Почему вечность состарилась, а время для загадок закончилось

KYKY: Почему «музыка быстрого реагирования»?

Пукст: Творческие люди у нас постоянно делают разворот на искусство, соблюдают формальные признаки высокого стиля. Но все модернистские преобразования, которые подпитали «высокий стиль», по сути примитивны. Пикассо, например, вдохновлялся африканской скульптурой, он безумно примитивизировал язык искусства. Beatles тоже страшно упростили музыку. Кто ещё? Sex Pistols, Nirvana. Теперь вот и мы.

Белов: Я слышал такую формулировку у Кобейна: «Nirvana – то, что облегчило белым воротничкам покупку кожаных косовороток».

Пукст: True Litwin Beat – это такой терапевтический проект. Вокруг нас ведь много несправедливости, у людей накапливается внутри – а они почему-то об этом не говорят. Сейчас у нас готовится текст об одном мобильном операторе. Когда тебе вешают голосовой ящик на звонок, и ты платишь непонятно за что – это же несправедливо! По большому счёту, тебя обманывают и обворовывают, просто делают это условно-легальными способами. Так об этом надо говорить! Это же нормальная экзистенциальная вещь.

KYKY: Но разве это не сиюминутное?

Пукст: Да, это может выглядеть как бег за сиюминутностью, как газетность – но это не значит, что я отказываю себе в анализе событий, о которых говорю. Я рассуждаю на прежнем уровне, просто высказываюсь более прямо. Раньше была метафора третьего уровня, когда я сидел над текстом в три раза дольше и придумывал совсем уж загадочные загадки. А теперь – метафора первого уровня. Информационное пространство не оставляет нам времени, чтобы разгадывать загадки, придуманные артистом.

Какого чёрта ломать голову, что он там имел в виду со своими старыми, семидесятническими ещё, фигами в кармане? Ты просто отвернёшься от этого старого занудного хрена, который пытается учить жить.

Был у меня период эгоистичных творческих проектов, но теперь эта башня из слоновой кости закончилась. Мы больше не можем сидеть и заниматься абсурдными постхармсовскими аллюзиями, которые впечатляли нас в юности.

Белов: Вечность же сегодня наступает, не завтра. Долгая работа по разгадыванию загадок ничем не лучше, чем сегодня и сейчас.

KYKY: А почему в качестве формы для проекта вы выбрали хип-хоп?

Пукст: Это не совсем хип-хоп. Хип-хоп – это жанровая конструкция со своими жанровыми условностями. Темы – секс, тёлки, тачки, наркота, менты пришли-повязали. У негров свои условности и свои условные единицы. А мы с Женей в True Litwin Beat даже не стараемся делать что-то в пределах формы. В ритм ведь можно вкладывать любые стихи, даже с самыми непростыми философскими соображениями. Как у Маяковского, он же тоже очень ритмичен. Я думаю, он вообще повлиял на серьёзный хип-хоп по-русски.

KYKY: А ещё в хип-хопе принято говорить то, о чём хочешь сказать. Это тоже причина?

Белов: Конечно. Мы пришли к хип-хопу не с формальной точки зрения, для нас это не набор правил вроде «темп не больше 120, аранжировка минималистичная, чтобы было место для букв». Мы выбрали его потому, что это «говорящий» жанр.

Пукст: Мы не то чтобы хотим внести что-то в хип-хоп. И мы не то чтобы подсмотрели, как круто делают чуваки, и решили сделать так же. И мы не бесстрастные профессионалы, как «Кровосток»: они точно понимают форму, знают, сколько нужно взвесить, сколько отложить, сколько прибавить. Мы не знаем. True Litwin Beat – это наше сотрудничество с хип-хопом. Такой около-хип-хоп. Мы даже не выбирали этот жанр – он сам нас выбрал. Вот пошёл у Георгия Добро дикий, иррациональный материал, который наиболее точно и веско можно было донести в шансоне – донесли в форме около-шансона. А теперь у нас около-хип-хоп, потому что многабукав – текст, который проще говорить, чем петь. Какого чёрта петь, если ты должен сказать? Мелодиям здесь нет места, текст очень большой, он вылазит, как тесто из кастрюли. Вот он вываливается – и выливается в эту около-хип-хоповую форму.

Белов: И мы не сопротивлялись этому квази-хип-хопу, потому что сам драйвер приведения пения к простой разговорной речи – это естественный драйвер, который наблюдается в культуре уже давно.

Пукст: А вместе с формой приходит и соответствующий язык. Да, это не высокая поэзия, тут есть мат, есть вещи из языка Луркмора. Когда ты просто говоришь, не притворяясь кем-то, когда не подлизываешься под ожидания, то язык сам выбирает тебя. Вот у Алексиевич всё спрашивают: «А чё вы не беларускамоўная?» Да потому что пишет про Советский союз, который в основном был русскоязычным. Это неизбежность, писатель не может врать в этой ситуации.

Про игры, эстетику и честность

KYKY: Большинство прошлых проектов Сергея – в чём-то игры, а последние – даже игры внутри игр. Сергей Пукст играет в Георгия Добро, Георгий Добро решает играть шансон, но потом оказывается, что он решил поиграть в шансон…

Белов: Пост-шансон.

Пукст: На самом деле, игры в Георгия – уже не моя сольная работа, а работа в дуэте с Женей. Кое-что делается и в расширенном составе, со всеми нашими музыкантами.

Белов: Сергей меня поразил на своих сольных выступлениях, и мне очень захотелось с ним подружиться. Я долго пытался понять, как работают его внутренние механизмы, как рождаются все эти странные и прекрасные вещи – и в итоге, конечно, у меня так и не получилось ничего понять, все попытки бессмысленны. Зато мы подружились, и в процессе «подружания» родился Георгий Добро – проект по-настоящему совместный. Сергей держит в себе гораздо больше, чем рисковал показать до сих пор, и мне приятно, что в работе со мной он раскрывается с неожиданных сторон.

Пукст: Да, в материале чётко ощущается работа дуэта. Сладкие советские мотивы в песнях Георгия – это моё мышление. А разнузданные нежанровые аранжировки – это Женя. У меня Пахмутова в башке, у Жени – чёткий западный стиль. Кстати, насчёт запада – сейчас готовимся запускать Георгия на английском языке, уже готово несколько композиций.

Белов: А насчёт игры – что это такое вообще? Игра – это упрощение ситуации по заранее известным правилам, которые все участники соблюдают для достижения какого-то результата. Конституция наша – это тоже определённая игра. И правила дорожного движения тоже. С этой точки зрения игра в Георгия Добро не выглядит игрой. В ней нет никаких заранее известных правил.

Пукст: Переход к прямому говорению в True Litwin Beat, вероятно, и получился через Георгия. Музыканты постоянно работают в каких-то образах – дурачка, или альтернативщика, или какого-то очень умного человека. Но как только ты создаёшь из себя неестественную фигуру – это всё, капут! Георгий Добро – это ведь не пародия, не КВН какой-то, это на полном серьёзе обнаружение внутри себя другого человека. Я даже сам говорю о нём в третьем лице, и внутри меня все эти вещи происходят вполне естественно.

KYKY: Так кого нам следует ценить? Может, Макса Коржа, который не умничает и никого из себя не корчит?

Пукст: А мне кажется, он как раз подлизывается к аудитории, которая его потребляет. Он говорит про какие-то проблемы, но возрастные, а не глобальные. Его задача – максимально удерживаться в рамках: вечеринки там, пацаны. То, что я у него слышал – это же какая-то «Дискотека Авария». Ничего плохого сказать не могу: он в этой струе работает, всё с ним нормально. Солодуха уже вполне органично чувствует себя в роли фрика – это тоже нормально. Всё популярное – заслуженно популярно.

Белов: Аудитория Коржа и дальше будет отзываться на те проблемы, которые он ей озвучивает, с этим ничего не поделаешь. А для остальной аудитории – той что, чуть постарше, той, что чуть шире смотрит на вещи – сегодня в Беларуси вообще нет прямой речи. Да что сегодня – и вчера, и позавчера, и двадцать лет назад.

Пукст: Очень много проектов уходит в эстетику.

KYKY: А какая эстетика у True Litwin Beat?

Белов: Нет у него эстетики.

Пукст: Да, это не эстетический проект. Может, даже и неэстетичный. Он интуитивный: надо так – и всё.

Фейсбук и новая белорусская мифология

KYKY: Альбом язвительный получился – в первую очередь по отношению к «фейсбучной тусовке». Но при этом потенциальная аудитория True Litwin Beat, как мне кажется, и есть эта же тусовка. Как так?

Пукст: Это классическая ловушка. Которой мы не стесняемся!

Белов: Кто ж поязвит, если не ты сам.

Пукст: Я же и сам заглядываю в фейсбук каждый день, естественно. И расползаюсь точно так же. Так что для меня это такой же терапевтический проект, как и для всех.

Белов: На самом деле, в фейсбуке же нет ничего локального или местечкового. Фейсбук и в Saturday Night Live на NBC занимает много места, и твиттер тоже. Надо учиться с этим жить.

Пукст: Но у нас в фейсбуке на самом деле образовалось очень локальное комьюнити, которое существует по своим правилам, очень смешным и очень белорусским. Вот однажды я нажрался в баре «Ў», а потом публично извинился в фейсбуке – долго обсуждали. Через два года фейсбук мне предлагает: «Слушай, не хочешь ещё раз извиниться?» А я-то что – хорошо, я извинюсь. И опять обсуждение пошло! Да это самое удачное, самое резонансное, что я сделал в своей жизни: нажрался, а потом извинился в интернете! И фейсбук очень ценит этот мой символический капитал.

И все похихикивают, а проект-то у нас серьёзный. И он ведь не только фейсбука касается – он ещё и об одиночестве, телевизоре, бл*дях, маленьких зарплатах. Он про всё, что я вижу. Акынский такой проект.

KYKY: И всё же вернёмся к аудитории. Не думали выходить на другую публику? На rap.by, что ли, запуститься.

Белов: Понимаешь, если бы ситуация у нас была условно нормальная, был бы условно нормальный рынок, условно нормальная экономика, условно нормальные законы, то можно было бы представить себе, что ты условно нормальный музыкант, делаешь условно нормальную музыку и имеешь условно описываемую категорию слушателей и понимаешь, чего она условно хочет. Это условно нормальная ситуация функционирования общества: сапожник шьёт сапоги, и если сапоги хорошие, у него их покупают. А если плохие, то он или до бесконечности шьёт их самому себе, или пытается что-то поменять, чтобы шить востребованные сапоги, или просто убеждает людей, что его сапоги – это очень хорошо. В нашей ситуации мы не можем участвовать в рынке, потому что никакого рынка не существует. Заключать договор с лейблом, выпускаться на платформе – вот это, на мой взгляд, и есть игра. Причём игра ради игры, потому что фактически она не приносит результата. Соблюдать какие-то условности? Чего ради?

Пукст: Сегодня все очень хорошо понимают, зачем они что-то делают, но они забывают об иррациональном элементе, а он очень важен. Зачем мы делаем True Litwin Beat – непонятно, но это и неважно. Может, это пафосно прозвучит, но True Litwin Beat – это на самом деле больше, чем «зачем».

Белов: В детстве, будучи панком, на вопрос «зачем?» я отвечал: «Потому что».

KYKY: Кто вообще такой этот True Litwin и откуда он взялся?

Белов: Это одиозный персонаж новой белорусской мифологии. После двухсот лет оккупации Россией тяжело говорить о литвинах как этносе или народе: грани размыты, документы утеряны. Мы путешествовали по России небольшой компанией: один еврей, один полуеврей, один ростовский парень, в одном и вовсе намешано не пойми чего – но все из Минска. И мы придумали себе виртуального героя – Настоящего Литвина. Получилась смесь многих мифических персонажей: от Мюнхгаузена до Иванушки-дурачка. В каждой ситуации, в которую мы попадали, мы размышляли: а как бы поступил в этот момент Настоящий Литвин?

Настоящий Литвин действует радикально честно и радикально открыто. Мы решили вынести этого персонажа в название, потому что нам кажется, что такой герой необходим Беларуси здесь и сейчас.

Пукст: Мы должны осознать себя такими, какие мы есть. Я не про национальное самосознание, оно какое-то стерилизующее: ты должен понять, что ты белорус, вдруг неестественно для себя заговорить на беларускай мове, на которой никогда не разговаривал… Для того, чтобы себя осознать, не обязательно меняться, достаточно оставаться настоящим. Наша реальность очень уж размытая, ватная, а True Litwin Beat – это моё возвращение в нормальную реальность, как я её понимаю. Я хочу потрогать, почувствовать мир, где мы живём. Это мои личные попытки понять, что я делаю, как и зачем. «Это моё личное дело!» – как говорил Юрий Антонов, когда громил киоски с контрафактными записями. Он и не думал бороться с пиратами – он лично свои диски там искал.

Да, у белорусов закрытое и забитое сознание. Но True Litwin Beat говорит о том, что быть такими – это наше право.

У нас самоуважения нет, понимаешь? Высокомерное отношение с востока, снисходительное с запада – что это вообще за хрень? Где элементарное уважение? Мы должны не только Колю Сулиму слушать, а и самих себя. Да, здесь хватает недостатков, но зачем реагировать на них по-детски? Когда ты так морщишься, ты ведёшь себя как колхозан. Будь джентльменом. А если не нравится – иди к чёрту. Да, буржуазно у нас похуже, чем где-то там. Да, в советские времена у нас мыли полиэтиленовые пакеты. Советский союз – вообще очень неудобная вещь, там вечно были проблемы со всяким дерьмом. Но это же просто чушь! Какие пакеты? У нас есть жизнь, есть лицо. И мы должны научиться уважать себя.