«Я тупая. Родители говорят, это сложно для меня». Кем будут наши дети, если их воспитаем мы

Культ • Дмитрий Качан
Когда мы заставляем ребенка, который хочет быть видеоблогером, становиться юристом или бухгалтером – по сути, мы лишаем его будущего рабочего места. Как школа забивает свободу детей, зачем проводить профориентацию с десяти лет и почему класс из 30 человек никак не социализирует ребенка, а лишь повышает риск буллинга – на все эти трудные вопросы KYKY попросил ответить директора IT-Princess Academy Валентину Чекан.

«Наши дети в школьной системе видят цинизм»

KYKY: Существует ли проблема закрытых детей?

В.Ч.: Это не проблема закрытых детей, это вопрос доверия. Если ребенку хорошо, если он чувствует себя в безопасности, он точно знает, что будет услышан, что его тут принимают. Закрытый ребенок – это ребенок, которому периодически, виртуально или реально, прилетает подзатыльник за то, что он открывает рот. Тот, который понял, что его стратегия выживания – это «сиди, молчи и не отсвечивай». Не задавай вопросы, не будь неудобным. Взрослые не любят, когда к ним пристают, спрашивать – значит быть дурой, и так далее. Вот это затюканный ребенок.

KYKY: Чья это вина, на ваш взгляд? Это родители? Школа? Социум?

В.Ч.: Не бывает так, что школа отдельно, родители отдельно, а социум отдельно. Это матрешка – всё вложено друг в друга. Это вина любого взрослого, который прикасается к ребенку. Не умеешь – не берись. Не любишь детей – не трогай их. Не знаешь, что с ними делать? Иди учись, потом рожай. Тут очень все жестко. Я 20 с лишним лет занимаюсь детьми, и для меня это было когда-то открытием, что родители, когда приводят ребенка в школу, всегда спрашивают регалии учителя. «Какая у вас категория? Какой у вас стаж? Сколько у вас выпускников отличников, а сколько не отличников?». Но перед тем, как заводить детей, мы же друг другу не задаем вопрос: «Сколько книжек по педагогике и психологии мы прочитали?». Прежде чем заняться планированием беременности прошли ли родители соответствующую подготовку? Или мы искренне считаем, что, как родился, так и случился? Родительство – это серьезная, большая ответственность.

KYKY: А школьное образование – насколько оно способствует «системности» детей? А насколько – «затюкиванию»?

В.Ч.: Системность может быть как позитивной (когда мы знаем, с чего начинать и чем продолжать), так и негативной (когда мы встраиваем человека в систему, когда мы выламываем куски личности, добавляем из ненужного, формируем приемлемый системе образ). Если система больна, значит, и образ получается больной. Системности в школе в лучшем смысле этого слова, к сожалению, нет. Утеряна преемственность поколений, например, среди педагогических кадров. Когда я начинала работать, мои руководители учили соответствовать стандарту профессии. Было такое понятие, как «профнепригодность». Если ты, к примеру, кричишь на детей – ты профнепригоден, уходи из профессии. Я бы вернула этот термин в школу, чтобы улучшить преемственность кадров. Чтобы гордость или хотя бы ответственность от того, что ты работаешь с детьми, у учителей была. Тогда это становится системой, и ребенок понимает, что пришел в школу к мастеру, который щепетильно относится к своей профессии. К сожалению, наши дети в школьной системе видят цинизм, и это худшее, что может показать взрослый ребенку. Когда взрослый не верит в то, что говорит, когда он говорит одно, а делает другое – это развращение. И дети к нему приучаются. Этот цинизм не делает общество здоровее, и родителям с ним очень тяжело справляться.

Надо понимать, что общество развивается очень быстро, и вчерашние школьники – 14 лет им сегодня – через шесть лет сами могут стать родителями. Они выпустятся из школы, через два года поженятся и пойдут транслировать своим детям все то же самое. Сейчас я захожу в детскую поликлинику и вижу, что сидят молодые мамы, годовалые дети – и у всех в руках смартфоны. Так спокойнее, когда мама не знает, как по-другому справиться с ребенком.

KYKY: Как, в принципе, и современная школа. Не считаете ли вы, что это тоже своего рода передержка?

В.Ч.: Передержка, да. И ответственность родителей тут очень важна. Когда я слышу, что родители недовольны школой, говорю: «Так уходите». Сейчас же есть масса возможностей перейти на домашнее обучение. Занимайтесь детьми сами. Окей, школа несовершенна, государство несовершенно, масса людей вокруг несовершенных. Это ваши дети – занимайтесь ими сами. Но, это же неудобно.

KYKY: Не лишает ли домашнее обучение детей социализации?

В.Ч.: Это заблуждение. Какую социализацию дает школа? Буллинг? Агрессию? Выстраивание жесточайших иерархий? Такой социализации мы можем добиться во дворе или отправив ребенка в деревню на лето. Он получит за эти три месяца такую социализацию, что мы будем ровнять его до Нового года. Вопрос социализации у нас встал последние лет 70, наверное. Но если вы посмотрите, как жили люди, как они социализировались веками до нас с вами, то увидите глубокое общение в семье и в общине. Шестилетку за порог не пускали, он во дворе гулял. Подмастерье – мальчик 11-12 лет – шел заниматься трудом и социализировался ближе к взрослым. Он учился взаимодействовать в том мире, в котором проживет большую часть своей жизни – в мире взрослых. А мы их социализируем через что? Через одногодок? Они и так умеют между собой общаться, они социализированы. Ну и надо ли социализироваться в коллективе из тридцати человек? Где мы сейчас с вами работаем с тридцатью людьми? А всё равно навык, который тяжелее всего дается нашим девочкам, – это навык командной работы. Когда нужно, например, один листик на двоих поделить: ты рисуешь с этой стороны, я рисую с этой. Очень много возмущений: «Дайте нам два листика, мы не можем договориться, чтобы нарисовать одно и то же с разных сторон».

Получает ли ребенок навык командной работы, когда у него тридцать «сокамерников»? Я в это не верю. Я не верю, что они учатся договариваться. Они учатся выстраивать абсолютно зоо-иерархию. Разве это цивилизация?

Фото: Krass Clement

KYKY: А что такое цивилизация?

В.Ч.: Цивилизация – это когда ребенок знает, как безопасно взаимодействовать с другим человеком. А он воспитывается всегда в состоянии опасности. Очень многие родители говорят: «Ну и что? И мы так жили». – Ну и кого это сделало счастливым?

Трудно оценить, насколько давно этот навык командной работы пропал. Я 10 лет работала в школе, 10 лет преподавала в вузе, и у меня были абсолютно системные задачи. Мне в голову не приходило совершать эти наблюдения, поскольку им неоткуда было взяться. А сейчас я понимаю, как неправильно мы воспитываем детей. Я начинаю замечать очень много вещей, которых раньше в детях не замечала.

KYKY: Командная работа – одна из них. А что еще?

В.Ч.: Реакция на взрослого, когда ребенок попадает в две разные системы. Они приходят к нам – это одна система: тут безопасно, мы их слышим, понимаем, учим. Девочки много работают, но это все идет через принятие, через помощь. Это нормальная модель обучения. А потом они идут в школу. И я вижу, сколько появляется обид на взрослых за то, что они не могут обеспечить им такой уровень безопасности и доверия.

Старшие девчата говорят мне: «Валентина, у нас тоже есть в школе толстая тетенька-директор, но она не делает, как вы». Я говорю: «А что она делает?» – «Ну, она все время кричит на нас.

Она же тоже директор, и вы директор. Вы сидите до ночи, и она сидит до ночи. Почему вы можете, а она не может?». И я не могу им объяснить, почему мы можем, а они не могут. Конечно, нечестно противопоставлять две эти системы, но я рада, что у них есть возможность куда-то еще прийти учиться.

«Подскажите ей, чем бы она могла заниматься, чтобы она чего-нибудь захотела»

KYKY: Много детей приходит с желанием расти в каком-то конкретном направлении?

В.Ч.: В прошлом году к нам приходили взрослые барышни – от 13 и старше – и родители очень часто произносили фразу, на которую я не знала, как реагировать: «Валентина, подскажите ей, чем бы она могла заниматься, чтобы она чего-нибудь захотела». Я начинаю спрашивать: «А какие профессии вы ей показали? Какие профессии она знает?». – «Знает те, с которыми сталкивается в быту».

Спрашиваю у девочки: «Кем работает мама?» – «Мама работает в банке». «Что она делает?» – «Ну, не знаю. Сидит за компьютером» – «Что делает папа?» – «Папа, наверное, программист» – «Что он делает?» – «Я не знаю. Программирует…» А когда я узнаю у родителей, сколько профессий им удалось показать, они говорят: «Что значит показать? Нам что, ее надо на работу отправить?». Может, и нет. Но что, если взять ее к себе на работу на день?

Дети знают профессии, с которыми они сталкиваются: врач, учитель, продавец. Наверное, даже понимают, чем занимаются эти люди. А если мы скажем «юрист» – им будет непонятно. Дизайнер – тут вообще история интересная.

У нас каждая вторая барышня приходит и говорит: «Я хочу быть дизайнером» – «Как это – быть дизайнером?» – «Ну, у меня будет ноутбук, я буду приходить в кафе, садиться у окошка и буду красиво отражаться в стекле, сидеть, работать, рисовать».

Но это не работа. Это образ, который у нее складывается. Девочки помладше говорят: «Я буду ветеринаром» – «Как ты себе это представляешь? Что ты будешь делать?» – «У меня будет много животных. Я буду за ними смотреть». А с другой стороны, когда мы говорим им про IT-сферу: «Клевая профессия. Первый программист – женщина была», – девочки отвечают: «Нет, я тупая. Я ничего не понимаю. Мне родители говорят, что это очень сложно для меня».

Это вопросы самооценки: кем я могу быть. И сколько профессий выпадает из веера моих возможностей только потому, что я про них не знаю или думаю, что не смогу. Это как шкаф с одеждой у барышни. Пока она на себе все не примерит, она не знает, что надеть. Пока мы не дали попробовать руками десяток-два профессий – как она может выбирать? Надо попробовать сделать в этой профессии то, что люди делают каждый день. Вот, я дизайнер: это значит, что я сажусь, открываю Photoshop и методично под диктовку заказчика выполняю не то, что мне нравится, а то, что просят. Укладываюсь в размеры, в цвет, в форму и идею. В этом есть творчество и вдохновение, но это все равно тяжелый труд. Кто-то говорит: «Я буду ретушировать фотографии. Буду работать в модном журнале» – «Окей, давай, час и двадцать минут мы будем ретушировать фотографии». Потом больше не хочется садиться за компьютер сутки.

«Девочка-диджей? Вы серьезно?»

KYKY: В каком возрасте нужно начинать профориентацию?

В.Ч.: Есть опыт Голландии, где в десять лет ребенок делает выбор, в какую сферу он идет: в техническую или гуманитарную. Все говорят: «О, в десять лет, он же ничего еще не понимает». Ну так он делает выбор, потому что до десяти лет ему все показали: что такое пилить, строгать, сочинять, танцевать, программировать. Он может понять, к чему у него есть способности и таланты. Мы начинаем профориентацию с девяти лет. Я всегда говорю родителям: «Если она поймет в девять лет, что она не хочет быть дизайнером – это большое счастье. Если она поймет в десять, что ей близка сфера 3d-моделирования, что она в ней «шарит», что ей «вкусно» этим заниматься – это большое счастье».

Главное, чтобы родители думали так: «Я тебя отдал на семь лет в музыкальную школу. Нравится-не нравится, сиди и играй. Ты уже кучу лет отзанимался, чего ты будешь бросать?». Я всегда в таком случае спрашиваю: «Станет ли это профессией? На что мы сейчас тратим время?» Если это просто навык, тогда нужно четко слышать, как только ребенок сказал: «Не хочу, я устал», – и переключать его на что-то другое. Пока ты не вышел из-под родительского крыла, ты можешь перебрать миллион профессий. И, может, не стоит заставлять ребенка доходить до упора?

Мне кажется, родителям стоит быть более гибкими, прислушиваться к своим детям. И задать себе важный вопрос: «То, чем занимается мой ребенок – это то, чего он хочет, или это то, во что не доиграл я?

Надо понимать, что самые большие манипуляторы – это родители. Родитель всегда найдет, как убедить ребенка, почему он должен (или не должен) куда-то ходить. Ради меня – безупречный аргумент. Я не считаю это правильным, я за разговор с ребенком. Обучение не должно быть насильным.

Фото: Julie Blackmon

KYKY: Вы сказали: «Если ребенок понял, что эта профессия не его – это счастье». Родители разделяют это убеждение?

В.Ч.: Сейчас – реже. Сейчас они приходят за навыком. Многие родители говорят, что не хотели бы, чтобы их дочка была программистом, но они за то, чтобы у дочерей были навыки – так проще встраиваться в миллион новых профессий. Она может быть маркетологом и уметь работать с Photoshop, Premiere Pro, делать сайты. Мы говорим не столько про профессию, сколько про сферы и навыки, которые сейчас можно встроить в любую профессию. У нас есть интересная девочка, ей 10 лет, и она говорит, что будет космонавтом: «Но, мне надо узнать всего по чуть-чуть. Надо понимать, как все устроено». Какой-то навык может стать профессией, но это не обязательно. Она может сейчас танцевать и учиться медиа-дизайну. А когда она перестанет танцевать, и ей будет не так много лет, она может превратить свой опыт и навыки в создание шоу, в продюссирование, в режиссуру, в медиа-дизайн.

«60% студентов учатся на профессии, которые скоро исчезнут из-за развития технологий»

KYKY: Возникает ли непонимание между родителями, детьми или школой о современных профессиях? Понимают ли родители, что то, что они могут сейчас и профессией не считать, через несколько лет станет очень актуальным?

В.Ч.: Да, большинство родителей, приходя к нам, могут согласиться с дизайном как с профессией, но могут сказать: «Девочка-диджей? Вы серьезно?» Мама бы не хотела, чтобы девочка была диджеем. Или: «Она хочет стать видео-блогером, но это же не будет так, правда?» Попадая к нам, не все родители понимают, что тот же юрист, в привычном нам понимании этой профессии, через некоторое время не будет нужен. Но если они не разделяют наш футурологический взгляд на профессии («Что вы, бухгалтер нужен будет всегда!»), понимают, что без наших навыков даже бухгалтер не сможет. Мы подводим к тому, как изменяются профессии. Мама смеется: «Она хочет быть ветеринаром». Мы говорим: «Послушайте, несколько лет назад ветеринар в Австралии на побережье нашла пингвина с отрезанной рыболовной сетью лапой. Она его взяла к себе, выходила, рану залечила, но лапы все равно уже не было. Девушка скачала программу для 3d-моделирования, построила модель лапы и распечатала ему пластмассовый протез». Простая история, правда? Но это ветеринар, который есть уже сейчас.

60% студентов учатся на профессии, которые будут исчезать в ближайшие 10-15 лет из-за развития технологий. 70% молодых людей сейчас начинают карьеру на рабочих местах, которые «радикально пострадают от автоматизации». Чем выше творческая составляющая профессии, тем выше шансы, что она уцелеет – исчезать будут все профессии, которые поддаются математической алгоритмизации. Больше 600 профессий исчезло всего за 100 лет!

Фото: Кристин Ватне

Кто-то говорит: «Я хочу быть fashion-дизайнером. Карандашом и ручкой буду рисовать фигурки, моделировать одежду». А мы говорим: «Посмотри, как работает виртуальная и дополненная реальность. Видишь примерочную магазина – тебя в ней просканировали и одели. И ты видишь в зеркале то, в чем хотела бы уйти. Кто будет этим заниматься?» Профессии меняются, и об этом надо рассказывать.

Недавно в Facebook`е обсуждали плакат из одной школы, где были указаны востребованные в Минске профессии. 24 профессии: водитель, строитель и так далее.

Вот это детям нельзя показывать. Занижать их потолок – неправильно. Кто-то скажет: «Окей, пойду в водители». А может, ты начнешь рисовать машины? Или понимая, как работает техника, научишься закладывать в нее новые алгоритмы? В будущем всё будет по-другому.

KYKY: И что же делать родителям?

1. Надо говорить с детьми, показывать им хотя бы свои профессии, читать вместе с ними то, что происходит в мире. Не страшные новости, а новости про развитие технологий. Если вы можете с удовольствием работать на своей работе, то дети подхватят вашу увлеченность. Может быть, они не переймут сферу, но точно поймут, что классно быть таким. Это важно – чтобы их любознательность не была задавлена.

2. Не нужно оценивать. Есть печальный опыт, когда родители заходят в кабинет и говорят: «Ну, тут же цвета не сочетаются». Ребенок думает: «Хорошо, не сочетается». А раз не могу – значит, и не буду. И потом его опять приходится вдохновлять, мотивировать. Родители часто хотят не поддержать, а оценить. А мы просим родителей становиться на сторону ребенка, говорить: «Тебе нравится то, что ты сделал? А если бы ты делала завтра, ты бы сделала также или по-другому? Все ли ты сделала, что могла, или приберегла на другой раз? Вот так, как ты сделала – это хорошо, но если бы ты делала это профессионально, то можно было бы поправить это и это». Это не оценка. Ребенок сам по себе, результат – сам по себе. Результат можно обсуждать, не включая в него личность ребенка. А у нас равновесно: троечник – значит, дурак.

3. Гордиться. «Твои работы стали лучше! 38-ая попытка – вообще огонь!» Дети всегда чувствуют вранье. Я очень люблю этот детектор. Малыши всегда отзывчивы на похвалу, а вот старшие – чувствуют всё. Им не нужна просто похвала. Они ждут детального разбора и очень хорошо на него реагируют. Главное – честность. Они ждут точечной оценки и вопросов: «Как ты это делал? Что ты делал? Нравится ли тебе? Хватило ли тебе знаний? Нужен ли совет?» Никто не хочет, чтобы им врали. Честность хорошо работает.

«Английские женские школы до сих пор пользуются популярностью, в них все хотят попасть»

KYKY: Насколько я знаю, когда вы открывались, то столкнулись с непониманием, как и представителей IT-сферы, так и феминисток. Это правда?

В.Ч.: Идея раздельного обучения – всегда очень сложная для понимания. Всегда хочется поискать подковерные причины: что на самом деле стоит за той или иной идеей. Мы привыкли к стандартам – никого не удивляет суворовское училище. Никого не удивляет, что это сепаратное обучение. Никто не спрашивает: «Почему вы девочек не берете?» Не берут, и бог с ними.

Но когда мы открывались, нам приходилось отвечать на много всяких вопросов. «А почему только девочки?» – до сих пор меня спрашивают. «Почему вы считаете, что их надо учить отдельно? Вы правда считаете, что от того, что вы их собрали отдельно, они будут успешны в айти-сфере? А не обижает ли девочек это?» По большому счету, это все мусор. Это попытки приписать то, чего в программе нет. Есть исследования: раздельное обучение приводит к лучшим результатам. В однородной среде мы выстраиваем процесс обучения под конкретную целевую аудиторию. Это же работает в маркетинге, например? Тут точно так же. Девочки-подростки усваивают быстрее и лучше. Когда в деле разбирается парень, у него еще 48 своих гормональных задач – и пока он поймет процесс, она уже всё сделала, и ей скучно. И конкуренция – подростки и так сомневаются в себе и в мире, поэтому заставлять их конкурировать между собой или за кого-то – это значит плодить неуверенность, внешнюю и внутреннюю агрессию по отношению друг к другу. Как только конкурировать не за кого – это чудесная среда, тут нечего делить. Собирая только девочек, мы понимаем, что можем опереться на их творческую составляющую. С другой стороны, девочки традиционно «проседают» в технологии. Поэтому когда мы можем их всех собрать с нуля, никто не комплексует. Мальчишки традиционно к 11 годам уже посидели в онлайн-играх, имеют какое-то комьюнити, терминологию, они уже собрали-разобрали системный блок. Это плохая история, когда и те, и другие сидят вместе. Одни боятся спросить, другие чувствуют себя слишком уверенно. У них еще будет возможность коммуникации, а мы – про образование, творчество, выход на профессию. Никакой другой подоплеки или идеологии здесь нет.

KYKY: Если применить раздельное обучение в рамках школьного образования, будет лучше?

В.Ч.: У нас в Ленинском районе есть одна школа, где внедрено раздельное образование – отдельный класс мальчиков и девочек. Есть гимназия в Жодино, где только девочки. С представителями жодинской гимназии я как-то встречалась. Они говорят: «У нас все замечательно. И по результатам, и по всему».

Мой папа учился в мужской гимназии здесь, на Романовской Слободе. Сразу после войны. Отец как-то говорил, что когда девочки приходили к ним на концерты, то вот эти послевоенные бритоголовые мальчики сами мыли школу – столько особых ожиданий у них было.

У меня нет ответа, что было бы лучше в мужском образовании. Английские женские школы до сих пор пользуются популярностью, в них все хотят попасть. Если мы возьмем зарубежные исследования, то увидим, что социологическое исследование Лондонского института образования показало: у выпускниц школ для девочек гораздо больше шансов преуспеть в жизни. Ученые опросили 13 тысяч человек, чьи школьные годы пришлись на 1970-е, когда в Великобритании идея раздельного обучения была особенно популярной. Эта система практиковалась тогда в четверти всех средних школ в стране (против сегодняшней одной восьмой). Проанализировав ответы респондентов о том, как сложилась их жизнь, социологи обнаружили, что выпускницы школ для девочек в среднем зарабатывают на 10% больше, чем другие сверстницы – скорее всего потому, что в отсутствие «сильной» половины в классе девочки активнее осваивают традиционно мужские дисциплины: физику, математику и так далее. Но я думаю, это вопрос самооценки: на что я могу претендовать? Мне кажется, опосредованно это очень влияет даже на семейную жизнь. Но это лишь мои предположения. В любом случае, я верю, что выбор должен быть.

Заметили ошибку в тексте – выделите её и нажмите Ctrl+Enter

«Я хачу абняць цябе, расійская мядзведзіца». Ответ Виктора Мартиновича на статью «Белоруссия родная»

Культ • Виктор Мартинович

«Аляксандр Праханаў, галоўны цымбаліст нашай святой славянскай еднасці, напісаў пранікнёны тэкст пра Беларусь «Белоруссия родная». Гэтая споведзь не можа не зачапіць за самую лытку душы. Пакідаць яе без адказу было б не па-братэрску. То вазьму на сябе смеласць пакланіцца Майстру ў поўны рост». Віктар Марціновіч адказаў на тэкст Праханава ў газеце «завтра», які пачынаецца словамі «Беларусь — как молодая прекрасная яблоня, взлелеянная трудами и любовью, на её ветвях сияют наливные яблоки. Эту яблоню вырастил чудесный садовник Александр Григорьевич Лукашенко».