Александр Федута в 1994-м был в предвыборном штабе первого и пока единственного президента Беларуси – но после победы кандидата довольно быстро ушёл в отставку и оппозицию, а в 2005-м выпустил книгу «Лукашенко. Политическая биография». Если вы не знали, что А.Г. пытались объявить импичмент, или не помните, как он переписывал под себя конституцию и хотел стать преемником Ельцина – книгу не так сложно найти. У этой замены учебника новейшей истории Беларуси есть лишь один минус: книга издана 15 лет назад, и с тех пор страна живёт в некотором безвременье, теряясь в количестве сроков президента. Ну а раз 2020-й – год очередных «выборов», самое время поговорить об императорах и хронической усталости.
«Оставить без последствий»
KYKY: Александр, с выпуска первой книги прошло 15 лет. Вам никогда не хотелось написать вторую?
Александр Федута: Лукашенко – человек самостоятельный, не только как политик, но и как персонаж. У меня такое ощущение, что он сам выбирал и выбирает, когда ставить точку на той или иной странице своей жизни, когда подводить итог определенному этапу. Книга была в процессе – и вдруг он объявляет о предстоящем референдуме, открывающему возможность для него пожизненно президентствовать. Все понимают: всё, он пошел до конца.
Сейчас, когда у меня будет внутренняя потребность сесть и написать продолжение, я это сделаю. Но знаю, что точно так же он сам поставит точку в повествовании. Не потому, что хочет мне помочь, – просто каждый исторический период имеет свою логику. Именно поэтому я стараюсь завершить целую кучу проектов, которые будут мне мешать работать над книгой. И я точно знаю, что когда буду писать, почувствую, где он поставит точку. Поставит – и я буду знать, что книга завершена.
KYKY: А как книга стала запрещенной?
А.Ф.: Она никогда не была запрещенной.
KYKY: Почему же так в вашей странице на «Википедии» пишут, и меня все пугали, что ее нельзя даже через границу возить?
А.Ф.: Я не знаю, кто вам это сказал. Я никогда не говорил и не писал, что она была запрещена. Книга свободно продавалась в Москве, в течение нескольких недель она лидировала в топе продаж в книжном магазине «Москва» на Тверской, обгоняя мемуары Примакова и Хакамады. Общий тираж первой книги был больше 60 000 экземпляров. Я понимаю, что это не только моя заслуга – это заслуга главного героя, к которому в тот момент был очень большой интерес. И я точно знаю, что некоторое время это был самый желанный подарок беларускому чиновнику. Беларуский чиновник боялся ехать в Москву и покупать эту книгу, но когда ему привозили, он улыбался, говорил «спасибо».
KYKY: И прятал?
А.Ф.: Прятал, читал, передавал из рук в руки. В этой книге нет ни строчки лжи, в ней нет ничего оскорбительного для ее главного героя. Это зеркало.
KYKY: Главный герой её читал?
А.Ф.: Я знаю, что да.
KYKY: Но реакцию не знаете?
А.Ф.: Знаю. Я шел как-то по площади Свободы от моста к нынешней Ратуше. Встретил человека, который в то время работал в Администрации, и с которым я был знаком, хотя одновременно в Администрации мы не работали. Поздоровались, идем, молчим – нам оказалось по пути. И тут он говорит: «А почему ты не спрашиваешь, читал ли я книгу?» Я говорю: «А зачем спрашивать? Если читал, то скажешь». – «Читал». – «Ну, хорошо, спасибо, что потратил свое время». – «Я не потратил, мне дали прочитать». – «Кто?» – спрашиваю, интересно же. Он говорит: «По службе начальство дало – изучали вопрос, можно ли привлечь тебя к суду». Я спрашиваю: «И что?» – «Ну, мы дали заключение, что можно, по пяти позициям». «Ну и почему не привлекли?» – задаю вопрос. Он на это показал пальцем в небо, имея в виду не то, что бог вдруг воспрепятствовал, а то, что еще более высокое начальство – главный герой – отказал в этом. И я спросил: «А почему?» – «Я не знаю, почему, но резолюцию читал. Было написано «оставить без последствий». И тут я остановился посреди дороги и начал хохотать. Мой собеседник смотрел на меня и не мог понять, что происходит. А ведь я историк литературы и работал в архивах, в том числе я читал резолюции императора Николая I по поводу декабристов. На одном из дел была резолюция «оставить без последствий». Абсолютное совпадение мировоззрений.
KYKY: Но это явно не оммаж.
А.Ф.: Нет-нет, я не думаю, что Александр Григорьевич работал с архивными рукописями 19 столетия. Это мироощущение – оно совпало с мироощущением императора.
KYKY: Почему 2010-й не побудил вас начать вторую часть? Этого года разве не хватало для книги?
А.Ф.: Хватало, просто это была бы совершенно другая книга. В тюрьме (на выборах 2010-го Федута был в предвыборной команде Некляева, после «Плошчы» попал в СИЗО КГБ. Позже признан узником совести – Прим. KYKY) я написал две книги: одна называется «Американские стихи» – это такие тюремные мемуары в слегка завуалированной форме с измененными именами. А вторая – мои воспоминания о родном городе – о детстве в Гродно. И плюс мне нужно было заканчивать монографию под докторскую диссертацию – я попросту не хотел писать ни о чем больше. Это первая причина.
Вторая – 2010-й год не был точкой. Это была запятая. Я литературовед – знаю, где в сюжете стоит точка, а где запятая.
Лукашенко не закончил тогда очередной период жизни, точки в сюжете не было.
KYKY: А в тюрьме позволяли писать?
А.Ф.: Я совершенно добросовестно обратился к начальнику «американки» и сказал, что хочу писать воспоминания, поскольку у меня есть время, мне нечего делать – я сижу в одиночной камере. Можно ли рассчитывать, что они будут переданы в набор? Полковник Орлов слегка напрягся и спросил: «О каком периоде своей жизни вы собираетесь писать?» Я сказал: «Не волнуйтесь, до 1994 года я точно не дойду». Он с облегчением вздохнул и сказал: «Ну, вы же понимаете, все будет проходить через цензуру. Мы обязаны будем прочитать». Я ответил: «Никаких вопросов».
KYKY: Мне интересно, кто эти цензоры и литературные критики?
А.Ф.: Один из цензоров – мне пришлось с ним познакомиться – был заместителем начальника СИЗО. Насколько я понимаю, он по образованию военный психолог. Наша беседа продемонстрировала, что он очень хорошо знает психологию. И знает, на какие точки надо давить. Ну, и у этих сотрудников особая подготовка, их же учат не только дубинками молотить. Дубинками молотить учат совсем других людей. Эти должны наблюдать, делать выводы. Выяснилось за те 15 минут, что мы общались, что он очень внимательно меня читал – не только мои книги и газетные публикации. Он был очень хорошо подготовлен.
KYKY: А цензуре что-то подверглось?
А.Ф.: Нет. Всё то, что я писал в тетрадках и просил передать жене, сохранилось. Но там не было ничего крамольного – мои воспоминания о матери, о школе, где я учился, и школе, где работал, о лагере, где я был воспитателем, – какое всё это имеет отношение к моей преступной деятельности?
KYKY: Почему «преступной деятельности»?
А.Ф.: Я же сидел за «преступную деятельность»!
KYKY: Я понимаю. Но вы так это называете, потому что государство так определило?
А.Ф.: Конечно. В 2010 году мне вообще сказали, что я создатель огромной шпионской сети и человек, нелегально провозивший гигантские суммы на территорию Беларуси. Я тихо ошалел, потому что представить себя в роли такого Рихарда Зорге или Конона Молодого или Рудольфа Абеля... Только этого мне не хватало! Но они же знают, как давить.
«Закончился четвёртый срок – и ружьё начинает стрелять»
KYKY: Позвольте мне максималистский вопрос – почему вы не уехали, когда всё это закончилось?
А.Ф.: Вопрос в том, что именно закончилось и когда закончилось. Первый раз мне предложили уехать в 1996 году в день референдума. Я принимал участие в радио-марафоне радио «Свобода», который приехал вести Петр Вайль – выдающийся эссеист, журналист и близкий друг Бродского. Он провел эфир со мной, мы вышли из студии выпить чашку кофе, и он предложил мне уехать в Прагу работать на Радио «Свобода». Но сказал: «Конечно, для того, чтобы это было побыстрее и ты получил все гарантии, можно попросить статус политического беженца». Я сказал: «Петр Львович, у меня пожилая мама, я ее единственный сын – на кого я ее брошу?» Он посмотрел на меня и сказал: «Ты же понимаешь, что второй раз такое предложение не делается?» Я ответил, что понимаю. Это был ноябрь 1996-го.
В апреле 1997-го мама умерла. Через месяц один мой друг, общавшийся с Вайлем и работавший с ним, сказал мне, что Петр просил позвонить. Я набрал номер, он сказал: «Я знаю, что мама умерла. Мое предложение в силе». Я сказал: «Петр Львович, но кто-то же должен ходить на кладбище». Возникла пауза, он ответил: «Может быть, ты и прав». А потом уезжать уже было бессмысленно.
KYKY: Почему?
А.Ф.: А зачем? Меня никто не преследовал. Да, мне не давали свободно работать. Но для того, чтобы работать, мне нужно было сделать одну вещь – сдаться. Был такой политик Дмитрий Булахов – он ушел в оппозицию, достаточно жестко критиковал власть, а потом сдался. Позвонил одному из сотрудников Администрации президента, который уполномочен был докладывать такие вещи, – и ему дали работу. Очень хорошую. Во власти. Сначала он был заместителем исполнительного секретаря СНГ, потом – помощником президента. Это хорошая работа – по сравнению с моим нынешним существованием.
Я точно знаю, что если я позвоню – мне зададут вопрос, чего я хочу. И я точно знаю несколько должностей, на которые согласился бы. Это вовсе не помощник президента: я не настолько люблю власть, чтобы работать во власти. Есть несколько позиций вне системы государственной власти, которые позволили бы мне спокойно самореализоваться. Но! Я знаю, что в тот самый момент, когда я принял бы это решение, ко мне приехали бы репортеры с одного из беларуских телеканалов поговорить под запись. А вот это уже то, на что я не могу пойти. Сказать то, чего бы они ждали, я бы не мог. Я не считаю то, что я делал после ухода из Администрации президента, ошибкой. И перечеркивать эту часть своей жизни – 25 лет – я никогда не стану.
KYKY: Но не всегда же дело в том, преследуют человека в стране или нет. Иногда речь о том, что культуру как таковую в других государствах ценят гораздо больше.
А.Ф.: Ну и что? Ну да, моя докторская степень получена в Ягеллонском университете. Ну и? Я же не перестал от этого быть беларусом. У меня много научных проектов связано с 19 веком беларуским, а не российским. Если мне нужно заработать деньги, я уеду на некоторое время, как гастарбайтер. Только одни гастарбайтеры работают руками: красят дома и штукатурят стены – а другие работают мозгами и тоже получают за это какие-то деньги. Если мне понадобится, я снова стану гастарбайтером. Но все равно вернусь.
Я не уеду из Беларуси, потому что я часть её национальной элиты.
KYKY: Кого вы считаете национальной элитой?
А.Ф.: Людей, деятельность которых – строить страну. Условно говоря, Василий Старовойтов или Владимир Бядуля – знаменитые председатели колхозов – были частью национальной элиты. Василь Быков и Игорь Добролюбов, Ростислав Янковский, Стефания Станюта, Геннадий Буравкин были частью национальной элиты. Нет никаких вопросов, что частью этой элиты являются и Светлана Алексиевич, и Александр Лукашенко.
KYKY: А почему вы их ставите отдельно?
А.Ф.: С моей точки зрения, что бы Светлана Александровна ни говорила в последнее время, это диаметрально противоположные люди. Они живут в абсолютно разных системах нравственных координат. Я с трудом представляю, как Алексиевич и Лукашенко могли бы разговаривать друг с другом, случись у них такая вот встреча, как у нас с вами. Хотя, с моей точки зрения, Лукашенко совершил гигантскую ошибку, когда не позвонил ей лично, не поздравил с получением Нобелевской премии и не пригласил на обед. Точно так же он совершил огромную ошибку, когда в свое время не пожелал встретиться с Быковым или поговорить с Максимом Танком. Не свалилась бы с него корона.
KYKY: А вы думаете, что он не хочет терять корону? Или это культурное невежество?
А.Ф.: Понимаете, говорят, Наполеон когда-то сказал: «Сколько там дивизий у Папы Римского?» Но я не верю, что он это сказал. И не верю не только потому, что он подписал конкордат с Ватиканом. Просто в жизни Наполеона была встреча с Гёте. И он признался Гёте, что возит с собой в шкатулке его «Вертера» – как Александр Македонский возил с собой в походах список гомеровской «Илиады». Поэтому вопрос в том, представляет себе правитель ценность культуры или нет. Это не личное бескультурие. И это не связано с образованием – это идет от мироощущения. Что бы Лукашенко сейчас ни делал, вы никогда не докажете, что там присутствует культура. Но в будущем эти точки над i будут расставлены. И не нами, не современниками.
Я не знаю, читали ли вы о Сталине как об организаторе культурной жизни, но Сталин был последним правителем, который читал всё. Взять его знаменитый телефонный звонок Пастернаку по поводу полученного письма с просьбой освободить Мандельштама. Сталин спросил: «Он мастер?» Я думаю, что если бы в тот момент Пастернак сказал «да», судьба Мандельштама могла сложиться совсем иначе. Ну представьте: одного гениального поэта спрашивают о другом поэте: а он мастер? Что тут ответишь?
Многих расстреляли, очень многих – в том числе гениев, как Бабель или Пильняк. Но Сталин читал всё, смотрел всё и слушал музыку. И все эти знаменитые резолюции по культуре были такими, потому что он определял, какими они должны быть. Сейчас вышел замечательный труд Евгения Добренко «Поздний сталинизм». Это два огромных тома о том, как Сталин определял культуру. Сейчас это моя настольная книга, читаю очень внимательно. Хотя – если говорить о науке – не тот период, который мне хочется изучать.
KYKY: А если писать о том, как Лукашенко определял культуру?
А.Ф.: Не напишем ничего, потому что он ее не определяет. Он ушел к ней в оппозицию. Понимаете, никто не сделает гением Чергинца.
KYKY: Никто.
А.Ф.: У Лукашенко культурного чутья нет. Вероятно, в этом состоит его трагедия. Может быть, если бы это чутьё было, не пришлось бы идти на все эти сочинские унижения.
KYKY: Почему?
А.Ф.: Потому что история и литература дают нам возможность предвидения будущего. Когда вы смотрите на человека и проецируете на него исторический опыт, вы знаете, как себя с ним вести. Когда смотрите на ситуацию и думаете: «О, я читал о чем-то похожем», – вы тоже понимаете, какие есть выходы и какие будут последствия.
Мы же все прекрасно понимаем: если ты в договоре 1999 года написал о строительстве союзного государства, то дальше нужно вспомнить Антона Павловича Чехова.
Если в первом акте на сцене висит ружьё, то в четвертом оно должно выстрелить. Посчитайте, сколько лет проходит от акта до акта. Вот закончился четвертый срок – и ружьё начинает стрелять. Это неизбежно, и это можно было предугадать. К сожалению, Александр Григорьевич таким количеством моделей не оперирует. А те, кто находится рядом с ним, не решаются ему об этом сказать.
KYKY: Справедливо. А госаппарат нужно считать частью национальной элиты?
А.Ф.: В том числе. Ну, попробуйте мне сказать, что Владимир Макей (министр иностранных дел – Прим. KYKY) не является частью элиты.
KYKY: Макей яркий, его назовут даже люди, которые просто иногда почитывают новости.
А.Ф.: Понятно, а достаточно «тусклый» Сергей Румас (премьер-министр Беларуси – Прим. KYKY)?
KYKY: Это же всё первая пятерка людей, которые сейчас заметны на постах.
А.Ф.: Знаете, у меня был друг – не знаю, сочтет ли он себя моим другом сейчас – одно время мы вместе работали в комсомоле. Его жизнь сложилась так, что он работал на невысокой чиновничьей должности в одном из райцентров. И вдруг он начинает переводить с польского языка на русский один из краеведческих трудов 19 века, касающийся Беларуси. Переводит просто потому, что там описываются его родные места. У человека есть потребность, есть чувство того, что это нужно сделать. Свободного времени у него, судя по всему, было немного. А литератор из него хреновый – но внутренняя потребность деятельности есть.
Или пример таможенника Алеся Юркойтя (речь о деле ошмянских таможенников. Юркойть не признал вину в получении взяток, но получил 7 лет тюрьмы – Прим. KYKY). Я не знаю, виновен ли он в том, в чем его обвиняли. Но пока шел суд, о нем писали все те, кто ходил с ним в походы по Беларуси, занимался реконструкцией фрагментов беларуской истории. И я понял, что он часть беларуской элиты. Элита – это те, кто готов взять на себя ответственность за что-то – хоть за маленький клочок земли. Когда они берут эту ответственность – да, они элита. Когда не могут отвечать, а говорят «за меня отвечает начальство» – они, простите, дерьмо.
«Первый свободный выбор нашего народа»
KYKY: Я заметила, что люди, которые идут в государственный аппарат или на какие-то чиновничьи должности, со временем начинают тускнеть. Знакомые вспоминают их словами «вот, был веселый пьяница, добрый мужик, а потом затянуло туда – и он стал мрачнеть». Есть у меня и знакомые предприниматели, которые стараются не работать с государством: у них есть ощущение, что тот, с кем ты сегодня в бане дела решаешь, – завтра тебя и кинет. И когда я дочитала вашу книгу, сложилось ощущение, что она про очень грустных людей и одну сбежавшую Винникову (экс-глава Нацбанка, которую сняли с должности и отправили в СИЗО КГБ. Позже её отпустили под подписку, и она сбежала из страны – Прим. KYKY). Вы с какими эмоциями смотрите на людей, которые все еще остались «во власти»?
А.Ф.: Большинство из них мне жалко. Все, кого я знаю лично, действительно потускнели. Но это не связано с тем, что они не могут уйти. Многие могут. Некоторые и уходят.
KYKY: Может, им некуда уже?
А.Ф.: Ну, вы знаете, даже уважающий себя оппозиционер найдет, чем заняться. А уж бывший дипломат или бывший депутат – подавно. Вопрос в том, что люди обладают потрясающей способностью к самовнушению. «Ну, уйду я – и чем буду заниматься? А здесь я приношу пользу», – говорят они сами себе, уговаривают. Усталость накапливается, они уговаривают себя все больше и больше. Конечно, взгляд тускнеет.
Но там все еще много приличных и знающих людей. И, условно говоря, если завтра произойдет революция, не дай бог чтобы была люстрация. Она приведет Беларусь к краху. Мы в течение суток потеряем большой слой тех, кто умеет, хочет и любит работать. Поэтому я всегда был принципиальным противником поголовной люстрации. Каждый должен отвечать за свои поступки: если человек нарушил закон, подайте на него в суд. И для государственных служащих не должно быть срока давности. Нарушил закон – отвечай, даже если к тому времени ты ушел в отставку.
KYKY: Президента это тоже касается?
А.Ф.: Президента это не касается. Статус президента определяется законодательством и конституцией.
KYKY: Это по закону. А по вашему мнению?
А.Ф.: Один из людей, которых я считаю своими учителями в политике, покойный Василий Севостьянович Леонов. Лукашенко его обидел совершенно незаслуженно: не просто уволил его – он попытался его шельмовать, уничтожить, сломать. Не получилось – Леонов вышел из заключения сильным, крепким и готовым к борьбе. И когда мы с ним разговаривали, он произнес фразу, которую я запомнил на всю жизнь: «Лукашенко был первым свободным выбором нашего народа. Место первого президента не на скамье подсудимых, а в истории».
Его суд – суд над Лукашенко – это суд истории, а вовсе не суд назначенных чиновников, которые думают: «Какой приговор хочет увидеть новая власть?»
С моей точки зрения, Василий Севостьянович был прав, и место Лукашенко в истории. А уж что она напишет... Я то понимаю, что история – продажная девка очередных победителей. Историю пишут победители. Но ведь Лукашенко не удалось переписать историю, хотя он и победил. Не случайно столько оппозиционеров именно в исторической науке. И какую оценку он получит – зависит от целого ряда факторов, о которых мы с вами еще не знаем. Мы же не знаем, что прочтет новый министр иностранных дел Беларуси, когда ему придется ревизовать беларуско-российские отношения – какие там всплывут секретные протоколы.
KYKY: Не знаем.
А.Ф.: Ну, так подождем.
KYKY: Тогда скажите по поводу ответственности. Вы определили ее признаком национальной элиты.
А.Ф.: Да.
KYKY: Но как раз за это часто критикуют людей, которые находятся во власти: сидят на своих стульях, но ответственности на себя не берут.
А.Ф.: А вот в этом как раз виноват Лукашенко. Дело в том, что человек берет ответственность за свой шаг лишь в том случае, если он совершает его не по чужому приказу. Для этого нужно дать людям возможность свободно принимать решения. Каждому на своем уровне – и отвечать за них. Всё.
KYKY: Я запомнила яркий образ: когда Якубович получил отставку с поста главного редактора газеты «СБ», он рассказал в интервью, что на рабочем столе в редакции у него стоял красный телефон – для прямой связи с президентом. За 25 лет телефон позвонил один раз. И я тогда подумала: наверное, на таких постах ты 25 лет сидишь и ждешь, пока зазвонит телефон. А может, и не зазвонит никогда.
А.Ф.: Может, и не зазвонит.
KYKY: Но ты просто ждешь звонка.
А.Ф.: Да.
KYKY: Это так? Это вот такая работа?
А.Ф.: Нет, работа не сводится к тому, что ты ждешь телефонного звонка. Иногда работа сводится и к тому, что ты имеешь возможность поднять трубку и позвонить. Я думаю, что у Павла Изотовича была такая возможность.
KYKY: Он сказал, что позвонил тоже один раз.
А.Ф.: Вот. Всё остальное – совершенно служебные отношения. Вы поймите правильно, власть – это еще и тяжелая работа. Смотрите, как они состарились. Оба – я имею в виду и кремлевского, и дроздовского властителей. Я тоже не помолодел – но, посмотрите их фотографии сейчас: вот сидят они без своих шлемов хоккейных, и видно, какие они старые. Я видел, как в течение пяти лет состарился Порошенко – а он моложе меня на год! Не знаю, каким выйдет из этой авантюры Зеленский, который вообще мальчишка. Просто есть бремя власти, и это очень тяжелое бремя. Поэтому когда я смотрю на все эти подпрыгивания вокруг единых кандидатов, думаю: ребята, мало того, что я не хочу, чтобы вы были моими президентами. Но мне вас жалко! Не дай бог кто-то из вас станет… Что с вами будет? Вы же к этому не готовы.
KYKY: Вы об этом писали в колонке как причину того, почему хочется ругаться матом?
А.Ф.: Мне обо всём этом хочется ругаться матом. Когда вы ратуете за прозрачность избирательного процесса и формулируете совершенно идиотский механизм праймериз… Ладно, я воздержусь.
Хочется ругаться, но передо мной сидит девушка, а я не хочу оставлять впечатление, что доктор филологических наук ругается матом.
KYKY: Я хотела спросить о накопленной усталости. Как думаете, кто за все эти сроки Лукашенко устал больше: он или все остальные?
А.Ф.: 25 лет – это период, за который меняется поколение. И политическое поколение изменилось – оно уже не то, что в 1994 году. К сожалению, Александр Григорьевич этого не понимает. Надо уходить вовремя, а он задержался. Мне его жалко.
KYKY: А как вы представляете, что он уйдет? Он же не скажет «я устал, я ухожу».
А.Ф.: А Ельцин тоже не говорил «я устал». Не знаю, как Лукашенко сейчас мыслит, я давно с ним не общался. Может быть, если бы мне удалось взять у него большое интервью…
KYKY: А вы хотите?
А.Ф.: Поймали. Я не знаю, хочу ли. И не знаю, согласится ли он на это. Но я брал интервью у Михаила Горбачева, и это было самое тяжелое интервью в моей жизни: Михаил Сергеевич начал отвечать на мой первый вопрос за 25 минут до того, как я сумел его задать. Судя по всему, Александр Григорьевич в этом отношении стал еще худшим собеседником. Но если бы у него возникло такое желание, это не был бы разговор, это было бы именно интервью. Думаю, нам обоим не было бы уютно в этот момент с диктофоном. Но именно поэтому это было бы хорошее интервью.
«Что-то не так!»
KYKY: Давайте я спрошу вас про будущее.
А.Ф.: Спрашивайте, наконец-то.
KYKY: Чем будет заканчиваться этот год? Я имею ввиду, как вы говорите, подпрыгивания с нефтью, выборами, транзитами власти в соседнем государстве.
А.Ф.: Год будет заканчиваться тем, что Александр Григорьевич Лукашенко, президент Республики Беларусь, поздравит беларуский народ с наступающим новым годом и пообещает, что он будет еще тяжелее и хуже, чем уходящий.
KYKY: А отношения с соседями?
А.Ф.: Я же сказал: будет тяжелее и хуже.
KYKY: Сейчас модно делать большие спецпроекты с людьми моего возраста, потому что 25 лет – это возраст нынешней беларуской власти.
А.Ф.: Да.
KYKY: И нас принято сравнивать.
А.Ф.: Да.
KYKY: Так вот, по моим наблюдениям, поколение 25-летних живет так: мы сейчас немного поживем в этом безвременье...
А.Ф.: … И свалим.
KYKY: Нет. Хотя, может быть, кто-то и свалит. В основном, ощущение от жизни такое: это всё закончится – и заживём. У нас будет еще куча времени построить себе что-то новое.
А.Ф.: Вот я сейчас улыбаюсь и смотрю в окно. И вспоминаю песню Сергея Никитина «Когда мы были молодые и чушь прекрасную несли, фонтаны били голубые и розы красные цвели». Я через это уже проходил. Фонтаны били и розы цвели, но 25 лет моей жизни прошло при Лукашенко.
KYKY: Но еще 25 лет это не продлится.
А.Ф.: Это вам кажется. Повторюсь: 25 лет – это полная смена политического поколения. Мы с вами не знаем, когда закончится эра Лукашенко. Ведь это не эра одного человека, это эра миропонимания и той модели, которую он построил. Мы не знаем, что нужно сделать, чтобы ее изменить. Мы пока не знаем, насколько тяжелыми будут последствия. Понятно, что кто бы ни пришел ему на смену, произойдет полная ревизия принятых ранее решений. Часть из них останется, но часть надо будет менять, это очевидно. Представляете себе, например, изменение образовательной системы? Это затронет огромное количество людей! А система здравоохранения? А пенсионная система?
Когда начали выдвигать единых кандидатов, я написал в «Народной воле» колонку. Сказал: ребята, ответьте мне на пять насущных вопросов: что вы будете делать с пенсионной системой, с образованием – и так далее. На меня набросились: «Ты что, не понимаешь?» Да я понимаю: спрашивать это у людей, которые знают, что их не выберут, – бессмысленно. У них нет ответа. Но ведь суть альтернативы не в том, что на экране появится Ольга Ковалькова или Павел Северинец, которые произнесут какие-то громкие слова в пользу суверенитета. Лукашенко будет в роли защитника суверенитета куда более убедителен – о чем и сказала госпожа Алексиевич. Альтернатива заключается в том, что люди должны понимать: завтра они просыпаются в стране, где будет происходить вот это, это и это. Вы знаете, например, что я не получу пенсию?
KYKY: Нет.
А.Ф.: Правильно, вы не думаете о пенсии, потому что вам 25 лет. А мне уже 55, и я думаю: «Господи, как я буду жить?» Потому что часть моей жизни прошла в ситуации, когда страховой стаж для получения пенсии был 15 лет. И он у меня был выработан, а сейчас стаж – 25 лет. И я не знаю, сколько мне еще до него надо бежать. А это целое поколение, все люди от 55 до 60 в одной со мной ситуации, потому что пенсионная реформа Щёткиной была сделана без всякого учёта реалий. Жизнь состоит из таких «мелочей», о которых ваше поколение еще не задумывается. Я знаю тех, кто работает сейчас с господином Зеленским. Мне их очень жаль.
KYKY: Почему же?
А.Ф.: Они пришли из бизнеса и никогда не задумывались над теми вопросами, которые я вам сейчас задаю. И вот, почему нужен переходный период – почему нельзя выбрать 35-40 летнего. Не пройдет больше этот фокус в стране, потому что страна состарилась. Основная часть электората уже старая. И нужно думать о них, разговаривать с ними. А не только с вами.
KYKY: Не думаю, что с «нами» как-то разговаривают.
А.Ф.: Это другой вопрос, что с вами не разговаривают. Они вообще сейчас ни с кем не разговаривают. Они разговаривают между собой, и этот междусобойчик называется «Клуб редакторов». У них единственный зритель – Лукашенко. Вдруг он в этот момент включит и их услышит. Собственно, политика – это не когда вы говорите о ком-то, а когда вы говорите с кем-то. До определенного момента Лукашенко говорил с кем-то, поэтому побеждал. И в принципе, побеждал до 2001 года стабильно. А после этого единственным его слушателем стал он сам. И все начали дружно подстраиваться под собственное представление о том, чего хочет Лукашенко. Вспомните этот фильм, в который были вбуханы деньги, а на съемках люди на площади кричали: «Что-то не так!» (речь о фильме «Авель», который породил один из главных беларуских мемов – Прим. KYKY) Вы представляете площадь, на которой кричат «Что-то не так!»?
KYKY: Да, это было потрясающе.
А.Ф.: Ребята, ну даже Лукашенко поймет, что это враньё. Кстати, я этого фильма не видел – я его даже осуждать поэтому не могу. Хотя я бы с удовольствием посмотрел его – просто чтобы посмеяться.
«Мы все выпадем из вечности»
KYKY: Вот вы говорите: жаль тех, кто там остался, жаль тех, кто туда только попал. Жаль старых и молодых. А себя вам не жаль?
А.Ф.: В 1996 году меня первый раз выбросили из политики – я защитил кандидатскую диссертацию и начал активно заниматься наукой. В 2010 году я попытался вернуться в политику. Меня не просто выбросили, а еще и привязали на некоторое время приговором суда – я написал несколько книг и защитил докторскую. У меня была прекрасная возможность для самореализации. Когда сейчас я думаю о том, как прошли эти 25 лет, не могу сказать, что они были самыми счастливыми. Самые счастливые – это пять горбачевских лет, потому что я был молод, здоров и занимался любимым делом – работал в школе. Это было классно, всё было впереди, это был тот глоток свободы, которым я живу до сих пор.
Но за последние 25 лет я сделал много. Дело даже не в том, что я написал кучу книг – и биография Лукашенко далеко не самая интересная. Просто мне 55 лет. Жена запретила мне употреблять словосочетание «я старый» – говорит: «Это что, тогда и я старая?». Я сделал интервью с лауреатом Нобелевской премии, и я не имею ввиду Светлану Александровну, с которой, к счастью, мне довелось общаться много раз. Я общался с лауреатом «Оскара» – Анджеем Вайдой. Да, это были всего полчаса моей жизни. Но это были полчаса моей жизни! И когда мы встретились – это был последний год его жизни – у меня была последняя возможность рассказать ему, чем он был для меня и моего поколения. В моей жизни встретилось такое количество людей, о которых я не мог и мечтать, если бы оставался школьным учителем в Гродно. Когда меня выпустили из «американки», я пришел домой, включил интернет. Тогда я еще не жил в Facebook, я жил в «Живом журнале» – вы, наверное, не помните.
KYKY: Помню-помню.
А.Ф.: Там всё было проще, гораздо меньше информационная лента. Я отмотал её за те 109 дней, что меня не было. И вдруг увидел, какое количество людей переживало за нас, пыталось нам помочь. Они все что-то писали, собирали подписи... Я счастливый человек. Когда я смотрю на тех, у кого всё свелось к политике, мне их абсолютно искренне жалко. Думаю: «Господи, какие вы все неудачники! Ничего, кроме этого, вы ничего в своей жизни не сделали. И вам не повезло – с вами разговаривали только потому, что вы были беларускими оппозиционерами эпохи Лукашенко». Мне повезло, потому что моя жизнь не свелась к оппозиции и не будет сводиться. Я еду в Париж не для того, чтобы побеседовать с начальником департамента французского МИДа, а чтобы сходить с любимой женщиной в Лувр и в музей Орсе. И мы сидим на улице, а перед нами Собор Парижской Богоматери. И это не мюзикл, это роман Гюго. Это другая жизнь, совершенно не связанная с политикой, не связанная с чем-то сиюминутным. Она связана с вечностью, с историей, культурой, красотой.
Наполеон строил свою жизнь по законам литературы – он знал, что нужно говорить, чтобы тебя цитировали веками. Попробуйте процитировать современного беларуского политика. Это хуже, чем цитировать Горбачева.
KYKY: Ну почему? Современного беларуского политика удобно цитировать как анекдот.
А.Ф.: К сожалению, да.
KYKY: Просто вы говорите про вечность – а мне кажется, мотивация людей, которые бегут в политику, – это как раз вечность. Они же в учебники хотят войти.
А.Ф.: Учебник не вечность, он переписывается каждые 25 лет. В вечности остается Ньютон, Архимед, Наполеон, Пушкин, Бона Сфорца, Александр Власов – я имею в виду создателя «Нашей Нивы», Купала – и то не весь. Мы все из вечности выпадем. Лукашенко в ней останется, и я ему не завидую. Именно потому, что каждые 25 лет кто-нибудь будет переписывать учебники. Он, правда, считает, что ему все равно, но я знаю, что это не так.
Он просто боится, что вечность настанет быстрее, чем он уйдет из жизни. Поэтому так оттягивает момент своего ухода – чтобы не получить оценку при жизни.
Но вообще он живет, соизмеряя себя с вечностью. А мы все – ну что останется от меня в учебнике? Ничего. А вот в библиографии останутся мои труды по Пушкину и по Мицкевичу, по истории Беларуси и беларуской литературы. Я успел сделать многое. Спасибо Александру Григорьевичу за то, что он время от времени выкидывал меня из политики. Не выкинул бы – фиг бы я все это успел сделать.
KYKY: Были бы тоже уставшим, грустным человеком?
А.Ф.: Ой, какой я был бы грустный! А сейчас мы сидим с вами, оба смеемся – именно потому, что нет внутренней усталости. У меня усталость от другого: когда я работаю много (а я работаю много), я делаю книги, комментарии к изданиям классиков, придумываю новые проекты – это требует много времени и сосредоточенности. У меня есть от этого усталость. Но зато потом ты берешь в руки свою книгу и думаешь: «Ну разве не кайф, ребята? Кайф».