Зачем на станции метро «Малиновка» цветы и бронзовые птички

Сразу оговорюсь, это не дизайн. Правильно моя работа называется визуальное искусство для общественных пространств – дефиниция существует с тех пор, как Клаус Ольденбург поставил в Филадельфии гигантскую бельевую прищепку. В чём разница между оформлением кабака и тем, что ты интегрируешь художественный проект в станцию метро или на улицу? Гипотетически визуальное произведение может существовать без самой станции. Я не делаю стулья, скамейки, не разрабатываю опорно-несущую конструкцию, не придумываю форму стен. Я свободен от дизайна как такового, но у меня есть данность: запроектированные архитектором станции Владимиром Телепнёвым колонны и перрон, и в этом контексте я хочу донести с помощью художественных средств свою мысль: декор на стенке может референцировать к обоям, которые использовались во всех советских квартирах. Население Беларуси до Второй мировой войны 80% – сельские жители. В связи с индустриализацией, начавшейся в эпоху Хрущёва, в Минск хлынул большой поток людей. Деревенских мигрантов расселяли в хрущёвки не только потому, что строить их было дешево и сердито.

Самим фактом расселения можно было интеллигентно и тактично определить место человека в социуме, потому что элита получала сталинки: генералы, врачи, деятели культуры и все, кто обслуживал партию. Отсюда миф нашего общества о статусности, то есть социальном ранжировании человека «через квартиру».

В хрущёвках мигранты из деревень заклеивали стены обоями или трафаретными накатами. Как правило, это был растительный орнамент – да и сейчас люди наклеивают обои с цветочками и балдеют от этого. Я использую этот визуальный код, знак на станции метро. Второй элемент – сама надпись «Малиновка», которую я трансформирую в деревенский забор. В основе шрифта лежит пластический лейтмотив – плетень из гнущихся не очень толстых веток. Это совершенно классический традиционный забор, за которым вырастали люди, переехавшие в Минск из деревни.

Следующий элемент – птички. У меня в детстве была очень забавная игрушка: металлическая птичка, которая заводилась в зад ключом, и пока у нее хватало энергии, клевала. Я сделал парафраз на эту птичку, с которой прошло детство многих белорусских, советских детей. А архитектурный элемент колонна – пластический парафраз на ствол дерева. Я вернул этим исходное, архетипическое значение данному элементу, и в контексте станции метро «Малиновка» – это роща. Если вы видели мои работы, то я работаю в системе подобной пластики: некие трубные объёмы, которые сплетаются в разные причудливые формы, будь то «Между» или «Элефантус». В интернете совершенно непосвящённые в историю люди говорят, что станции «Грушевка» и «Малиновка» делал один и тот же человек. Они просто считывают авторский код, который заложен мною.

Работая с метро уже не первый год, я придумал концептуальный ряд, который сейчас активно подхватили СМИ. Когда-то Грушевка, Михалова и Петровщина были автономными деревнями, а потом мутант Минск их начал поглощать, присовокуплять к себе, они в него врастали, постепенно растворялись в нём. На Грушевке даже сегодня реально найти отсылы к этому: улицы разбиты на кварталы частных домов, которые сейчас сносятся. Со временем старая Грушевка исчезнет, и никакого намёка на то, что там была деревня, не будет. Я ходил в детский сад на Грушевке, с детства там живу, и это место для меня – детский сон. Я предложил архитектору Владимиру Телепнёву использовать юношеский рисунок, сделанный еще во времена учёбы в Глебовке, такое сказочное дерево, которое я пластически переосмыслил. Получилось, «Грушевка» – некий сад-двор.

Станция «Михалова», которую делал без меня художник Скрамблевич, отсылает нас просто к деревне, там металлический рельеф и декоративное панно, которое ее изображает. Дальше идет «Петровщина» – поле, где из мощных визуальных элементов есть звёздное небо, сделанное Владимиром Телепнёвым. Сад-двор, деревня, поле и, в конце концов, роща «Малиновка» – эти четыре станции и есть форма мемориализации деревень с использованием визуальных искусств, в контексте, доступном широкому зрителю.

Единого стиля метрополитена быть не может. Есть отдельно взятые люди, которые создают стиль станции либо группы станций. Например, Крамаренко и Ладкин собрались и сделали «Тракторный завод» таким, каким захотели его сделать. Вообще, роль художника - это придумывание идей и концепций, причём не директивно, не с помощью силы, а как предложение поверить, что «Малиновка» именно такая.

Почему метро не может быть похоже на дворец

У нас есть пара станций, которые претендуют на дворцовость и помпезность. Советскому человеку хотели подарить праздник. Сейчас происходит то же самое. Возьмите наши места общественного питания – отдельный феномен в жизни общества. В силу инвалидности и рахитичности таких официальных институций, как музеи и театры, у нас функцию культурного досуга носят точки общепита. Там певицы поют, люди приходят нарядные котлеты пожевать, и для этого создается некий «стиль», атмосфера, антураж. Все хотят подарить зашедшему спекулянту праздник. Он видит люстры и «роскошь», его обхаживают как невидаль, представителя голубых аристократических кровей. Такая же «роскошь» была и в советском метро. На станции «Октябрьская» со мной произошёл казусный случай – мама с девочкой смотрели на плиты из мрамора с надписью: «Вся власть советам, земля – крестьянам, заводы - рабочим». Дочка спросила у женщины: «А кто такие советы?» Та посмотрела на дочку и говорит: «Ай, было дело».

Весь социалистический реализм – это искусство без авторства. Мы не можем отличить Ленина, который стоит на площади, от Максима Горького, Калинина, Максима Богдановича – нам кажется, что бронзового пятиметрового мужика делал будто один и тот же человек. В контексте соцреализма не было визуального искусства для общественных пространств, но существовало искусство как средство монументальной пропаганды идей партии. Поэтому и создавался дворец, где ставились знаки определённой культуры – например, большая голова Ленина на «Площади Ленина». Простой трудящийся попадал в этот храм, проникался роскошью и начинал верить, что предназначение фараона божественно на земле, а партия – ум, честь и совесть нашей эпохи. Так же, как и сегодняшнему белорусу кажется божественной точка общепита или магазин алкоголя.

Всем понятно, что алкоголь отравляет кровь и сознание, но полки с бутылочками так красиво подсвечены, что человек платит неплохие деньги, чтобы прикоснуться к трансцендентному или же ему просто нужно общение с потусторонним миром.

В метро человек должен чувствовать себя другим, его не стоит давить пафосом. Была хорошая статья Бенджамина Коупа «Призраки Маркса бродят по Минску по следу Жака Деррида». Деррида – это философ-постмодернист, известный тем, что разговаривал с Христом и Марксом по телефону. Так вот Бенджамин Коуп считает, что многие наши здания подавляют человека. Например, средняя школа. Вместо того, чтобы сделать нормальный вход, школьнику предлагают пройти под гигантской колоннадой по огромным ступеням и открыть тяжеленную дверь. Он сразу чувствует себя прибитым. Сегодня давить человека пафосом не в тренде. Это немодно, вульгарно, пошло, провинциально и глупо – феномены глобализации несколько иные, нежели феномены Средневековья, когда человек должен был бояться или чувствовать мощь замка и «правду храма». Люди, которые стремятся создавать, в их понимании, «дарагое» и «багатае», просто, как говорит мой итальянский знакомый Паоло Баскетти, «кальхозники».

Зачем художнику превращаться в менеджера

В артистическом мире сегодня формируется новый тип личности художника. Известный пример: Демиен Хёрст, который является менеджером, куратором, ещё и инвестором в одном лице. Работа с метро тоже предполагает работу в качестве менеджера. Ты должен договориться с «Минскметропроект» и с дирекцией по строительству метрополитена. Они должны понимать, что ты серьезный и ответственный автор, у которого объекты в разных странах мира, и ты не только не подведешь технически, но ещё и сделаешь что-то интересное с точки зрения гипотетического широкого посетителя, который выходит из Малиновки в тапочках съездить в Уручье к другу, либо же специально приехал из Могилёва, чтобы посмотреть на феномен метро. Я слово «народ» не использую, оно умерло вместе с советским пафосом. Когда ты договорился с проектной организацией и заказчиком, можешь начинать делать эскизы. Их нужно согласовать с советом, куда входят как уважаемые люди в сфере архитектуры, дизайна и искусств, так и чиновники. После согласования заказчик объявляет тендер, в соответствии с твоими эскизами. Предприятие, которое выиграет тендер, будет заниматься производством твоего произведения. Как правило, кто дешевле, тот и выигрывает. В данном случае, Минский художественный комбинат выиграл тендерные торги, и во взаимодействии с комбинатом началось производство работ.

Как создавались объекты для станции «Малиновка»

Сначала ты делаешь буквы около метра высотой из пластилина. Пластилин достаточно твёрдый, и нужны люди, которые могут его хотя бы размять. Один формует, другой формы снимает – это простые технические нюансы. После того, как произошло моделирование в размер произведения, снова вызывается совет, чтобы согласовать то, что получилось. Сначала объекты делают из модельных материалов: например, проект стенки станции рисовался в компьютерной графике, после чего отправлялся тем, кто занимается производством шелкографии. Рисунок на стену «Малиновка» нанесен шелкографическим способом в несколько цветов. Сама надпись делается сначала из пластилина, дальше снимаются формы, которые заливаются бабитом – это мягкий металл на основе свинца и олова. Потом по этим бабитовым моделям сколачивается сама надпись из листа меди. Кроится, режется, варится, чистится и полируется. Скульптуры колонн изначально были сделаны из пластилина, потом с них были сняты формасиловые формы. После того, как я это всё вылепил, привлекалась специальная организация, которая заливала твёрдый материал на гипсовой основе в формы. После этого на станцию привозили куски, понятно, и люди их составляли, а в конце я как автор занимался тем, чтобы устранить швы и довести это всё до ума.

Я провел под землёй несколько месяцев, причём, в это время шпалы покрывали креазотом, а это очень вонючая штука. В метро всегда остается такой специфический запах. Плюс, пока не запущен поезд, в метро очень холодно. Заходишь туда, через час выходишь проветриться и чувствуешь, как пропитался креазотом и замёрз.

На стройке станции работают метростроевцы, обыкновенные белорусские мужики. Когда мы только начинали монтировать произведение, среди них были ребята, которые могли подхамить, как комментаторы на «Онлайнере». Один говорил: «Ой, будет красиво», второй: «Как интересно», а третий, проходя мимо: «Гаўно какое-то». Когда объекты начали собираться, реакция метростроевцев изменилась: видно было, что всем, кто говорил, что это «гаўно», стало нравиться. Произведения на станции метро «Малиновка» находятся на грани серьёзного искусства и китча.

Например, скульптора Бондаренко упрекают в том, что возле цирка он поставил совершенно китчевые скульптуры. Я старался уйти от китча, но чем больше уходишь от доступности для широкого зрителя, тем более непонятным становится произведение для этого «широкого зрителя». Оно может вызывать массу протестов и нареканий со стороны как «простого» зрителя, так и зрителя, которым является, например, мэр города. Как говорил Малевич, все требуют понятности от изобразительного искусства, но почему-то никто не требует от себя приспособить собственный ум для понимания произведения искусства. Открытие станции «Малиновка» планировалось 9 мая, но с тоннелем, где ездили поезда, были вопросы. На самой станции все было практически готово в начале мая.

Кто финансирует искусство для общественных пространств

Для того, чтобы Минск стал нормальным городом, нам нужно устанавливать как можно больше объектов визуальных искусств для общественных пространств. Откуда брать деньги? Во всех городах мира: в Риме, Лондоне, Пекине, Сеуле – работает закон. Инвестор, который приходит в строительство, обязан тратить 2% от общей строительной сметы на визуальное искусство для общественных пространств, хочет он того или нет. Когда иракский архитектор Заха Хадид строила Музей современного искусства в Риме, я участвовал в конкурсе скульптурных произведений, на который было выделено 2% от общестроительной сметы . Это было около 2,8 млн евро. Можно посчитать, что в целом строительство Музея в Риме обошлось примерно в 140 млн евро.

Казалось бы, 2,8 млн евро на две скульптуры – это очень дорого. Но когда на строительство тратится 140 млн, это лишь малая часть. Конкурс тогда выиграл Аниш Капур, американский скульптор индийского происхождения. Сейчас мы с моим коллегой Вадимом Дражиным договорились с руководством «МинскСтройАрхитектура» внести в новую строительную «нормативку» раздел в рекомендательной форме, который предусматривает выделение средств на визуальное искусство для общественных пространств. Правда, это называется старой советской дефиницией «монументальное и монументально-декоративное искусство». Но сути дела не меняет. Инвесторов просто надо обязывать финансово участвовать в формировании городской среды средствами визуальных искусств, потому что сами по себе они ничего делать не будут.

Когда у нас в Беларуси «частный инвестор» слышит цифру «200 000 евро» за скульптурные произведения, у него отпадает челюсть, и разговор заканчивается. У него есть деньги, чтобы построить себе дом, но он не располагает суммами (точнее, не хочет) финансировать визуальное искусство из интереса к развитию города.

В то же время в масштабах строительства метро или парков заказ произведения искусства – слёзы. Метро - колоссальный организм, транспортный узел, через который проходит 100 тысяч посетителей в день. Станция решает массу коммуникативных проблем, поэтому на нее идут реально большие деньги из бюджета. Что касается меня, то я занимаюсь искусством не для того, чтобы получить деньги, а для того, чтобы самовыражаться. Концепция самовыражения сформировалась в западной цивилизации в 70-х годах как доминантная цель экзистенции человека. То есть если ты не самовыражаешься, значит, ты не живешь, говоря бытовым языком. Все хотят самовыражаться, просто один создает визуальные знаки культурной коммуникации в виде произведений искусства, а другой гуляет в торчащих из-под одежды стрингах по городу, что тоже форма самовыражения.

Когда планируется построить третью ветку метро

Я собирался сегодня идти к Владимиру Телепнёву по поводу третьей ветки метро. Речь идёт о линии от станции «Ковальская Слобода», а это Жуковского, до «Юбилейной». Там, где сейчас «Фрунзенская», ветки будут встречаться. Планируется четыре станции: «Ковальская Слобода», «Вокзальная», «Площадь Богушевича» и «Юбилейная». Возможно, я возьмусь делать «Площадь Богушевича», это Театр музыкальной комедии. У меня уже есть мысли, но пока сложно об этом говорить, потому что нет рисунков. Чем отличается идея художественного произведения от политической идеи? Политическая идея высказывается вербально либо письменно. Идея художественного произведения высказывается пластикой, цветом либо линией. Пока что нет ни линии, ни пластики. Только мысли. Правда, здесь уже нет контекста мемориализации деревень, здесь другая история.

Я не скажу, что она прямо связана с Франтишком Богушевичем, это скорее будет что-то простое и не очень буквальное, как у моего педагога Владимира Жбанова: раз – и «Девочка с зонтиком» или «Подкуривающий».

Жбанов таким жестом как раз и запустил прецедент коммуникативной интерактивности с белорусским зрителем, потому что, по большому счёту, помпезные вещи, сделанные в советский период, уже никого не трогали. Например, голые культуристы. Если смотреть на советскую скульптуру, кажется, что у нас все воевали голыми и в касках. Это такой нагнетающий советский пафос, тупой и плакатный. Голых культуристов упоминал тот же Бенджамин Коуп, они находятся возле фабрики «Коммунарка»: вот сидят люди, вроде и одетые, а вроде и голые. Такие здоровые крепкие ребята, как будто они занимаются бодибилдингом или спортивной борьбой. У нас много по городу таких штук. Не так давно «МинскСтройАрхитектура» подумывали демонтировать барельеф на Доме мод у ТД на Немиге, где какие-то злые атлеты идут с оружием, в лаптях. Это, конечно, неуважение по отношению к автору, скульптуру Анатолию Артимовичу, но какое чувство эта работа может вызывать у современного минчанина, который любит сходить в казино или на дискотеку? Для него это чуждо. Вообще, произведения не являются квинтэссенцией «красивости», они должны быть логически обоснованными, в них должен быть заложен смысл.

Меня абсолютно убил один минский «дизайнер», когда сказал, что Хатынь – это говно. Я спросил, почему? «Потому что некрасиво, потому что жутко», – ответил он.

Когда произведение однозначно, оно сразу уходит в китч для людей посвященных, и люди, которые претендуют на роль «культурных», становятся смешны тем, кто владеет определёнными способами расшифровки культурных кодов. В той же «Малиновке» кто-то начинает видеть обои, кто-то птичек, которые заводились ключом, а кто-то просто думает: «Ой, красиво, как хорошо!» Я даю массу ассоциаций – каждый понимает их в меру своей возможности.