Сейчас в Беларуси, кажется, устраивают ремейк 37-го: в любое время суток к людям могут прийти ребята в балаклавах и отвезти их в «пыточную». Так случилось и с Максимом Хорошиным, у которого есть маленький сын и которому пришлось уехать в Литву. Между капельницами и сеансами психотерапии Макса нам удалось поговорить с ним и узнать: как ему удалось сбежать от обвинения и почему его шестилетний сын собирался порвать тетради, как Мария Колесникова порвала свой паспорт.
Кто такой Максим Хорошин
Максим – 34-летний бизнесмен с активной гражданской позицией. Вместе с женой они держат в Минске цветочное ателье «Первый цветной». Максим не раз просто так дарил цветы участницам женских маршей. 13 октября к нему пришли силовики, когда он вместе с женой шел к машине на улице – и брутально уложили лицом в лужу собственной крови.
Супругу Хорошина отпустили, а его закинули в бус и повезли в РУВД. По дороге силовики говорили Максиму, что он «ответит за то, что угрожал их семьям», и били. Но ад начался в отделении – Максима отвели в комнату, где было около 10 силовиков. Они кричали, что это он поджег дачу главы минского ОМОНа и кидался в омоновцев камнями.
Затем двое в балаклавах начали избивать Максима дубинками. Били так, что в итоге Хорошин потерял сознание. Силовики принесли ему нашатырь, но когда Максим пришел в себя, у него начался приступ наподобие астмы. В РУВД испугались и вызвали скорую. В итоге после «допроса» Максима под руки вывели медики – в состоянии жуткой истерики, с поврежденными глазами и ногой.
После «встречи» c силовиками медики поставили Хорошину следующий диагноз: «Закрытая легкая черепно-мозговая травма, сотрясение головного мозга, перелом костей носа справа, множественные ушибы мягких тканей левой ягодицы, левого бедра, голени, лица, ушибленная рана верхней губы».
Не дожидаясь обвинения, 18 октября Хорошин вместе с семьей выехал из Беларуси. Спустя всего неделю после пережитого ужаса наш разговор с ним начинается с фразы: «Мои дела уже получше. Самое главное – мы в безопасности». Дальше мы говорим о том, как он оказался в Литве, а его сын попал на BBC.
«С капельницей в руках вышел из больницы, достал из вены иглу и поехал на границу». История отца
Я давно был знаком с [советником штаба Виктора Бабарико, девушкой Эдуарда Бабарико] Сашей Зверевой. Когда попал в больницу, она мне написала, предложила помощь. Я сразу решил, что нужно уезжать, потому что знал: просто так «правоохранители» от меня бы не отстали. Около моей палаты первые дни стоял конвой – думаю, его сняли только потому, что обо мне написали в СМИ – если бы не шумиха, не знаю, чем бы все закончилось.
Мы придумали настоящий план побега. Я должен был официально выйти из больницы в понедельник. В воскресенье поздно вечером с капельницей в руках и чуть ли не в ночнушке спустился в больничный двор, достал из вены иглу и сел в машину. Вместе с семьёй мы сразу же поехали на границу. Это было как в боевике: мы сменили по пути три машины. Повезло, что ребята из литовского посольства очень помогли, сделали визы буквально за день.
На границе начался очередной ад. Паспорта жены и ребенка досматривали секунд 30, мой – около часа. Это был худший час в моей жизни. Я обдумывал в голове самые страшные исходы, потому что понимал, что пограничники знают, кто я такой, и видел, как они кому-то звонили, держа в руках мой паспорт. Я почти поверил в то, что меня не выпустят, начал обдумывать, как отправить только семью в Литву. Но в итоге нас всех чудом пропустили.
Мой главный вопрос сегодня – за что меня били? В РУВД я подписал только один из пяти протоколов – об участии в несанкционированном мероприятии, но мне так и не предъявили обвинение.
Я не знаю, почему все это со мной случилось. Просто не представляю.
Да, я был давно знаком с Сашей Зверевой, но никак не относился к штабу Бабарико – мы лишь дружили с Сашей. Возможно, дело в моей активной позиции. Я всегда писал в инстаграме, что думаю, открыто говорил о проблемах страны – а «они» же сейчас активно шерстят соцсети.
Знаете, мне бы очень хотелось поговорить с теми, кто меня «допрашивал», донести до них свою позицию. Хотя я понимаю, что никогда никого из них и действующей «власти» не прощу. Около 15 лет работал рядом с Вадимом Прокопьевым в ресторанной сфере, конечно, смотрел его видео. И согласен с мыслью о том, что все эти люди в балаклавах и Дворцах – настоящие бандиты. Они должны ответить за то, что натворили. Я человек незлопамятный и не агрессивный, но даже я не могу отпустить, закрыть глаза.
Сейчас, по сравнению с тем, что было неделю назад, я физически – богатырь. Но все еще хожу на капельницы. Говорят, это нужно для восстановления. Сложнее всего морально. Мы с женой которые сутки не спим. Как только закрываем глаза, накатывают флешбэки, воспоминания о том дне. Это сложно. Поэтому мы сразу же начали работать с психологом, она нам очень помогает.
Когда уехал, написал в инстаграм, что мы с семьей выехали в Литву на несколько недель – конечно, это не совсем так. Наверное, сейчас каждый беларус просто не может озвучить другой, долгий срок, потому что сам не хочет в него верить, надеется, что мы скоро победим. И я на это надеюсь, но это не отменяет того, что нужно думать, как жить здесь и сейчас.
В Минске у меня был накопленный бэкграунд. В Литве придется начинать все сначала – но мне даже нравится это чувство. Я воспринимаю его как новый вызов. Мой магазин в Минске продолжает работать, я не планирую его закрывать. Пока не знаю, что буду делать в Литве, но мне все говорят, что здесь плохо развит цветочный бизнес (смеется).
«Ваш Семён сказал, что порвет свою тетрадь по ИЗО, как Колесникова – паспорт!» История сына
Моего сына зовут Семён, ему шесть лет – это он заводил толпу на одном из Минских маршей, скандируя «Жыве Беларусь». После чего попал на обложки многих таблоидов – от BBC до KYKY.
Сын знает, что я был в больнице, но не знает, почему. Когда он пришел ко мне в палату и увидел мои заплывшие глаза и губы, начал рыдать. Я его обнял и сказал, что просто упал – мы с женой придерживаемся этой истории до сих пор. Если Сёма узнает, что случилось на самом деле, у него появится еще большая агрессия к «правоохранителям» в масках, психологически для него будет сложно – мы этого не хотим.
Чтобы сын ничего не узнал, сразу же после случившегося мы отправили его в деревню к бабушкам и дедушкам, где нет его друзей и интернета. А потом сразу же уехали в Литву. Правда, ребенок не поверил нам с женой (смеется). Он начал задавать мне кучу наводящих вопросов вроде «как ты упал?», «обо что ударился?». Я отшучивался, а он на меня смотрел взглядом, который как бы говорит: «Да ты гонишь!» Когда я вышел из больницы, Сёма успокоился – большинство моих травм спрятаны под одеждой, поэтому у ребенка пока нет по этому поводу вопросов.
Сёма начал принимать участие в беларуских акциях еще летом, до выборов. Ходил с нами на все встречи, которые в Минске устраивала Светлана Тихановская. Причем это не мы его тащили за руку – он сам рвался пойти. Для шести лет Сема какой-то слишком осмысленный (смеется). Он уже определил, что его не устраивает в жизни, и рассказывает нам об этом. Вот, например, мы с женой никогда не обсуждали дома, как в Беларуси живут пенсионеры. Как-то приходит Сёма и говорит: «В Европе старики путешествуют, а у нас – нет, и в этом виноват «президент». На что я ответил, что по сути он прав.
Наш ребенок – не могу назвать его радикальным – очень прямолинейный. Он вместе с нами ходил на выборы, и заранее нарисовал на бумаге автозак и маленьких детей – мы к этому были не причастны.
Когда зашли на избирательный участок, Сёма отдал рисунок комиссии (а у нас на участке сидела точно продажная) и сказал: «Не украдите, пожалуйста, у моих родителей голоса». Все были в шоке.
Но со временем мы перестали брать сына на марши. Во-первых, заметили, что на ребенке знания про революцию сказываются: он начал плохо спать, потому что много переживал. Стал часто играть в войнушки и открыто говорить, что ненавидит милицию. Во-вторых, нам с женой начали приходить СМС с «левых» номеров о том, что на нас подадут заявление в опеку о лишении родительских прав. Возможно, если бы мы не уехали, эти угрозы переросли бы в реальные проблемы.
Правда, наша идея оградить Сёму от протестных настроений провалилась. Всё началось со школьной линейки – в этом году мы пошли в первый класс. Парадокс в том, что мы живем на Ульяновской, и Сёмина школа находится прямо напротив резиденции президента. Поэтому на линейку пришли представители Совета Республики – какие-то громкие чиновники – чтобы вручить первоклашкам «книги знаний». Вручая книги, детям говорили: «Это подарок от «президента» Лукашенко». На что мой Сема ответил: «Лукашенко – не мой президент», – прямо в лицо этому огромному чиновнику. А потом открыл книгу и увидел на первой странице красно-зеленый флаг, герб, гимн и фото «шкловского бандита». Сёма вырвал эту страницу и выкинул – лица учителей надо было видеть. Тогда мы с женой достали БЧБ-флаг, люди начали хохотать и аплодировать, а чиновники стояли красные как помидоры.
Заранее в нашем цветочном ателье мы сделали большой бело-красно-белый букет. Когда линейка закончилась, решили преподнести его директрисе (она тоже провластная) ровно в момент, когда та общалась с чиновниками. Когда увидела, что мы идем к ней, начала жестикулировать, мол, подойдите позже. Моя супруга категорично заявила: «Нет, прямо сейчас», – и мы вручили директору букет со словами «Жыве Беларусь!». Полностью испортили ей 1 сентября (смеется).
У Сёмы в школе не было проблем. Мы заранее предупредили учителей, какая у нас позиция и что с ней нужно считаться. Оговорили, что нашего ребенка нельзя водить на события вроде посещения «Линии Сталина» и прочего. Сёмина учительница сразу все поняла – она точно за «нас». А еще нам повезло найти среди других родителей одного единомышленника, с которым мы постоянно кооперировались.
Как-то Сёма позвонил мне из школы со словами: «В моем классе большинство «ябатек». Оказывается, ребенок в первый день учебы заставил своих одноклассников проголосовать, чтобы узнать их гражданскую позицию – попросил поднять руки тех, кто не за БЧБ (смеется). С тех пор он перестал общаться с детьми, которые проголосовали не так, как он. Я ему говорил, что это не совсем правильная позиция, но ребенок ни в какую.
Ещё где-то три недели назад нам позвонила учительница со словами: «Ваш Семён! Он сказал, что порвет свою тетрадь по ИЗО, как Колесникова – паспорт!» Я не смог сдержать смех, но потом собрался и ответил: «Пусть рвет всё что угодно – я разрешаю». Учительница была недовольна.
Что удивительно, сын не пользуется самостоятельно интернетом, но почему-то знает, кто такие Светлана Тихановская и Мария Колесникова – мы ему о них не рассказывали. Когда приехали в Литву, Светлана пригласила меня на встречу, но сына из-за карантина я не мог с собой взять. Сёма очень расстроился, начал рыдать. Потом предложил записать для Тихановской видео со словами: «Только подожди, я пойду оденусь красиво!» Вышел в красной жилетке и белой сорочке и сам сочинил для Светланы текст.
Сын в целом редко задает вопросы о происходящем. Помню, он спрашивал только, почему омоновцы ходят в масках и с оружием. Я сказал, что они просто боятся того, что случится, когда мы победим – потому что будут наказаны по закону. При этом я всегда Сёме говорил и говорю, что люди, которые проявляют агрессию, – слабые и с большим количеством комплексов. И что таких людей надо жалеть.
Это очень сложно – отвечать ребенку на подобные вопросы. Мы с женой изначально боялись говорить ему правду. Достаточно одного неверного слова, чтобы испортить ему будущее. Хотя сейчас я понимаю, что нужно было честно отвечать всегда – без ответов сын начинал додумывать. Шестилетнему ребенку важно, чтобы у него в голове сложился пазл.
К сожалению, Сёма с самого детства видел в окно тонированные синие бусики, которые базировалось каждое утро в президентском гараже на Ульяновской. И всегда понимал, что происходит. Сейчас у ребенка в голове есть совершенно четкое деление мира на плохих и хороших. Мы стараемся ему объяснить, что среди «чужих» есть и хорошие люди, но он убежден в обратном. Считает «правоохранителей» преступниками. Я надеюсь, что с возрастом это изменится – мы сейчас работаем над этим.
Хотим с женой, чтобы у ребенка в шесть лет было ощущение мира и радости, а не борьбы.
Хотя... Может, эта реальность закалит его, пригодится во взрослом возрасте. Честно, не знаю, как правильно поступить. В любом случае мне как папе хочется, чтобы ребенок вспоминал что-то счастливое из детства, а не то, как мы бегали от ОМОНа.
Сёма действительно очень осознанный для своих лет. Если другие дети его возраста кричат на улицах «Жыве Беларусь», потому что то же самое делают их родители, он понимает, что значат эти слова. Я не хочу сказать, что у меня особенный ребенок – он просто быстрее схватывает, что ли. Помню, еще в Минске мы как-то ехали молча в машине, были с женой расстроены чем-то, и Сёма нам сказал: «Родители, не волнуйтесь, скоро наша страна будет свободной».
Сейчас мы ищем для сына школу в Литве, хотя ему сказали, что просто поехали в путешествие. Он очень привязан к дому, до сих пор чуть ли не каждые 10 минут спрашивает, когда мы поедем обратно, и он увидит свои игрушки. Это очень тяжело.
Когда я был в больнице, общался с психологом. Она сказала: «Самое сложное время для беларусов – время победы: потому что нам придется восстанавливать психологическое состояние всей нации. Сейчас все беларусы в огромном эмоциональном упадке, и они не станут внезапно счастливыми, как только сменится власть». Мы будем держаться прямо сейчас. Обязательно будем ходить с Сёмой на литовские марши.
То, что с нами сейчас происходит, – это марафон. Пока непонятно, на какую дистанцию этот забег, но мы точно когда-нибудь добежим до финиша.
Ирина Михно, рубрика «Герои»,