Белорусам не свойствен бытовой историзм. В городе это проявляется в постоянном изменении ландшафтов, динамичной и, как правило, беспричинной смене названий улиц, исчезновении знаковых объектов топографии и появлении новых. В деревне историческая память редко идет глубже двух поколений. Событийный уровень прадедов и прабабок является конечным; все, что происходило до них, не интересует и не подлежит изучению. Благодаря множественным войнам, частой смене государственной принадлежности территории от Бреста до Витебска, непрекращающимся попыткам насильственной полонизации или русификации, сам концепт исторической памяти ушел из умов.

Есть лишь одна нация, которая не имеет бытовой истории в такой же степени, в которой не имеют ее белорусы. Это – американцы, предки значительного количества которых попали на материк как раз в тот момент, на котором обрывается уровень познаваемой белорусской деревней истории. Но Америка породила некий идеальный мир, навязавший среднестатистическому гражданину культурные практики, обычно предлагаемые историей. У Америки есть кинематограф, на который равняются ее граждане и сюжеты которого пересказывает друг другу так, как если бы они на самом деле имели место в прошлом.

«Хотя американская реальность появилась раньше кино, ее сегодняшний облик наводит на мысль, что она создавалась под его влиянием, что она отражение гигантского экрана, но не как мерцание платоновских  теней, а в том смысле, что все здесь как бы несет на себе отсветы этого экрана»,  – пишет об этом феномене Жан Бодрийяр (Бодрийяр Ж. Америка. СПб.: Владимир Даль, 2000. – С. 128). При этом, отмечает Бодрийяр, «за пределами кинозалов кинематографична вся страна. Вы смотрите на пустыню так же, как смотрите вестерн, на метрополии – как на экран знаков и формул. То же самое ощущение возникает, когда выходишь из итальянского или голландского музея и оказываешься в городе, который кажется отражением этой живописи, словно она породила его, а не наоборот. Американский город тоже, кажется, получил жизнь от кино. И надо идти не от города к экрану, а от экрана к городу, чтобы узнать тайну последнего. В городе, где кино не облачается в форму чего-то необыкновенного, а окутывает улицу и весь город мифической атмосферой, оно становится подлинно захватывающим. Поэтому культ звезд – не побочный эффект кино, а его знаменитая форма, его мифологическое преображение, последний великий миф нашего времени». Изучая американский кинематограф и кодекс поведения американцев на дорогах, можно узнать об этой нации гораздо больше, чем читая социологические и антропологичские эссе на эту тему, заключает Бодрийяр. Американцы сориентированы на кинематограф настолько плотно, что для того, чтобы получить некий унифицированный образ идеального американского гражданина, абсолютно счастливого человека в понимании масс в тот или иной момент, достаточно обратиться к популярным блокбастерам.

У белорусов вытесненное историческое начало не нашло замены неким одним культурным феноменом. Они прекрасно понимают, что кино – это кино, жизнь – это жизнь. Точно так же они относятся к театру, музыке, ТВ. Они не ориентируются на поведенческие коды, предлагаемые в популярных телесериалах. Мечта белорусов, их представление о неком идеальном счастливом гражданине, дает о себе знать очень редко и совсем не проникает в повседневность. Это проявляется даже на уровне одежды. Повседневная одежда гарлемских рэпперов столь же продумана, как и праздничная, спешащий в офис американский менеджер подспудно воспроизводит механику движений и общий стиль, увиденный в популярном экранном продукте – так же, как будет воспроизводить некий имеющийся у него в голове эталон на вечеринке с друзьями, концерте и проч.

Повседневная одежда белорусов является casual в прямом смысле этого слова. Им чуждо чувство стиля как копирования умозрительных образов. Слушающий рэп белорусский подросток мало чем отличается от белорусского подростка, слушающего русскую попсу. В ежедневной жизни белорусы напяливают на себя  то, что попадается под руку, не делая оглядки на популярные видеоклипы, просмотренные фильмы или что бы то ни было другое. В выборе одежды они могут руководствоваться комфортом, погодой, желанием не выделяться – но только не своим стремлением воспроизвести некий идеальный образ. Эманации идеального проникают в их гардероб лишь в сокровенные моменты, коими являются праздники.

Оговоримся, что в данном случае мы говорим не о городской интеллигенции и не о немногочисленном пока upper middle class, имеющим более-менее престижные работы, читающим модные российские журналы, а потому одевающимся более-менее осознанно. Речь в этом эссе пойдет о той социальной страте, которую можно было бы определить как национальный вариант lower middle – жители села и заводских окраин. Причем, ввиду непрекращающейся миграции крестьян в города, опустения сел и распухания белорусских областных центров и столицы, в культурном плане эти две категории на самом деле категория одна – сельчане, которые еще не выехали в город, и горожане в первом-втором поколении, которые еще в значительной степени живут по законам деревни.

В сущности, в жизни lower middle белоруса, существует 2 больших торжества: свадьба и юбилей. Сначала они веселятся на свадьбах друзей, затем – на своих собственных, потом приходит пора свадеб детей, венчает же активный период жизни юбилей – огромное прощальное торжество со своим особым настроением, которое, в зависимости от активности человека, организуют кто в 50, кто – в 60 лет.

На свадьбы и юбилеи белорусы одеваются с нарочитостью и продуманностью, на прокат платьев и костюмов тратятся деньги, за которые в обычной жизни покупается сразу несколько предметов гардероба. Нередки случаи, когда парикмахеры выезжают к клиентам в 5-6 утра только для того, чтобы сделать укладку. Словом, подготовка к свадьбе и юбилею – продуманный процесс, в котором нет ни толики casual. Идеальный жених, свидетель, юбиляр лепятся скрупулезно, с продумыванием всех мелочей. Тем интересней анализировать этот образ.

Нейлон: идеал не потеет.

Первое, что бросается в глаза на свадьбах и юбилеях, организуемых в деревнях и заводских столовых – обилие нарядов из синтетических тканей. В повседневной жизни lower middle одевается так, чтобы не испытывать дискомфорта при значительных физических нагрузках. А потому синтетические ткани и волокна игнорируются. Исключением может являться разве что допущение некоторых разновидностей акрила, а также популярность нейлоновых спортивных костюмов. Однако спортивные костюмы одеваются опять же исходя из их удобства и очень редко носятся на голое тело (считается, что наличие под ними хлопковой рубашки или майки смягчает «парниковый» эффект синтетики).

На свадьбу и юбилей одеваются же не просто синтетические, но еще и неудобные вещи. Рубашки из вискозы на голое тело, костюмы из искусственных тканей – у мужчин, блузки из 100%-го полиэстера, платья из самых невероятных клеенчатых субстанций – у женщин. Все это мнется, не держит стрелок, сковывает движения. Зимой в этой одежде холодно, летом – отчаянно жарко. Самое любопытное, что эти синтетические вещи ничем не лучше, не дешевле и не красивей аналогов из натуральных тканей. И все же, готовясь к юбилею, lower middle осознанно отдает предпочтение синтетике, руководствуясь некой нигде не выраженной и не закрепленной модой.

В том, как они заставляют страдать свои тела в те моменты, когда тела должны расслабляться и получать удовольствие, нет места жертвенности. Осознанный выбор искусственной одежды обусловлен вовсе не желанием компенсировать плотские удовольствия добровольной схимой в неудобной одежде. Скорей, покупая нейлоновую рубашку на свадьбу или юбилей, средний белорус забывает о том, что он – живой человек. В момент этого выбора им руководит все то же желание быть неким идеальным существом. Идеал же в сознании среднего белоруса отличен от идеала, мыслимого европейцем или американцем. Западный идеал – потеет, мучается от жажды, ходит в туалет, сгорает от сексуального желания. Идеал среднего белоруса похож на старый советский манекен, образцы которых еще можно найти в универмагах районных центров. Он хорошо сложен, уверен в себе, умеет принимать правильные позы на витрине жизни, но при этом сделан из пластика. Он умеет себя контролировать настолько, что вообще не потеет. Ему не нужна уборная. Он способен носить рубашки из вискозы и танцевать в ресторане в черном длинном пальто, оставаясь совершенно сухим. Отображением данного представления в городской мифологии является рассказ о человеке, который совсем не пьянеет. Он может пить больше всех, окружающие его гости уже валяются под столами, но этот герой стоит на ногах и способен связно формулировать мысли, т. к. его тело не подвержено действию алкоголя. В ходе среднестатистического торжества один из вариантов этого мифа рассказывается хотя бы единожды. Застолье воспринимает рассказ про героя с восхищением – каждый хотел бы оказаться на месте этого персонажа, хотя все употребляют алкоголь именно для того, чтобы опьянеть, и на деле возрастание иммунитета к спиртному сделало бы большинство этих людей глубоко несчастными, т. к. увеличило бы дозу спиртного, которое необходимо покупать со своих зарплат.

Тем не менее, выбирая наряд на торжество, представитель lower middle стоит перед тем же мифологическим выбором: доказать всем за столом, что он – герой, отчасти идеальный человек, способный пережить два дня праздника в синтетическом костюме или рубашке, или предстать заурядной личностью, пришедшей в обычном хлопковом наряде.

Костюм и галстук как атрибуты системы.

Большинству из них, – агрономам, водителям, рабочим и т. д., ношение костюма, классической мужской пары или тройки, в принципе не свойственно. При этом у каждого из них в гардеробе есть по меньшей мере один, оставшийся со свадьбы, костюм. В повседневной жизни его надевают в исключительных и чаще всего малоприятных случаях – суд над сыном, собственный развод, похороны родителей. Как правило, акт надевания костюма в подобных ситуациях носит принудительный характер. Субъект либо сам понимает, что так надо, либо его принуждают к этому родственники, что существенно увеличивает внутреннюю агрессию в отношении предмета одежды. Поскольку чаще всего надевание костюма обусловлено контактом с государством во всех его проявлениях – от устройства на работу до вызова в милицию, – в общественном сознании мужской костюм становится своего рода униформой для столкновений с системой.

Свадьба и юбилей – два случая, когда костюм надевается без принуждения. Индивидуум в данном случае понимает, что их ношение не сопряжено с неким конформистским актом, желанием угодить работодателю, участковому милиционеру, кому бы то ни было другому, а является скорей результатом желания не быть хуже других. Этот концепт – быть как все, не хуже всех, – охотно принимается как поведенческий мотив у lower middle.

Однако интересная трансформация происходит с ношением галстука. Беспрекословно повязывая его в исключительных случаях повседневной жизни, представитель lower middle как правило решительно отказывается надевать его на свадьбу или юбилей, требуя предоставить ему право пойти в костюме и расстегнутой на верхнюю пуговицу рубашке. Это предложение практически всегда натыкается на ожесточенный отпор родственников, прежде всего жен, в сознании которых ношение галстука ассоциируется как бы с конвенциональностью, гарантией социального поведения мужчины. Им кажется, что человек в галстуке никогда не позволит себе лишнего, воздержится от драки и танцев на столе. Достигаемый в большинстве случаев компромисс выглядит следующим образом: мужчина держится в галстуке официальную часть (в случае со свадьбой это процедура регистрации в ЗАГСЕ и последующее фотографирование, в случае с юбилеем – момент, когда закончатся поздравления стоящих выше по должностной лестнице коллег). После этого галстук снимается и прячется в карман пиджака.

Борьба lower middle с галстуком является пароксизмом их стремления к социальной свободе, единственно допустимым бунтом против системы. Это еще одно проявление идеального в них. По мнению мужчин lower middle, абсолютный белорус свободолюбив, но знает рамки свободы. Он готов сорвать с себя галстук, но останется в пиджаке. Как бы неудобен он ни был.

Морфология прически: они это всерьез.

Жан Бодрийяр мыслил моду как циклично повторяющуюся комбинацию знаков и кодов: «Мода являет собой то уже достигнутое состояние ускоренно-безграничной циркуляции, поточно-повторяющейся комбинаторики знаков, которое соответствует сиюминутно-подвижному равновесию плавающих валют. В ней все культуры, все знаковые системы обмениваются, комбинируются, контаминируются, образуют недолговечные равновесия, чья форма быстро распадается, а смысл их не заключается ни в чем». (Бодрийяр Ж. Симолический обмен и смерть. М.: Добросвет, 2000. – C. 176). В социальном плане в основе моды, по его мнению, лежит «компромисс между необходимостью инноваций и необходимостью сохранения фундаментального порядка – именно этим мода характеризуется в «современных» обществах. Она поэтому приходит к игре изменения»  (Бодрийяр Ж. К критике политической экономии знака. М.: Библион-Русская книга, 2003. – С. 37). По мысли Бодрийяра, статус «нового» и «старого» в дискурсе моды абсолютно равнозначен, а все ее изменения носят «цикличный характер» (там же, С. 36). При этом, по мнению Бодрийяра, повторяясь на новом уровне, через 10, 15, 20 лет, новая мода иронизирует над старыми культурными кодами. Это повторение носит характер пародии, гипертрофируя те формы, которые ранее были серьезными. Описанное Бодрийяром явление можно проследить на примере того, как видоизменяются в настоящий момент, в XXI веке, формы, почерпнутые из 1970-х. Классическим примером такого пародийного изменения может быть, например, дизайн автомобиля «Фольксваген Жук», в котором прежние черты доведены практически до абсурда, сформировав едва ли не комическую внешность.

Феномен белорусских праздничных дресс-кодов заключается в том, что многие детали одежды, и, главным образом, женские прически, воспроизводят популярные в 1950-е 1970-е гг. черты совершенно всерьез, без всякого переосмысления и иронии. В школьных и заводских столовых, недорогих ресторанах, где lower middle празднует свои свадьбы и юбилеи, по-прежнему можно увидеть то, что было популярно 30-40 лет назад. Причем увидеть не только на людях пожилых, принципиально не желающих меняться, но и на молодежи, которая в манере одеваться беспрекословно следует пожеланиям родителей.

Начесы, куксы, шиньоны, макияж и даже духи – все это выглядит и пахнет так, как было в годы застоя. В мужской праздничной моде это проявляется в принципиальном игнорировании последних веяний. В 2006-м г. на белорусском lower middle торжестве не увидишь трехпуговичных однобортных костюмов, рубах с широким воротом и проч. Две трети посетителей здесь по-прежнему щеголяют в двубортных пиджаках, которые не просто вышли из моды в европейском городе, но вот уже лет 5-7 как стали свидетельством экстремально дурного вкуса в деловой и праздничной одежде. На официальной части, когда галстуки еще не сорваны с шей, здесь можно увидеть актуальные для зимы 2005 г. широкие узлы. Но это – не потому, что эти люди, пусть и с некоторым запозданием, следят за модой. Это потому, что так было принято носить галстуки в 1970-х. Их галстуки – не умелая стилизация под моду того периода, не пародийное ее переосмысление с легкой гиперболизацией узоров, это и есть те самые галстуки 1970-х, без малейших изменений.

Это доказывает: идеал, к которому подспудно стремятся все эти люди, наряжаясь, существует вне времени и вне моды. Они не тратят время на разглядывание модных журналов, стараясь оставаться актуальными.

Кроме того, это явление на бытовом, простейшем уровне демонстрирует происходящее в Беларуси со временем. Национальная мода – это не цикличная смена кодов, как ее описывал Бодрийяр, а один-единственный код. Нет никакой раскручивающейся спирали, никакого ироничного повторения. Время застыло. Все новое не просто отвергается – оно не приходит сюда, теряясь в культурном пространстве между Москвой и Витебском. Lower middle свадьба и юбилей существуют как бы в музейном пространстве, где экспонаты не нуждаются в обновлении. Жизнь остановилась. Брачующиеся дети в точности повторят судьбы своих родителей. Она будет работать в конторе, он – в милиции. Он быстро сопьется, она будет одна воспитывать детей. И, если нет выхода из этой глобальной жизненной предопределенности, глупо было бы требовать изменений в том, как одеваются эти люди.

One size fits all.

При этом следует отметить одну особенность теперь уже сугубо мужского гардероба. На подобных торжествах крайне часто можно увидеть костюмы и рубашки, не подходящие носителям по размеру. Особенностью строгого гардероба является то, что малейшее несовпадение роста, ширины и прочих параметров сразу же бросается в глаза, – в отличие от спортивной или джинсовой одежды, где это не так заметно. Костюм, который больше требуемого на два-три размера, сразу же обращает на себя внимание – видно несоответствие длинны рукавов, мешковатость и проч. Классический пример дресс-кода на торжествах lower middle – рубашка с непропорционально большим воротником, который собирается в складки после затягивания галстука.

Представляется, традиция донашивать парадные, «не надеванные» вещи отцов и старших братьев привела в этой среде к появлению своего рода моды на небрежность в выборе размеров. Нечто аналогичное можно наблюдать в манере одеваться черных кварталов европейских и американских городов. Наличие огромного количества детей в семьях, донашивание одежды друг за другом, привело к тому, что стильным здесь считается то, что больше по размеру (в последнее время эта мода широко проникла в масс-культ).

В случае с lower middle очень часто размер игнорируется при покупке совершенно новой веши специально под торжество. В этой небрежности на самом деле сквозит нечто большее, чем превратности возникшей на принципе «от отца сыну» моды. Здесь проскальзывает некое уважительное, сакральное, отношение к костюму как к вещи священной, преобразующей фигуру и самого носителя в некую новую социальную сущность (коннотации, связывающие костюм и галстук с общественной системой лишь усиливают этот эффект). Строгий наряд как атрибут совершенно иной социальной жизни, которую представители lower middle в лучшем случае обслуживают, в худшем – не видят вообще, мыслится совершенным сам по себе. Его не нужно тщательно вымерять, подбирать именно по размеру своего несовершенного, слишком толстого или, наоборот,  чересчур костлявого тела. Lower middle мыслят костюм  именно как атрибут, песцовую мантию и императорскую корону, сделанные по принципу one size fits all. Совершенное совпадение размеров не просто невозможно, но и не нужно. Парадный наряд говорит сам за себя. Человек, облаченный в праздничную пару, уже одет безупречно, вне зависимости от того, как сильно не совпадают размеры и как странно, нелепо или смешно он при этом выглядит.

Фиолетовые леди.

Если мужским проявлением внутренней свободы у lower middle является сорванный и спрятанный в карман галстук, то площадкой женского самовыражения является цвет волос. Сексуальная революция в женской одежде пришла в эту среду где-то в конце 1980-х. Однако пришла довольно странно. Здесь уже допустимо абсолютно все: короткие, очень короткие юбки. Колготки в крупную сетку. Отсутствие лифов под тонкими, почти прозрачными полиэстеровыми блузками. Вызывающе яркий макияж. Откровенно открытый бюст. Нижнее белье, продуманно показывающееся отовсюду. Но во всем этом есть одно «но»: так одеться женщина может лишь несколько раз в жизни – на свадьбы и юбилеи. В оставшееся время родители и спутник жизни сделают все, чтобы о сексуальной революции и изменениях, произведенных ею в одежде, никто не вспоминал.

А потому площадью свободы для дам lower middle является цвет волос. С конца 1980-х, когда их просто выбеливали аммиаком с гидропиритом, здесь произошли существенные изменения. Представительницы этого круга, довольно скромные в повседневной манере одеваться, красят волосы в самые невероятные цвета. Если в декорациях западной городской культуры фиолетовый или оранжевый цвет волос у девушки непременно будет своего рода «жестким десигнатором», указующим на ее принадлежность к фан-клубу какой-нибудь хард-рок либо трэш команды, то белоруски красят волосы в невероятные цвета просто так. И, поскольку эстетического в этом действе крайне мало и они это прекрасно понимают, к нему можно относится как к борьбе за собственную независимость. Их спутники борются с этими проявлениями так же ожесточенно, как супруги – с мужским намерением не надевать галстук на свадьбу или юбилей. И, как и в случае с галстуками, в конечном итоге образуется некий компромисс – волосы все-таки красятся, с обещанием больше так не делать.

Подготовка такой девушки к свадьбе подруги (перед собственной свадьбой революционных действий с волосами обычно не производится) либо к юбилею родителей, концентрируется на попытках скрыть буйство цвета на голове. Парикмахеры делают все возможное, чтобы сгладить шокирующий эффект, уложить оттенить, нивелировать… Что заставляет сделать вывод, что идеальная женщина, в представлении этих любительниц красок для волос радикальных цветов, время от времени позволяет себе проявлять свою личную свободу, но, из-за радикального, необузданного характера этой свободы, потом вынуждена стыдливо прятать ее вопиющие последствия. Она не кичится тем, что свободна. Она не выпячивает свою «фиолетовость». Единожды продемонстрировав ее всему миру, она стыдливо прикрывает ее.

Самая главная вещь в гардеробе.

Никто так не заботится о состоянии своей обуви, как мужчины этого круга. Рвение, с которым они сначала повсеместно скупают ботинки с острыми носами, а затем сами же принимаются их хаять, демонстрирует градус актуальности этой темы. Здесь крайне распространен миф-поучение о том, что настоящий мужчина может быть грязно одет, на нем может быть дешевый костюм и рваная рубашка, но, если при этом у него все в порядке с обувью, он может очаровать любую девушку и, не тушуясь, отправляться в любое общество.

Ботинки представителей lower middle бывают дешевыми, могут иметь сомнительные цвета и не сочетаться ни с одной деталью одежды. Но они всегда будут до блеска начищены. В белорусских универмагах не найдешь специальных походных сумок, позволяющих держать деловой костюм в безупречном состоянии во время длинных авиаперелетов, путешествий на автобусе или в поезде. Зато даже в самом отдаленном от столицы райцентре без труда найдешь пропитанные специальным гелем поролоновые губки, служащие для того, чтобы обновить блеск на туфлях.

Туфли – деталь одежды, которая больше других соприкасается с нечистотой окружающего мира. В повседневной жизни обитателям села очень часто приходится носить резиновые сапоги, по щиколотку утопая в навозе, торфе, традиционном деревенском бездорожье. Блестящая обувь – это вызов непроходимой грязи повседневности. Декларация того, что идеальный счастливый человек ходит как бы не касаясь земли.

Ангелы в белом.

Lower middle не любят экспериментировать с цветами своего гардероба. Особенно это касается мужчин, которые совершенно уверенно себя чувствуют лишь с белым и черным. При этом в быту и повседневности они предпочитают все-таки черный. Помимо аспекта, связанного с маркостью одежды (а их работа очень часто сопряжена с невозможностью носить светлые вещи), есть здесь еще и некая семантическая модальность, позиционирование себя по отношению к добру и злу.

«Черный цвет в представлении первобытных людей воспроизводил мрак, темноту ночи и могилы, распад и смерть, а стало быть, зло», – пишет исследователь цветовой семантики Ленина Миронова (Миронова Л. Н. Цветоведение. — М.: Высшая школа, 1984. — С.19). О мрачном, дьявольском значении черного цвета свидетельствует один из наиболее авторитетных исследователей византийской иконы В. Бычков (lower middle могут быть совсем не знакомы с европейской живописью, но знаковые коды славянской иконографии известны им очень хорошо, на некоем генетическом уровне): «В иконописи только глубины пещеры – символ могилы, ада закрашиваются черной краской. Это значение черного цвета было настолько устойчивым, что наиболее тонкие живописцы, желая избежать его там, где требовался простой черный цвет без всякой символики, или заменяли его темно-синим и темно-коричневым, или же корректировали его сине-голубыми бликами» (Бычков В. В. Византийская эстетика. — М.: Наука, 1977.  — С. 105).

В условиях непрекращающейся в селах и особенно на заводских окраинах столиц войны, перманентного выяснения, кто «на районе» является доминантным самцом, наиболее брутальным воином, ношение черного – попытка если не отпугнуть потенциального противника вообще, то психологически его задавить, создать ситуацию, когда в схватку он будет вступать в подавленном состоянии. Демонический черный – демонстрация опасности его обладателя, того, что он – bad guy, что с ним лучше не связываться. В системе американского вестерна аналогичным знаком является черная шляпа. В среде белорусских lower middle черный цвет повсеместен – от китайской куртки из тонкой кожи до джинсов или спортивных штанов. Обязательная деталь в холодное время года – черная вязаная шапка, почти повсеместно вытеснившая (не в последнюю очередь – именно из-за дьявольских коннотаций черного) когда-то престижные в этой среде и куда более теплые шапки из натурального меха.

Одеваясь на свадьбу и юбилей, представитель lower middle не может исключить схватки вообще. Более того, в большинстве случаев он вполне допускает пьяную драку и внутренне к ней готовится. Однако подобные стычки – это уже не война, но атрибут веселья. Протрезвев, все участники побоища единодушно придут к выводу, что перебрали, и посмеются над произошедшим, даже если кому-то из них придется провести в больнице несколько недель.

На свадьбу и юбилей представители этого круга отправляются без «бронежилета», роль которого играет черный цвет. Наоборот, на колористическом уровне они всячески подчеркивают свою невинность, дружелюбность, открытость для коммуникации. Обязательным атрибутом белорусского праздника является белый цвет. И чем белоснежней он, тем лучше. У мужчин местом его концентрации является рубашка (на носки этот цвет не распространяется уже довольно давно – близость священной детали одежды, обуви, заставила внимательней относится к выбору их цвета). Рубашка должна быть не просто свежевыстиранной или, что еще лучше для чистоты белого цвета, – только что купленной. На ней не может быть никаких узоров, никаких линий или клеток, пусть даже очень красивых или стильных. Белая рубашка должна быть девственно чиста, ибо это, как и костюм, не предмет одежды, но атрибут.

Вот что пишет о семантике белого цвета Ленина Миронова: «Белая краска – это мифологический эквивалент дневного света, всегда воспринимавшегося людьми как благо; это эквивалент молока и семени – жизнетворных начал; это модель воды, утоляющей жажду и очищающей тело». (Миронова Л. Н. Цветоведение. — М.: Высшая школа, 1984. — С.19).

Облачение представителей lower middle в белое накануне большого праздника также отсылает к их представлению об идеальном человеке. Он не агрессивен и не опасен, не зол и не отталкивающ – как большинство из них в будние дни. Напротив, этот тотемический белорус добродушен, открыт, светел и добр. Циничной и опасной сволочью он становится лишь перемещаясь из своего идеального мира в мрачную повседневность села и заводских окраин.

Вопрос, естественным образом вытекающий из этого расклада, довольно прост: эта самая повседневность есть ни что иное, как совокупность эманаций сознания большинства этих личностей, каждому из которых в состоянии покоя и праздника не чуждо красивое, доброе, вечное. Почему же тогда собравшись вместе на одной территории, будь то автобусная или троллейбусная остановка, заводской цех, очередь за плодово-ягодным вином в сельском магазине, они сообща продуцируют правила поведения, скорей напоминающие войну? Очевидно, что ни одно живое существо не хотело бы жить в том мире, в котором живет lower middle. На уровне популярной в этой среде продукции масс-культа этот феномен объясняется цитатой из кинофильма «Бумер» – «не мы такие, жизнь такая». Влиять на законы этой жизни lower middle считает выше своих сил. А потому, когда свадьба или юбилей заканчиваются, все снова облачаются в черное, и война продолжается…

Данная статья была опубликована в сборнике научных статей «Белорусский формат: невидимая реальность» в 2008 году.

Фотографии для материала были взяты из http://community.livejournal.com/by_trash/