Фролов Валерий Дмитриевич. Генерал-майор
Родился 17 августа 1947 года в городе Минск. В 1991–93 гг был командиром дивизии (Прибалтийский военный округ), начальником штаба армейского корпуса Вооруженных Сил Республики Беларусь (1993–1994), командиром армейского корпуса (1994–2000). В 1994-м был назначен командиром 28-го армейского корпуса. 2000—2004 гг. — депутат Палаты представителей Национального собрания Республики Беларусь II созыва, член комиссии по национальной безопасности. Награды: орден «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени, орден Сергия Радонежского.
История ходит по кругу: чуть больше 20 лет назад войска империи находились в независимом государстве. Империей был СССР, а государством — недавно отделившаяся от Союза Литва, где во время революционных действий погибло 13 человек. Генерал-майор Валерий Фролов, командовавший дивизией в Вильнюсе, рассказывает, как в 1991 году удалось не допустить еще большего кровопролития, и объясняет, почему армия — это наивысшая форма демократии.
Не очень меня тянуло в Литву в то смутное время. Я не сторонник революционных деяний, тем более, когда ощущаешь атмосферу того, что люди хотят быть независимыми. Но меня в 1991-м отправили в Вильнюс командовать дивизией, а это сила серьезная. Всего в Литве было шесть дивизий: две десантные, одна мотострелковая (то есть пехота и танкисты), дивизия береговой охраны и ПВО — мощные вооруженные силы. Есть такое выражение: танки — это ударная сила сухопутных войск. Представьте: вот танки лупят, за ними — пехота. Десантники внезапно сваливаются как снег на голову — так все могло происходить. Наш военный городок был метрах в 800 от здания ЦК — там еще речка Нерис течет. Мы стояли в самом центре Вильнюса. Литовцы начали в январе, когда было взятие телецентра, потом у них было спокойно до августа, а там уже случился ГКЧП [Государственный комитет по чрезвычайному положению, действия которого привели к Августовскому путчу в 1991-м — прим. ред.] Я приехал в июне, оценил ситуацию, пытался разобраться. Ну, какой я политик? Я военный, а там был полигон.
Штурм телецентра в Вильнюсе советскими войсками, 1991 год
К сожалению, не обошлось без смертей. Жертвы были гражданские, все эти 13 человек даже без оружия вышли. Их убийство пытались повесить на Володю Усхопчика, долго на него по этому поводу наезжали. Усхопчик был мне симпатичен просто как человек, мы до сих пор дружим. Когда военные обвинили его в этих смертях, то мы к его дому два БТРа поставили, и еще ребята в подъезде дежурили — чтобы Володю не арестовали. Все-таки у нас было офицерское взаимопонимание. Потом я два года служил с офицерами, которыми Володя командовал. Ни разу никто и в мыслях не мог подумать, чтобы он отдал приказ стрелять. Не было этого! Тем более, мне большой литовский чиновник признался, что внес лепту в освобождение. Он, кстати, до сих пор не отказывается от своих слов, иногда дает интервью. И Усхопчик все выступления этого человека вырезает и ксерокопирует: находит, каким способом доказать, что этой ерундой не занимался. [видимо, имеется в виду заявление Усхопчика по поводу бывшего министра охраны края Буткявичюса — прим. ред.] Правда в том, что когда народ кровью платит за свою свободу, потом политики используют это дело. И вот это была цель западных ребят: подвинуть СССР и, в первую очередь, увести оттуда прибалтов, обладающих высоким чувством самосознания. Глядя на эти процессы, узбеки, хохлы, казаки и другие нации тоже захотели руководить, не подчиняясь Москве. Прибалты показали путь другим республикам, и Новоогарёвский процесс, который организовал Горбачев, закончился пшиком — развалом Советского Союза.
Новоогаревский процесс
Начался в апреле 1991 года, получив своё имя по названию подмосковной резиденции Михаила Горбачёва в Ново-Огарево. Девять республик СССР выработали проект мягкой федерации вместо Союза, но подписанию договора помешали события 19—21 августа 1991 года, когда государственный комитет по чрезвычайному положению отстранил Михаила Горбачева от власти.
Как-то звонит мне начальник генерального штаба: «Валера, спасай!» Все, что было в Литве вооруженное и невооруженное, поехало к коммунякам, потому что они были первые враги. Ёлки-палки, что делать? Моя разведка докладывает: окружено здание ЦК. Я позвонил начальнику политотдела, был такой Юра, бывший афганец, у него еще нос был перебит. Говорю: «Юра, ты уже немножко школы афганской прошел, давай там аккуратно». У нас было восемь БТР-ов, и все они поехали к ЦК: три туда, три — сюда, два внутрь заскочили, там же круглое задние, и внутри дворик. Ну, ребята вверх немного постреляли для понтов. Потом одна литовская машина приехала, а на ней 28 человек экипажа. Они там, наверное, зубами держались. Я все ждал, что стрельба начнется. Понимал, какая ситуация. А если литовцы начнут стрельбу, то кирдык. Мои же тоже сопли жевать не будут. Приехал генеральный прокурор Литвы со словами: «Мужик, далось вам это ЦК? Чего ты туда прешь?» Как я понял, они хотели замок в здании ломать и коммунистов искать… Можно было как баранам сцепиться, дров наломать. Когда я услышал, что БТРы назад пошли, позвал начальника политотдела, достал бутылку коньяка: «Фух, Юра, слава Богу, спасибо, все закончилось».
Тогда воли не было у Михаила Сергеевича Горбачева. Все-таки шесть дивизий, две десантные — там бы мигом это погасили. Если бы пожестче. Но я видел, что народ уже не хочет. То ли я сам стихийный демократ, то ли хрен знает. Но крови не хотелось.
Владимир Усхопчик
Генерал-лейтенант в отставке, бывший заместитель министра обороны Республики Беларусь, обвиняемый Генеральной прокуратурой Литвы в организации штурма Вильнюсского телецентра в ночь с 13 на 14 января 1991 года, в ходе которого погибли тринадцать мирных жителей. Живет в Минске.
Больше всего литовцы боялись ОМОНа, но это было серьезно: полторы сотни классно подготовленных бойцов. ОМОН раньше советская власть использовала, а после КГЧП их быстренько кинули, они никому не нужными оказались. Забарикадировались в своей полицейской академии, мешками с песком обложились, три БТРа поставили и сидят. Когда мне предложили заняться ОМОНом, я сказал: «Мужики, это не моя контора, это ментовская!» А самому интересно стало. Приехал — мне сразу два автомата в спину. ОМОНовцы ж насмотрелись на генералов и относились к нам специфически. Короче, четыре дня приезжал, а когда стал им свой в доску, говорю: «Ребята, ну сколько можно сидеть? Надо двигать». Сел в машину, примчался к вице-премьеру литовскому. Мы пару минут поговорили, и я надиктовал его секретарше распоряжение литовского правительства, что мне поручается забрать в свое положение ОМОН и разоружить. Этот вице-премьер еще не хотел подписывать — они все очень боялись ОМОНа. Когда я приехал к ребятам опять в полицейскую академию с распоряжением правительства, чтоб дули ко мне в военный городок, у них аж лица просветлели. Такие ребята классные были, честное слово. Пока они у меня две недели находились, к нам каждый день приезжали юристы, прокуратура, МВД и всякие чиновники, разбирались. А потом ОМОН уехал. Вот они выходят садиться в автобус и мне оставляют: кто дубинку, кто фонарик, кто бронежилет. Я тогда думал: если бы с ОМОНом как-то по-другому обойтись, и они начали бы прорываться, крови было бы немерено.
Русские оккупанты
Витаутас Ландсбергис
Литовский политик и общественный деятель. 11 марта 1990 года при его активном участии Верховный Совет принял декларацию о восстановлении независимости Литвы. В тот же день он был избран Председателем Верховного Совета Литвы (1990–1992 годы). В 1997 году выдвигался в президенты.
После ГКЧП мы сидели в Литве три месяца, в Вильнюс каждую неделю приезжала куча делегаций. Я всех встречал и провожал, наслушался болтовни пустой. Много было встреч с Ландсбергисом. Причем, вот он звонит и требует: «Прибудьте ко мне». Я говорю, мол, мужик, я вас уважаю как главу государства, но у меня свое начальство. Давайте попозже. Я ж тоже должен был для понтов изобразить из себя кого-то. Помню, после звонка Ландсбергиса подъехал к Верховному Совету — а там надолбов настроили, и за каждым надолбом лежит литовец в гражданке, натовской каске и с охотничьим ружьем. То есть народ их защищает — тоже понты. Зашел в здание: а там человек девять собралось бугров. Охрана ходит, такие желтые кобры. А я один сижу, правда, у меня пистолетик всегда с собой. Ландсбергис говорит: «Делайте то и это». Я отвечаю: вот это не сделаю. Надо было четко с первого раза определить позиции, как и со всеми начальниками. Так и спорили часа три.
Литовцы, конечно, дурели от той мысли, что мы оккупанты. Иногда построишь вот так БТР-ов штук пять в ряд и говоришь командиру полка: «Ну-ка по Вильнюсу погоняй, чтобы не забывали».
Литовцы перепугаются, а мы говорим: «Ребята, у нас есть такое упражнение — вождение в городе. Тренируемся. Мало ли у вас тут дураков». Потом литовцы ввели свои деньги, типа наших зайчиков белорусских. Всем дают, а нам — нет. Я стал ездить по начальникам, мол, мужики, вы чего? В одном Вильнюсе тысячи три семей военных — нам же жить как-то нужно. Мне отвечают: пусть на государственном уровне все решают. Думаю, сейчас пока переговоры начнутся, мы все с голоду подохнем. Поехал опять к Ландсбергису. Говорю: «Так и так, деньги ввели, и пока вы примете решение на государственном уровне, я уже придумал, что делать». Он говорит: «Какое?» Отвечаю, что очень простое, с армейским уклоном. Впереди БТР, сзади БТР, посередине три грузовика. Подъезжаем к магазину, бьем стекла, загружаем жратву и везем в городок. Он говорит: «Вы что, серьезно?» Я говорю: «А что мне остается делать?» Так у меня на следующий день появились деньги.
Будущий президент Ичкерии Аслан Масхадов
Бывший начальник штаба ракетных войск и артиллерии Вильнюсского гарнизона, участник штурма Вильнюсского телецентра, президент Республики Ичкерия. Убит в результате спецоперации ФСБ России в селе Толстой-Юрт 8 мая 2005 года.
Потом начался вывод войск. Мы в рабочем порядке находили вагоны эти дурацкие, там же куча всего было, запасов — немерено. В конце концов, все национальности своих солдат забрали: киргизы, казахи — все разъехались. Остались только славяне и чеченцы, которых у меня в дивизии было человек двести. Как-то эти чеченцы в Укмерге захватили полк. Дежурного согнали, собрались в клубе. А в моем подчинении был Аслан Масхадов, будущий президент Чечни. Его избрали председателем офицерского собрания дивизии — очень порядочный был офицер, прекрасный мужик. Так как офицеры к генералам относились настороженно, я ему говорю: «Аслан, давай-ка со мной в машину». Он как председатель общественности, я как чиновник — поехали в Укмерге. Зашли в клуб, а там уже вдоль стены стоят чеченцы с автоматами. Сдуру они, конечно, захватили этот полк. Обиделись, что все уехали, а их, чеченцев, не отпускают, и хотели, чтобы на них обратили внимание. Мы же полгода ничьи были, даже больше. В Беловежской пуще подписали соглашение, и Совесткого Союза не стало. Беларуси же еще как таковой не было. Наконец, Россия взяла нас под свою юрисдикцию.
Мне удалось в Литве не допустить вот этой дикости, чтобы схватки начались. Люди же не святые. Кто-то выпьет, будет ходить по городу, мол, оккупанты к нам цепляются. Были же всякие заморочки. Как-то звонит командир железнодорожной бригады: «Меня захватили». Она хоть не моя, но все-таки. Я быстренько в машину, приезжаю к литовскому правительству. Около входа стоят два литовца, к дежурному захожу — там куча народу, пистолеты считают. Говорю: «Ребята, чего вы творите? Где начальство?» Отвечают, что вот там кабинет в конце коридора. А в кабинете три замминистра сидят, бывшие советские полковники. Не понравилось им, что железнодорожная бригада грузы вывозит. Я говорю: «Вы что, не видите российский флаг? Мы под юрисдикцией России». Подошел к телефону, позвонил комдиву и сказал: если в течение двух часов не перезвоню, прибыть и все тут вынести к чертовой матери. Ну, и дальше идет болтовня. Я говорю: «Ребята, осталось полчаса. Больше звонить не буду. Ох, сейчас тут будет интересно». Они задергались, пощебетали и потом говорят: «Уходите». Ну вот, разумное решение. У нас было достаточно сил, и мы в этом плане жестко подходили, все-такикакое-то уважение к себе надо было иметь.
Альгирдас Бразаускас
Литовский политический деятель, президент Литовской Республики с 1993 по 1998 годы, премьер-министр Литовской Республики в 2001–2006 годах. Доктор экономических наук.
Из всех литовских руководителей мне больше всего нравился Бразаускас. Настолько был контраст между теоретиками-демократами и этим мужиком. Это фигура, глыба, и когда он стал главарем, я просто порадовался. Некоторые наши оппозиционеры-либералы любят говорить: всех бывших коммуняк долой. Но президент Литвы Грибаускайте тоже бывший партийный деятель. В Эстонии тоже пришли к власти не какие-тотеоретики-болтуны, а чиновники. Я всегда настороженность чувствовал, когда военные подаются в политику. Все-таки они статусные люди, а там болтуны, которые все под себя гребут. Помню, как Аслан Масхадов уходил. Когда вывод войк был, он подошел как-то и говорит: «Командир, отпусти меня на пару недель, надо в Чечню, у меня там ни кола ни двора». Я говорю: «Давай езжай».
В Вильнюсе был двухэтажный музей литовской дивизии. Я с первого этажа все перенес на второй, а на первом этаже устроил что-то вроде клуба для офицеров: кафе, бильярд, стойка, столики. И офицеры приходили туда и обсуждали все вопросы. К концу вывода войск на территории городка в казармах жило человек 250. Я понимал, что некоторые офицеры еще не определились, но день и ночь корячатся и не знают, как семью перевозить. Офицеры, которые остались, были ничьи, с зарплатами и пенсиями — неразбериха. Ни один офицер от меня не уехал, не получив место жительства или квартиры: кто в России, кто где. А девизию вывести — это же надо принять решение по каждому. Когда разъехались все эти самостийные, осталось человек 800 офицеров и столько же солдат, то есть полторы тысячи людей. Помню, шла погрузка, я командовал. Офицеры тогда проявили чудеса самоотверженности. Как-то приехал на погрузку: все ребята в комбинезонах, не разберешь, где кто. Я говорю: «Товарищи солдаты…». А мне шепчут: это не солдаты, а офицеры! Подхожу ближе: капитан такой-то, лейтенант такой-то, подполковник такой-то. Говорю: «Ну, ребята, молодцы».
Раньше бы закричали: «Служу Советскому Союзу!» А тут — ну надо, так надо.
И вот идет как-то эта погрузка, я смотрю: подъезжает белая Волга с номерами ЧИ. Точно Аслан. Мы как раз артиллерийский полк грузили, где были его бывшие подчиненные. Он выходит из Волги и говорит: «Командир, мне так неудобно». Я отвечаю: «Аслан, каждый выбирает свой путь, ты выбрал такой». Тогда же было такое время: кто-то уходит из армии, кто-то остается, кто-то решает национальные интересы. Лебедь, Масхадов — все влезли в политику. Но у военных ведь психология другая: мужик сказал — мужик сделал. А в политике же все по кривой, одно хитромудрие. Я иногда шучу: когда офицер приходит в политику, это как мужик в публичный дом. Откровенно говоря, так и есть. Офицеры — вменяемая сила, которая знает, что есть ответственность, субординация, чувство долга. Может быть, не современные качества. Хотя Шарль де Голль, Эйзенхауэр — они все были вояки.
Вильнюс, 1991 год
Что интересно: у военных всегда взаимопонимание. Помню, я ездил в Америку в штат Юта. Две недели нас американцы встречали как родных, и генерал Миллер пригласил на свою дачу, на территории племени индейцев. Везде деревья дремучие, а тут сам генерал стоит, барбекю готовит. Два сержанта наливают всем вискаря с водой. Так плеснут в стакан — и ходишь как дурак. С нами был военком Минской области по имени Игорь. Мы с ним подходим к сержантам: «Water no! Whyskey!» Нам налили грамм по 170, мы хлопнули. Через минут 40 подходим второй раз — опять налили. И вижу, эти два сержанта смотрят: когда уже мы начнем качаться по земле. А мы ж не качаемся! Потом американцы костер развели. Сидят орут, анекдоты вперемешку — я, конечно, не бум-бум в английском, но там переводчица была. И такое ощущение, что мы все в пионерском лагаре — сидит братва, гоняет анекдоты. Я с польскими, немецкими, чешскими, французскими генералами общался — ну полный контакт.
Авария в Паневежисе
Перед Новым годом 30 декабря 92-го года я сдал военный городок. Туда человек двадцать корреспондентов наехало писать о том, что русские после себя все ломают. А у меня даже коврики в штабах лежали. Пришли снимать бардак — а снять-то нечего. Когда я сдал городок, мне 2 января позвонил командующий группой. Я уже был назначен командиром дивизии в Таллин. Поехал бы, если бы мне под конец в Вильнюсе не устроили аварию. Вроде как случайно. В Паневежисе есть одна главная улица, длинная такая, через весь город. И вот мы едем, я начал прикуривать — дым в глаза. Девять лет до Литвы не курил, а в Вильнюсе опять закурил. Смотрю: КАМАЗ несется. Водителю успел крикнуть, он чуть тормознул. Нас развернуло, и КАМАЗ не в мою дверцу попал, а в двигатель вмазал, причем так, что двигатель вынесло. Меня через заднюю левую дверцу вытаскивали. Смотрю: а генеральская шинель, она такая серая, вся в крови. Потом мне голову зашили, а через четыре дня в реанимацию прилетел вертолет из Риги. Я в Риге полежал недели три, а с собой же ничего не было — ни документов, ничего. Из Риги меня вертолетом в Литву, а потом я на родину вернулся. Может, столкновение и не выгодно было никому, а может, в качестве мести. Идиотов везде хватает. Ну, сами посудите: час дня, солнце светит и главная улица. КАМАЗ на такой скорости несся, что двигатель вынесло. А если бы в боковину? Кирдык был бы. Водителю ничего. Со мной тогда ехал зам по вооружению. Снял туфли и спал на заднем сидении. Вот он ноги порезал, потому что с перепугу стал надевать туфли, а внутри были стекла побитые.
Возвращение в Беларусь
После больницы меня отправили не в Таллин, а куда полегче — в Бобруйск. Там был корпус слабый: одни вояки стоят в наряде, другие мусор гребут туда-сюда. Стрельнут раз в месяц — какая это армия? Помню, в Бобруйске ездил по трассе три километра в деревню, которая была рядом. У меня там бабушка и тетка жили. А Волга же была черная: каждый раз, когда заезжал, видел, что на дороге человек пять мужиков стоит: пацаны, которых я с детства помнил.
Остановлюсь: «Валерык, пазыч 10 рублеў, аддамо». Ну, я куплю бутылок пять, в багажник положу: «Пацаны, сколько вас? Вон возьмите в багажнике бутылки». Ни разу они не прозевали эту Волгу.
Через год с небольшим меня назначили командиром корпуса в Гродно. Если бобруйский и борисовский корпуса сложить вместе, то гродненский все равно в четыре раза больше. Там шла военная подготовка, как в Советской армии: три развернутые бригады по 3,5 тысячи народу. Куча всяких зенитных, ракетных, саперных, артиллерийских — всего тысяч под 18 народу. И 4,5 тысячи офицеров. Сейчас там осталась только обслуга, чтобы мусор мести, и в Бресте все это дело накрыли тоже. Осталась одна бригада на все вооруженные силы в Слониме, где еще идет какой-то процесс, похожий на тот, который должен идти в армии. Технику сохраняют, но как? Осенью проходили учения, и технику таскали на буксирах. Но ее же нужно обслуживать!
Помню, Лукашенко доложили, что армия не за него голосовала. Он пришел, и часа полтора его несло, а в зале сидело человек триста офицеров. Я потом в кабинете министра в присутствии начальника штаба, еще заведенный, говорю: «Почему вы позволили себе такой тон? Мы военные люди, вы оскорбили офицеров». Я удивляюсь, что он меня шесть лет держал на этой должности. В свое время я написал труд, как обустроить армию. Нарисовал пути реформирования вооруженных сил. И скажу, что процентов на 60–70 как я написал — так и шло, потому что другого пути нет. Я же 32 года в армии. Высшее военное училище, Академия генерального штаба, Академия управления — всего у меня четыре высших образования. Когда защищал диплом в Академии управления, прибежала методистка и говорит: «Тут министр звонит». Так с завтрашнего дня я был отстранен. Внезапно уволили. Тогда я в депутаты решил податься. Думаю, народ спасу.
Когда военный приходит в политику
Нас, депутатов, было 12 человек, в Беларуси мы создали группу, правда, фракции у нас не было. Вот это хорошее было время: Лукашенко настораживало, что мы все-таки статусные люди. Я подался в оппозицию для шевеления, понимал, что меня никуда не пустят. Народ у нас специфический, и оппозиция — тем более. Я ж думал, тут все будет как в армии: чтобы достичь результата, надо все силы сложить. Артиллерия, авиация, ПВО, саперы. А у нас же каждый под себя гребет и ветер гоняет. Если бы у нас был Майдан, то как у украинцев Кличко и Тянибок были на вторых ролях, то наша оппозиция была бы на десятых. Народ же чувствует: те еще сволочи. А народ что, дурной? Коммунистических партий немеренно, социал-демократов — все откалываются, каждый хочет под себя копеечку найти и спонсора. Ну, у меня военная наивность вот эта осталась. И потом столько дерьма насмотрелся за сколько лет. Хотя в политике есть и нормальные люди. Со всеми, кого сейчас по телевизору показывают, в друзьях ходили. Со всеми на дачу ездили, детей крестили. А теперь иду возле Администрации Президента, меня кто-то видит — сразу на другую сторону переходит. Мол, чего с отморозком встречаться. Смотрю на этих ребят, которые у президента: как они на полусогнутых ходят, спинка прогнутая, все конспектируют. Нормальными же мужиками были!
В Литве уважение к своей нации гораздо круче, чем в Беларуси. И вот мы живем здесь: справа литовцы, которые показали себя в 91-м, слева украинцы, а тут мы, какие-то слишком адаптивные. Нас можно понять. То цари-батюшки всякие, то белые, то красные, то немцы, то поляки, то советы, то опять немцы — этого белоруса уже настолько все достало. Он или в бульбе сидит, или как-то уладковывается. Мы совсем не агрессивный народ, и больно «памяркоўны».
Люди моложе этого не понимают, но в армии — наивысший уровень демократии. Вот смотрите. Я ж командующий не потому, что я такой великий и все знаю. Перед тем, как принять решение, я обязан по нашим букварям, написанным кровью, выслушать мнения около двадцати человек. Вот на военном совете все обсудили, приняли решение — а потом попробуй не выполни! Если каждый сержант начнет делать по-своему, выйдет бардак. Нужно, чтобы народ увидел какую-то силу. А у нас все происходит, знаете, как моя бабушка говорила: «Неяк будзе, Валера, неяк будзе!»