыми метафорами «искусство войны» и «театр боевых действий» всегда кроется банальное убийство. И если войну и можно назвать искусством, то отдельная пехотная единица – чаще всего так себе холст. Однако бывает и так, что солдат действительно рожден быть воином. Он так же отлажен и боеспособен, как интеллектуальная система беспилотной авиации или танк. Но если в танке лишние механизмы отсутствуют, и для своего ремесла он идеален, то с отдельно взятым солдатом могут случаться «ошибки в прошивке». Про одну из таких мне рассказал знакомый офицер юстиции Алексей. Он работает следователем в следственном комитете одного из районов Минска, и однажды на него свалилось дело о бытовом убийстве. Два мужика пили, что-то не поделили, один второго зарубил топором. На первый взгляд – кастрюльное дело. Однако, выражаясь на милицейском сленге, «мокрушник» оказался не от мира сего.
Когда падает статья по убийству, обвиняемому в обязательном порядке назначается адвокат. Во время допросов в помещении СИЗО адвокат присутствует вместе со следователем и обвиняемым. «Люди во время допросов ведут себя по-разному. Самое жалкое зрелище, когда здоровый с виду мужик начинает плакать, метаться, просить его не топить, и вообще, вести себя крайне драматично. Это нормальная ситуация, все мы не железные. Но тут персонаж озадачил даже меня.
Вместо росказней про семью, которую теперь неизвестно чем кормить, он часами рассказывал про то, как и сколько убивал на войне», – затягиваясь табачным дымом, вспоминал Алексей.
Со стороны это выглядело как рефлексия. Человек совершил тяжкий проступок – убийство. Но рассказывает он о том, как убивал людей вполне себе легально. Его никогда не осудят за точечные в голову и кучную стрельбу по движущейся мишени. А за убийство топором своего собутыльника – легко. Обычная процедура о бытовом убийстве не занимает более двух томов уголовного дела. Но по словам Алексея, этот человек наговорил на сотни томов, если бы, конечно, можно было его за это осудить.
«Мы с ним, черт возьми, ровесники. Ему двадцать с лишним – он в Афгане, мне двадцать с лишним – я следователь. Самое страшное даже не в том, что у него руки по локоть в крови. А то, что он получил на убийство полностью законное право. В один момент мне вообще показалось, что он сейчас достанет какой-нибудь запрятанный нож и нас двоих с адвокатом положит. Слишком убедительно его истории звучали», - подытожил Алексей и добавил, что сложнее всего было адвокату с защитой «защитника Родины».
Убийцу осудили, кажется, на лет десять. И неизвестно, пошли ли в плюс его боевые награды, которые, у него, конечно же, имелись.
И израильская солдатка Олеся, и военный пенсионер, и офицер юстиции Алексей с его обвиняемым – все это кирпичики. И вершина – пик культа войны – состоит из историй реальных людей. Могут ли за ними скрываться высокие идеалы чести, отваги и любви к Родине? Возможно. Странно только, что строительство красивого и притягательного монумента патриотизма никогда не обходится без таких вот изуродованных жизненных эпизодов.
