— Дима, Аня, не пяльтесь так по сторонам!.. Всё, поздно, смотри — уже заметили, — говорю я приятелям, которые приехали в Москву и остановились в моей съемной квартире.

Дело происходит 9 мая, лет пятнадцать назад. Тополя распускаются, топонимы радуют: трое уроженцев Минска идут от Белорусского вокзала по 2-й Брестской улице — победно, будто на рейхстаг... Но у погранперехода на Садовое кольцо нас поджидают патрульные менты в чистых и белых (по случаю праздника) форменных рубахах. Безошибочно учуяв приезжих, младший по званию херувим с кормленой рязанской ряшкой отделяется от стаи и, улыбаясь во все 29 зуба, на лету произносит заветное «буть'дабрыдакументики».

Ни у меня, ни у гостей не оказывается московской регистрации, и патрульный прямолинейно предлагает дилемму — «пройдемте или решим на месте». При этом сумма в решении задачи оказывается вполне гуманной, и мы не без облегчения протягиваем менту несколько малозначительных купюр.

— Т'шшто делаешш, не так же, люди кругом… — яростно шепчет ряшка, — В пассспорт положи, а я его еще раз как будто проверю. Воо… Ну, теперь другое дело — вижу, что коренные москвичи!

Для меня это не слишком типичная история. За 16 лет московской жизни я лишь однажды снова оказался в схожей ситуации.

С еще одним минско-московским другом мы хорошо посидели; за распитием последовало распевание — и, подозреваю, инородцев в нас выдала песня на стихи М. Богдановича, громко исполненная дурными голосами на улице Тверской.

И все же, как гласит перевранная потомками цитата Марка Туллия Цицерона, «исключения только подтверждают правила».

Укореняясь в Москве, всякий приезжий рано или поздно (или — время от времени) платит этому городу некую внезаконную ренту, взамен получая метафизический «паспорт москвича». Это вовсе не обязательно сводится к бытовой коррупции — вроде ментовских поборов или взятки для хорошего трудоустройства. Как правило, это вообще неконвертируемый взнос.

Гораздо чаще Москва требует в жертву часть твоих привычек, жизненных правил, табу. Мимикрия — главный залог выживания здесь.

Умей реагировать мгновенно. Включи шестую передачу. Научись ходить боком в толпе. Смотри сквозь мало- и незнакомых людей, будто сквозь стекло (даже глядя в глаза). Ничему не удивляйся прилюдно. Не реагируй на оклик гопника и окрик начальника. Уходи от конфликтов; не вышло — бей первым и беги в эту брешь. Пиарься, преувеличивая собственные способности: пока разоблачат, ты уже получишь опыт по цене таланта, если не дороже. Будь незаменим или проиграешь. И тому подобное.…

Но в способности мимикрировать у белорусов в природе и так мало достойных соперников — если не считать муху-журчалку (способна притворяться осой) и кроличьего сыча (умеет шипеть по-змеиному). Именно поэтому наш человек умеет окапываться в Москве гораздо быстрее, чем украинец, узбек или русский мигрант из Вышнего Волочка. И гораздо глубже.

Поток белорусов, едущих жить и работать в Москву, растет бешеными темпами.

По данным российского Центробанка, объем личных денежных переводов из России в Беларусь в 2010 году составлял 411 млн. долларов, в 2012-м — 843 млн., а по итогам 2013-го наверняка превысит 1 миллиард. В абсолютных цифрах это немного по сравнению с Узбекистаном или Таджикистаном — основными поставщиками дешевой рабочей силы. Но по темпам прироста мигрантов в Россию — в 2,5 раза за 4 года! — Беларусь вышла в абсолютные чемпионы среди всех постсоветских стран. Едут не только строители и токари: полным-полно людей, не чуждых высшему образованию.

Сколько наших понаехало в Москву за эти годы — точно неизвестно: границы прозрачны, всех не учтешь. По моим подсчетам на салфетке (не буду утомлять методикой — кому интересно, могу поделиться), в Москве живет никак не меньше 150 тысяч белорусов, причем более половины из них оказались здесь не позднее 4–5 лет назад.

150 тысяч человек — это город размером с Барановичи, целиком переехавший в Москву.

Человек 30–50 из них вы можете встретить на здешних курсах «Мовы цi кавы», встречах диаспоры, клубных концертах белорусских групп. Но встречаются, как правило, одни и те же лица. Где все остальные? А фиг нас знает. Я же говорю — умеем глубоко окапываться. Партизанские гены позволяют белорусу обустроить землянку и блиндаж где угодно — будь то Сыктывкар или Нью-Йорк. Или Барановичи, кстати — какая разница?

Первые годы жизни в Москве неудержимо тянуло обратно. Причиной тому была не столько ностальгия, сколько понимание: «Будет плохо — в крайнем случае вернешься навсегда». С другой стороны, возникал дико мотивирующий челлендж: «Вернуться таким образом — значит, проиграть». Постепенно интервалы между поездками на Родину увеличивались.

Через несколько лет московской жизни, приехав в Минск на недельку, я вдруг ощутил нечто вроде паранойи. Город, в котором я родился и прожил почти четверть века, представал как минимум странным.

Встречные вели себя как в замедленном повторе. Компании посетителей кафе за соседним столиком, чуя во мне «тихаря», внезапно замолкали. Друзья начинали ржать над невесть откуда появившимся московским акцентом. Все пришло в норму, когда сообразил включить ручной режим. Замедлил шаг, темп речи, перестал переходить улицу на красный свет в неположенном месте. С другой стороны, от этого возникал риск заснуть на ходу и пропустить обратный поезд.

Пару дней спустя, стоя на минском перроне, я впервые разделил в уме: «Возвращаюсь с Родины домой». Паранойя исчезла и впоследствии не повторялась. Минск отпустил. С тех пор мы с ним хорошие друзья и соседи по землянкам. Жаль, видимся редко.