Сергей Гудилин, фото: Слава Поталах

KYKY: Как родилась идея «Супрематической серии»?

Сергей Гудилин: Да тут и рожать ничего не надо было — она сама меня нашла. В 2011 году я шел с какой-то съемки и нырнул в одну из минских столично-проспектных арок… а там тетя из ЖКХ спешно, но ровно закрашивала оппозиционное граффити серой краской. Из арки я вышел с картинкой в камере об этом процессе. А уже потом меня стала торкать геометрия спонтанных закрасок и наслоений цветов на стенах зданий. Мне показалось, что такие зарисовки отсылают к временам Малевича. Но сегодня это спонтанный продукт, который создается людьми из разных социальных групп в разное время суток, — такой неосознанный flashback к супрематизму спустя сто лет.

KYKY: Через сто лет мы доросли до авангарда? 

С. Г.: Ну, да. В уличной культуре, в другом контексте и совершенно неожиданно для самих себя. Хотя то, что зарисовано на зданиях, — это спонтанный и несознательный процесс. Я же, как документальный фотограф, просто фиксирую результат, точнее, некий этап. Ведь сами граффити от жилищных служб — это такое нестабильное полотно, которое или исчезнет вообще, или будет изменено уже завтра.

KYKY: Какая реакция была бы у ЖЭСа, если бы они узнали, что делают то же самое, что сто лет назад делал Малевич?

С. Г.: Я не знаю. Думаю, это переросло бы в другую, более массовую и пошлую форму. Тогда бы появились тематические районные и областные смотры-конкурсы между трудовыми коллективами целого министерства — ЖКХ.

KYKY: Что тебя привлекает в этом супрематизме от ЖЭСа? На что ты обращаешь внимание? 

С. Г.: Тут важен и цвет, и спонтанность. Например, когда ЖЭСу выделяют только белую краску, значит, целый месяц появляются только белые сегменты. Кроме того, сам феномен появления таких закрасок — это очень характерное для нашей действительности явление. Такая арт-цензура, которая находит себя и проявляет себя в навязчивом желании чистоты и порядка. Правда, в итоге получается обратный эффект. К тому же это такой чисто городской феномен, который не возможен, например, в деревне.

KYKY: Ты начал серию фотографий с Минска?

С. Г.: Да, просто потому, что я тут чаще встречал эти уличные фактуры. А потом я увидел такие же работы коммунальных служб и в других местах. Вообще, чем больше город, чем выше активность, с которой кто-то и что-то рисует на стенах, тем разнообразнее и колоритнее выглядят уже зарисованные стены от работников ЖКХ.

KYKY: А почему в разных городах, независимо друг от друга, маляры закрашивают стены домов по одному принципу? 

С. Г.: Думаю, это самый простой способ убрать граффити — зарисовать их квадратом или прямоугольником. А краску они берут ту, которая есть в данный момент. А поскольку краску им привозят разную, то так и рождаются целые композиции.

KYKY: Тебе не кажется, что подобный супрематизм от коммунальных служб очень оживляет город?

С. Г.: На самом деле, сегодня — это настоящий культурный феномен, который можно использовать. Стилистика ведь давно придумана, сто лет назад это сделал Малевич, но сегодня супрематизм помещается в новый контекст — в очень неожиданный, я бы даже сказал. И то, что делают маляры, — это не искусство в чистом виде, а культурная среда, в которой живем мы сами.

KYKY: Я представляю себе лицо этого маляра…

С. Г.: Да, ему нужно дать послушать или почитать этот разговор.

Было бы интересно в один из дней собрать маляров и привезти в Национальный музей, где будут висеть фотографии, на которых схвачен результат их работы. Это был бы такой социокультурный лифт. 

Представь, это ведь люди, культурные запросы которых иногда заканчиваются только выбором трека для караоке. И тут их приводят в музей, где другие люди, совершенно из иной культурной среды, интерпретируют их работу, получают от этого удовольствие и говорят им, что они участвуют в создании произведений искусств. А по сути дела, маляры зарисовывают стены, потому что есть инструкции и ГОСТы, по которым город должен быть чистым и аккуратным — другими словами, они просто делают свою работу.

KYKY: Почему в других странах к граффити относятся проще? В Варшаве или Берлине весь город раскрашен, и их коммунальщики не бегают сломя голову и не зарисовывают каждое слово.

С. Г.: Назовём это «другим отношением системы к написанному слову вообще». В этих странах публичное пространство очень плюралистично. К тому же у зданий просто больше частных собственников, которые следят за его состоянием. Как мне кажется, у этого явления есть и другой исток. В репрессивных обществах семиотическая среда всегда под угрозой. И логично, что публичное пространство, его норма, всегда находятся под пристальным вниманием и «на контроле». И поэтому стремление убрать ненужные системе смыслы из виду и такая спешка: побыстрее закрасить слово или фразу со стены — как раз легко объяснима в этом ключе. Но то, что получается на выходе, — это мне очень нравится.

KYKY: То есть цветные квадраты лучше, чем непонятные слова? 

С. Г.: Чем опасные слова. Знаешь, я задумался сейчас про репрессивность в искусстве, она ведь рождает новые формы. Ведь по сути дела, репрессивный аппарат города, его правила и стремление к организации порядка создают эту форму. Смотри, есть ЖКХ, у него есть такая функция: обеспечение порядка. И когда она сталкивается с хулиганством, с дерзкими высказываниями на стенах, с уличным искусством — это спонтанно и абсолютно не прогнозируемо выливается в форму супрематических композиций. Причем, супрематизмом закрашивает более революционные движения городской среды: стрит-арт, теггинг, арт-вандализм. Это превращается в увлекательную игру, создает поле напряжения и площадку.

KYKY: Тебе нравится эта игра между ЖКХ и граффитистами?

С. Г.: Да, это в определенном виде полноценное уличное искусство, и у нас оно имеет такие формы и вид. И это удивительно.