Катя: (поет) «На ней белоснежное платье, венок был приколот из роз, — меня заставляли в детстве петь эту песню, когда собирались гости, — Она на святое распятье смотрела сквозь радугу слез». Я не понимала, о чем слова, потом узнала, что раньше красивую невинную девушку выдавали за богатого старика, потому что нельзя было по-другому продолжить безбедное существование.

Саша: Вам не нравятся традиции?

Катя: Мне нравятся семейные традиции, чтобы был фамильный дом и обручальное кольцо передавалось по наследству. Раньше я была сама по себе, как перекати поле, без корней. А сейчас, когда мама рассказывает о прабабушке и при этом приготовила омлет как у бабули, — я чувствую себя полноценной. Это как заполнение дыры. Например, Леня узнал о своих родственниках, живших до революции, и даже нарисовал дерево, где каждый фрукт — человек. Сейчас понимаю: важно быть частью дерева и знать на нем каждое «яблоко». Так ты учишься понимать и любить всех остальных людей.

Леня Терещенко: Вообще я русский, но родился в Беларуси.

Катя: А до революции — украинец. У меня тоже бабуля — донская казачка.

Саша: У Лени точно во внешности есть что-то украинское.

Катя: Серьезно? Когда мы ездим за границу, Лене говорят: «Итальяно!». Он отвечает: «Но, рус». А они: «Но руссо! Итальяно!». Они думают, что их разыгрывают.

Константин Маковский «Болгарские мученицы», 1877 год, масло, холст

Катя: Очень тяжелая картина, к сожалению, не знаю историю, но придумала уже всю про себя. Разгромили все, женщин изнасиловали и развалили храм.

Саша: А есть у вас какие-то отношения с религией?

Леня: Мы верующие, но не номинально, чтобы какие-то религиозные обряды выполнять, как 80% людей: поставить свечку и выругаться матом. Недавно были в Израиле, там продают одежды, в которых можно войти в Иордан. И в туристической группе были женщины…

Катя: Они не хотели платить за то, чтобы спуститься в Иордан, и решили помочить эти рубашки, выкупать их просто так.

Леня: Охрана вежливо говорит им, что нельзя. Они пытаются обходными путями войти в реку, их выгоняют, а они — матом на этих израильских охранников.

Катя: Пытаются эти рубашки сделать святыми.

Леня: И потом мы едем с ними в автобусе и слушаем разговоры.

Катя: Они такие победительницы, знаешь, им все удалось. Они сейчас подарят эти крестильные рубашки всем своим родственникам, и эти рубашки, конечно, тех защитят.

Леня: Люди выполняют обряды, за которыми ничего не стоит. В этом извращенный смысл. Мол, мне сказала бабушка, и я буду так делать: следовать традиции. Люди ленивые.

Катя: Я говорю: «Мама, а зачем свечку ставить в церкви?». Она отвечает: «Потому что быстрее молитва дойдет». В детстве было достаточно этого понимания, а потом выясняешь, что раньше не было электричества, и свечки валяли из парафина, чтобы было видно, что читать перед сном.

Леня: Есть еще интересная история про хлеб: почему мама моих знакомых всегда пекла прямоугольный хлеб в круглой сковородке, а потом обрезала края? Она на полном серьезе делала так, была семейная традиция. Потом выяснилось, что у бабушки просто была испорченная сковородка, она пекла прямоугольный хлеб для того, чтобы он поместился в эту сковородку.

Катя: Всегда есть революционеры, которые рождаются в каком-нибудь поколении и докапываются до сути. Но людям, прожившим жизнь, трудно меняться. Поступившись одной привычкой (скажем, просто перестаешь стучать по дереву), ты меняешь все в своей голове. Поэтому людям удобно.

Где-то возможно мы понимаем про испорченную сковородку бабушки, но так зручней, ведаеш?

И. И. Машков «Женский портрет», 1908 год

Саша: Что ты рисуешь?

Катя: Я училась четыре года в художественной школе, знаю что-то о форме и цвете, но мне хочется вырасти, сделать следующий шаг. Раньше я таскала с собой пастель и бумагу, чего-то делала, вымазывалась — это был кайф. Я поступала в училище культуры на прикладное искусство и, помню, завалила спецпредмет и поступила на журналистику. Подумала: ладно, буду учиться у частных преподавателей. Но хочется же инсталляции делать.

Саша: А музыки не хватает?

Катя: Все это взаимосвязано. Мы же занимаемся оформлением сцены, решаем, как будут выглядеть декорации, диски, фотографии. Если ты хочешь есть еду без ГМО, ты должен разбираться в ГМО. Мне очень хочется заняться мультипликацией, уже снято пару видеоинсталляций слоу-моушн. Очень вдохновляют книжки, тот же Леонид Тишков «Для тех, кто хочет стать гениальным художником, не имея ни капли таланта». Потрясающая книжка! Он говорит: «Люди, я не художник, я просто фантазер, и главное — это идея сейчас». И рассказывает, как у него в голове все устроено. Он известный карикатурист, его работы в Лувре и в музеях мира. Одна из идей: он попросил маму связать из старых ветхих вещей их семьи человека, назвал его Вязанником и объехал с ним полмира. Он выглядел, как вязаный свитер, и это потрясающая идея: связь с прошлым, изнутри пропитанная человеческой энергией. Тишков работает в технике примитивизма. Мне хочется что-то такое делать.

Саша: Мы сейчас говорим о простой идее, которую многие используют, но выстреливает она у единиц. Но ведь в песнях это тоже работает. Их сотни, тысячи. А вот одна «Мама» — и все, понеслась. Как это возможно?

Катя: Раньше я писала тексты, и казалось, они должны быть как картина Пикассо. Непонятные. Слова должны быть разными, чтобы каждый из людей видел в них что-то свое. А потом я подумала: это же не картина. Слова по-другому воспринимаются. Ты должен сказать конкретно.

Если ты говоришь человеку, что сейчас идет дождь, скажи ему так, чтобы он увидел этот дождь, а не видел что-то свое.

Уладзiмiр Стэльмашонак «Партрэт Кандрата Гарулi, старшынi калгаса», 1970 год

Леня: Как раз вчера смотрел фильм про Сталина. Люблю исторические программы и много читал про того же Ленина. Насколько в реальности это были страшные люди, и они стояли у власти! Умышленно разваливая изнутри огромную страну, разбазаривали ресурсы, которые накапливались веками! Устроили ад на земле, воздвигнув себя в лик святых, и многие вещи, связанные с этим периодом, я воспринимаю болезненно.

Катя: За что ты Гарулю вот сейчас трогаешь? Он, наоборот, был за народ.

Леня: Я против Гарули не имею ничего. Просто он нарисован точно как председатель, за спиной которого нищий крестьянский мужик.

Я не вижу портрет Гарули, я вижу образ председателя колхоза, нарицательный персонаж. Это субъективная ассоциация, но в его улыбке — насмешка над людьми.

Катя: Не правда! Гаруля — трудяга. Добрейший, думающий человек, вел за собой народ! Лень, пожалуйста, таких людей не трогай, они сражались за остатки языка. Меня в институте БГПУ им. Танка окружали люди, которые разговаривали на белорусском языке. Они говорили: «Ты што, Iванчыкава, не ведаеш? Праз два гады усе будуць размаўляць на беларускай мове». И я понимаю, что этот язык и держится за счет людей, которые слепо в него верят. От них импульс идет.

Леня: Печально, что все это, как песок, растрачивается. Живет, по сути, в музеях, а не в головах людей. Есть три позиции основы государства: язык, национальное достояние, культура и экономика. Когда государство крепкое, все три развиваются. Государство, где люди в 90% случаев не говорят на своем языке, не может развиваться. Вот ты сама веришь, но говоришь не на белорусском языке, не поешь на белорусском языке.

Катя: Я горжусь теми людьми, которые поют на белорусском языке! Ты помнишь, как мы в Брест приезжали на «Поющие города», и что происходило? Приходили молодые ребята, возраст от 15 до 25, их четверо было, и они пели на белорусском языке!

Саша: На самом деле, есть закрытые тусовки, которые поднимают этот белорусский дух и говорят на беларускай мове. И потом эти молодые люди станут взрослыми, добьются чего-то, и от них пойдет новая волна. Как раз белорусский язык сейчас становится модным.

Катя: А ты ноябрьский Vogue не покупала? Там о людях, которые изменили мир. Причем, о русских, белорусах и украинцах. Перед тем, как главным редактором Vogue стала Анна Винтур, у истоков журнала стоял Алекс Либерман. Он был рожден в Киеве, приехал в Америку и поменял политику всего Vogue. И в этом номере Либерман, Бродский, Евтушенко, Фелиск Юсупов и жена его Ирина, гонимые в России и открывшие свой Дом мод IRFE во Франции, который существует до сих пор. Меня истории эмигрантов 19-го — начала 20-го века всегда поражают. Я сравниваю их со своей бабушкой, которая никогда никуда не уезжала, сидела в своей деревне и ничего не видела. И так обидно становится. Кстати, жена вот этого Либермана, который изменил политику Vogue, была любовницей Маяковского, прикинь? Шагал, конечно, там тоже есть. И Малевич. Вот мы говорим о наследии и языке, которого нет, и который проявляется где-то вспышками. У меня так сердце не болит, когда я говорю о России.

И вроде ты не живешь здесь, не поднимаешь Беларусь. Но когда ты читаешь о людях отсюда, ты понимаешь, что все реально, просто должно пройти время. Я надеюсь, что сюда вернутся все умные люди, которые что-то создают. Я очень надеюсь, что сюда все вернутся.