Миллениалы не то, чем кажутся

Начнем с базовых вещей. Во-первых, сама идея о том, что поколения друг от друга отличаются – в том смысле, что люди, родившиеся в определенные годы, обладают общими свойствами, – идея новая. Это завоевание немецкой социологии 1920-х. Тогда был выведен срок, в течение которого поколение становится поколением – 25 лет. Но этот срок норовит сокращаться – сейчас поколения считают через 20 лет. Это происходит потому, что после социологов наука про поколения попала к маркетологам. Они первые приходят к колыбели родившегося младенца, чтобы посмотреть, на что он реагирует и что ему можно продать.

Есть известное сочинение двух американский авторов [Уильяма Штрауса и Нила Хау] «Generation» (потом у них была книга под названием «Post Generations») – там описаны все поколения чуть ли не от короля Артура. Эти два автора придумали термины «бэби-бумеры», «молчаливое поколение», и, собственно, «поколения X, Y, Z». Вот эти слова – миллениалы, центениалы – которыми мы так активно пользуемся, будто это некие явления природы. Но на самом деле в этих обозначениях есть значительная доля условности. Про это полезно помнить, чтобы наука изучения поколений не вылилась в гороскопы, которые тоже нам говорят, что люди, родившиеся в августе принципиально отличаются от людей, родившихся в марте.

Миллениалами называют людей, родившихся с 1980-го. Их привыкли воспринимать как подростков, но в следующем году миллениалам будет уже сорок. Центениалы – люди, родившиеся после 2000-го. Они только начинают свою социальную активность, немногие из них работают, но почти все они уже присутствуют на социальной сцене. Уже являются потребителями – имеют и тратят какие-то деньги, и влияют на то, как тратят деньги их родители. Поэтому на поколение Z обращают внимание маркетологи.

Как бог и начальник стали никому не нужны

Что касается центениалов как работников – чего они хотят? Чем они отличаются от работников постарше? Важно помнить, что в обществе не может родиться поколение, резко отличающееся от предыдущих. Но в обществе меняются нормы, и это наиболее ярко видно на молодых. Трансформация занятости труда касается абсолютно всех, но на молодых она проявляется в манифестной форме.

В отношениях работника и работодателя происходят три типа изменений – они же происходят и в политических отношениях. Первый – разрушение и потеря авторитета иерархии, на языке политологии это называется сменой запроса на делегирование запроса на участие. Люди все меньше готовы делегировать ответственность, власть на принятие решений кому бы то ни было. Темная сторона этого процесса в том, что, как часто жалуются, уже никто не уважает старших – мол, «обнаглели молодые совсем, мы в их годы другими были». То же самое говорят баллотировавшиеся и избравшиеся люди во всем мире – «никто не уважает старые партии, к элитам нет доверия, голосуют за каких-то популистов!»

Мир становится все более сетевым и горизонтальным в противоположность предыдущим историческим формациям. Это производная от всеобщей грамотности и легкости распространения информации. Все труднее внушать людям мысль, что есть некая элита, предназначенная для того, чтобы управлять, и есть все остальные – для того, чтобы повиноваться.

Это плоды распада религиозного сознания и веры в священное право королей: если мы не верим в помазанников божьих, как нам верить в начальника?

Как приструнить обнаглевших молодых работников? Политологи отвечают, что рецепт спрятан в слове «вовлечение». Чем больше вы вовлекаете избирателей и работников в обсуждения и принятие решений, которые будут касаться непосредственно их, тем больше вы разделяете с ними ответственность. Соответственно, тем больше они будут считать это решение плодом своей деятельности. Вовлечение – великая вещь, об этом знают те, кто занимается рекламой.

Как жить, если стиральная машина и бриллианты больше не радуют

Второй тип изменений – снижение эффективности прямого социального стимула. Когда это говоришь, обычно люди слышат «ура, работникам больше не нужны деньги». Но это не так – деньги всем чрезвычайно нужны. Центениалы, которые еще и не работники толком, финансовое вознаграждение ставят на первое место. Что же тогда меняется?

Производительность труда в промышленности с середины 20 века до 2015 года росла гораздо быстрее, чем производительность в сфере услуг. Потому что технический прогресс идет быстрее, чем может прогрессировать человек. Из материального работника не выжмешь больше, чем он в состоянии дать. При этом еще в 50-е в Америке почасовая зарплата росла быстрее, чем продуктивность, а уже в 70-е, благодаря техническому прогрессу, появился зазор. Зарплата и продуктивность продолжили расти, но продуктивность росла и растет намного быстрее.

Миллениалы – последнее поколение, на которое еще действует прямой материальный стимул. Последующие поколения денег тоже хотят, и считают, что имеют на них полное право, но работать больше за большую зарплату они не готовы. Вы должны понимать: по ходу человеческой истории все большее количество вещей, которые для предыдущих поколений были предметом борьбы и завоеваний, сейчас воспринимаются как само собой разумеющееся. С 90-х по 2015 год цены на многие товары сильно упали. Автомобили худо-бедно держатся, а идолы предыдущих десятилетий – стиральная машина, видеомагнитофоны, люстры, сервизы – то, чем можно похвастаться перед потомками, глядя на что, не страшно умереть, – перестают быть культовыми и дешевеют. Я храню в сердце фразу, которую мне как-то сказал американский экономист: «Нет технологий, которые со временем становятся дороже – если технология дорогая, значит скоро она подешевеет». Любое производство дешевеет, а вот услуги, то, в чем есть человеческая составляющая, – дорожают.

Почему в заголовках пишут, что миллениалы убили (они все время что-то убивают) – бриллианты и шубы? Демонстративное потребление, покупка предметов ради обозначения статуса, а не ради пользования ими для миллениалов не характерно.

Для них показатель статуса не предметы, а впечатления и опыт. Миллениалы и центениалы стремятся к тому, чтобы их жизнь была насыщенной и интересной.

Все хотят такую жизнь, но раньше насыщенной жизнь делала стиральная машина. С ней действительно гораздо интереснее, чем без нее, кто бы спорил! Но сейчас это образование, путешествие и саморазвитие. У этого позитивного явления тоже есть темная сторона – чем больше вещей становятся сильно дешевыми, тем больше людей хотят минимизировать свое потребление, чтобы к ним никто не приставал. В Японии это явление называется хикикомори или «городские отшельники» – люди, которые живут в квартире, онлайн зарабатывают небольшие деньги, заказывают еду под дверь и наружу не выходят. Довольно много наших современников совершенно не хотят социализироваться, добиваться успеха и общаться с себе подобными. Они хотят запереться от всех – и новая экономика услуг позволяет это делать. Интернет стоит дешево, аренда квартиры тоже может быть недорогой, как и еда. Можно так и жить – или начать наращивать свой жизненный уровень.

Давайте вспомним про закон Энгеля – закон смещения потребления, который хорош тем, что действует и на уровне индивидов, и на уровне домохозяйств, и человечества в целом. Так вот, этот закон гласит, что человек сначала тратится на еду, потом – на непродовольственные товары, а дальше – если ему повезет и доходы продолжат расти – на услуги. С точки зрения экономики, бедный человек – тот, который половину и больше своих доходов тратит на еду. Даже если тратите всё на омаров и шампанское, вы все равно бедный. Дальше, цинично говоря, с покупки еды вы переходите на покупку предметов, а потом – на покупку людей. Это могут быть разные услуги, может, вы массажистов себе покупаете. Человечество долгие века производило еду, потом начало производить машины, станки, одежду, часы и туфли. Сейчас идёт переход к экономике услуг и сервиса. Почему большая часть трудоспособных занята в сферах управления и коммуникации? Да потому что трудно оказать услугу человеку, не общаясь с ним.

А теперь вернемся ко второй закономерности – снижению эффективности прямого материального стимула. Люди все меньше готовы убиваться на работе за деньги. Так что их стимулирует? Это вопрос на миллион долларов, и прямого ответа на него нет. Например, эйчары говорят, что если кормить молодых работников на работе, они могут сильно прикипеть к работодателю. Смешно, но на самом деле нет: миллениалы и центениалы действительно привязываются к еде и караоке в офисе. Это ведь именно то, чем Google берет своих сотрудников. Людей поражают его офисы по всему миру: «Боже мой, сок выжимают при тебе, и даже пиво есть! Еще и горка, с которой можно съезжать на другой этаж, и подушки, где разрешают валяться – просто коммунистический рай!». За эти несчастные апельсины, которым цена – три копейки, Google эксплуатирует своих работников так, как никому и не снилось. Компания выжимает из сотрудников больше, чем из апельсинов, но производит впечатление необычайно гуманного и щедрого работодателя, которому работник должен быть признателен всей душой. Получается, бесплатная еда и развлечения способны  стимулировать новых людей больше, чем, казалось бы, гораздо более осмысленная материальная компенсация.

Как мы не заметили, что перестали быть крестьянами

И третья трансформация, которая идет на всех рабочих местах и происходит как с работниками, так и с работодателями – то, что называют «повышением разнообразия». Сейчас больше всего людей мире задействованы в «беловоротничковой» занятости. Это разнообразные офисные клерки, управленцы, чиновники. Если посмотреть на эту сферу на графиках, мы увидим, что она расширяется как труба пылесоса. Все больше людей становятся «белыми воротничками».

Причем здесь разнообразие и что это вообще такое в данном контексте? В индустриальном обществе был неширокий выбор работы: рабочий, крестьянин, солдат, инженер, врач и учитель – всё, выбирай на вкус. Были, конечно, экзотические люди, которые пели, танцевали и рисовали картины, но их было ничтожно мало. В постиндустриальном обществе, где мы с вами находимся, но свойства которого не до конца понимаем, профессий гораздо больше. Когда в СССР люди поехали за границу, а кто-то даже вернулся обратно, советские люди смеялись над странными американскими профессиями. Организатор праздников, дизайнер интерьеров? Что это за работа такая? Ерунда! То ли дело рабочий у станка! Сейчас все понимают, что даже не просто дизайнер интерьеров, а дизайнер интерьеров для вселенной компьютерных игр – отличная высокооплачиваемая работа. И таких работ становится все больше, потому что люди сами выдумывают себе профессии.

В индустриальном обществе система образования готовила работников, как конвейерные детали. Все особенности людей подлежали рихтовке. В постиндустриальной занятости все то, что нам кажется странностями и недостатками характера – наше конкурентное преимущество. Как говорит Джек Ма, хозяин Alibaba Group, не надо соревноваться с искусственным интеллектом – он уже вас обогнал, не не беспокойтесь об этом. Беспокойтесь о том, чем вы отличаетесь от автомата. Мы ещё не понимаем этого – думаем, что обязаны нанимать людей разной национальности и состояния здоровья, чтобы понравится воображаемому Вашингтонскому обкому, во имя политкорректной цензуры. Нет! В советы директоров вводят женщин и представителей нацменьшинств, потому что у них другие точки зрения, иные взгляды и перспективы, которые помогают вырабатывать иные решения. Унифицированный мир массового общества с массовыми решениями массовых проблем распадается. Разнообразие – это необходимость.

Необразованных и неэлитарных в будущее тоже возьмут

Людей сильно волнует, какие профессиии проредит искусственный интеллект. Все предыдущие волны технических революций не образовывали толп безработных, никому ненужных людей. Все тот же Джек Ма (и не он один) говорит, что вслед за уничтоженными всегда появляется гораздо больше новых рабочих мест. Вспомните, когда люди заменили лошадей автомобилями и пропали кузнецы, шорники и извозчики – появилась тонна другой работы. И речь не только о тех, кто собирает авто, а про целую инфраструктуру их обслуживания – от кафе до преступности. Возник новый дивный мир, и люди стали жить в нем. Так что рабочие места, связанные с искусственным интеллектом, будут более многочисленными, чем уничтоженные им.

Про профессии будущего говорят, что останутся только самые творческие и что новый работник должен быть постоянно переквалифицирующимся, иначе ему не будет места. Вроде как да – но посмотрите, какое количество механических, низко оплачиваемых работ генерирует интернет. Например, при Amazon есть служба занятости, которая совершенно неполиткорректно называется «механический турок» (по названию автомата 18 века, который якобы играл в шахматы, но на самом деле внутри него сидел горбатый шахматист). Там вы можете зарегистрироваться и ждать, когда вам капнет какая-нибудь работа – от заполнения форм данных до кликов на всплывающие пятна. Этим может заниматься и подросток, и мать в декрете, и глухонемой, и пенсионер. С одной стороны, это возможность, которой у таких людей раньше не было. С другой – вашим конкурентом может быть человек из Индии или Бангладеш, который будет демпинговать. Работа ни разу не творческая и низкооплачиваемая, без ограничений на возраст, медицинской страховки и продолжительность рабочего дня. Всё то, за что проливали кровь профсоюзные движения, начиная с 1900-х годов, – рассыпается. Новая занятость может быть не такой творческой, как нам кажется.

Почему нам нужно не больше детей, а меньше «зэков»

Чем занять людей? Очень важный вопрос в 21 веке. Я бы его переформулировала – как найти новые оплачиваемые виды деятельности? Уже видно, что страны первого мира идут к тому, чтобы стимулировать потребительский спрос простой раздачей денег. Робот занимается производством, человек же должен потреблять, но для этого ему нужно дать деньги – входной билет в мир консьюмеризма. А дальше его съест потребительский капитализм: заставит потреблять больше, продавая услуги, которые, как воображает человек, ему нужны.

Следующим шагом станет оплата репродуктивного труда. Того, что в мировой феминистической мысли называют «вторым ВВП» – невидимый неоплачиваемый труд, которым в основном заняты женщины. Он помогает тем, кто занят оплачиваемым трудом, выйти из дома сытым в чистой одежде. То есть будет оплачиваться приготовление еды на дому – нет, вы не будете платить жене за то, чтобы она вас кормила. Государство будет спонсировать это «во имя здоровья будущих поколений». Давать вам базовый набор продуктов для супа, потому что так вы будете спасать человечество от ожирения, переедания сахара и джанка. Политически упаковать можно всё, что угодно, и в ту упаковку, которая не будет загрязнять нашу несчастную планету.

Зачем на этом фоне нужны новые люди? Снижение рождаемости – один из признаков глобального процесса, который называется вторым демографическим переходом.

Но бояться надо депопуляции, а не перенаселения. Вы спросите, зачем же мы боремся за демографию? Понимаете, борьба за рождаемость выгодно звучит как лозунг: «Давайте больше родим прекрасных розовых младенцев! Как это здорово!». Никто вам не скажет публично, что второй демографический переход необратим и «роста рождаемости не будет, простите, сограждане».

Поэтому рациональная демографическая цель – борьба за повышение продолжительности жизни, то есть (в наших условиях) борьба с ранней мужской смертностью. А это тюрьма, суициды, алкоголизм, который приводит и к тюрьме, и к суициду, и к убийствам; ДТП, сердечно-сосудистые заболевания, плюс ВИЧ и туберкулез. Как с этим бороться, всем известно – рецептурный ряд понятен. Но прийти к избирателю и сказать: «Нам нужна тюремная реформа и реформа уголовного законодательства, потому что мужчины слишком рано умирают и слишком много убивают друг друга», – это совсем не то, что произнести с трибун: «Мы должны убедить наших женщин больше рожать». Никому не интересно слушать про тюрьму, а про младенцев всем слушать весело. Но поскольку не демографы управляют государством, нам приходится слушать всю ту ерунду, которую озвучивают публично.

Часть 2. Вопросы к политологу, которые больше всего волнуют беларусов

Вопрос из зала: Какой смысл говорить про профессии будущего, если «завтра» мир накроет экологическая катастрофа?

Екатерина Шульман: Когда Татьяна Ларина смотрела в окно и ждала снега в январе, тогда-то она и задумалась над тем, что нужно уменьшать свой углеродный выхлоп. Может быть, я недооцениваю масштаб катастрофы, но давайте вспомним малый ледниковый период, который случился в Европе в 14 веке. Есть предположение, что этому глобальному похолоданию поспособствовала вырубка лесов. Так вот, если люди того времени без техники, центрального отопления, газа и нефти как-то выжили, я подозреваю, что и мы с вами найдем способ справиться с вызовами будущего. В последние 25 лет площадь лесов в Европе неуклонно растёт, молодое поколение считает экологическую проблематику вопросом #1. Эко-проблематика останется, и будет только усиливать свое присутствие в политической повестке в новом десятилетии.

Вопрос из зала: Чего нам ждать от интеграции России и Беларуси?

Екатерина Шульман: Если начальство чем-то занимается, в итоге должен быть результат, который можно показать по телевизору и сказать, что у нас произошло что-то замечательное. В России воспринимают интеграцию как подарок ностальгирующему населению. Интеграционные шаги – подкармливание советской ностальгии, которая считается значимым общественным настроением среди потребителей 50+, то есть тех, кто смотрит телевизор. Считается, что этим людям будет очень приятно, если им расскажут про более тесную интеграцию с соседней Беларусью.

Сами по себе территориальные приобретения не рассматриваются россиянами как положительный политический результат. Как обычно говорят в этом месте наивные комментаторы, крымский эффект неповторим – признательность и благодарность политическому руководству за Крым неповторима в случае ни с какой другой территорией. С 2016 года психология осажденной крепости постепенно отходит на задний план – у россиян выросло положительное отношение к Штатам, Европейскому союзу и даже к «страшной стране» Украине. Так что сближение с Беларусью можно показать не как завоевание, а как позитивную, дружелюбную интеграцию. Тут важно, чтобы в глазах российского избирателя это не означало рост расходов для государства. Может, вам будет не очень приятно это знать, но для российского общественного мнения интеграция с Беларусью – не первоочередная новость, россияне озабочены своими проблемами.

Вопрос из зала: Современные технологии – блокчейн, искусственный интеллект – могут стать толчком к демократизации авторитарных государств?

Екатерина Шульман: Обычно спрашивают наоборот – станут ли новые технологии инструментом для создания Большого Брата. И ссылаются на опыт системы китайского социального кредита, сердцем которой являются не доносы страшному китайскому КГБ, а информация, предоставляемая главной торговой площадкой – Alibaba. В объединенном китайском интернете свои собственные соцсети, это как если бы в одну площадку интегрировали Facebook, Amazon и «Одноклассники». Данные Alibaba позволяют узнать, как человек ведет себя в сети – что покупает, какие ему выписывают штрафы. На основе этих данных человеку в системе выставляют баллы, и если их будет мало, он не сможет взять кредит, получить должность или купить билет на самолет. Звучит жутковато, учитывая, что Китай – авторитарное государство.

Китайская власть аргументирует пользу системы так: «Мы воспитываем настоящего коммунистического гражданина, который будет вести себя нравственно, и не из-под палки и угрозы насилия, а потому что у него такая мораль». Действительно, китайцы находятся в системе добровольно. Другое дело, выбора особо и нет – люди хотят сидеть в соцсетях, ставить лайки ресторанам и получать за это скидки. Это мягкие формы слежки, с которыми знакомы и граждане демократических государств. Если бы под это дело Китай перестал расстреливать – систему социального кредита можно было бы приветствовать. Но мы же видим, что происходит в некоторых областях, например, населённых уйгурами – там насилие осуществляется методом концлагеря. Террор, физический террор – он не заменяется цифровыми средствами.

Вернемся к формулировке «приведут ли технологии к демократизации авторитарных государств?». Может быть, используя для слежки технологии, эти политические системы незаметно для себя начинают заниматься вовлечением и повышением участия. Выяснилось, что прозрачное государство и прозрачный гражданин – одно и то же. Оруэлловский прогноз сбылся – казалось бы, вот он, Большой Брат. Много их, как семь богатырей у мёртвой Царевны – и корпорации за нами наблюдают, и государства. Но, Большой Брат настал, а террор – нет. Говорят, что это только пока, но я думаю, что это двусторонний процесс – все следят за всеми. Есть важный момент: являетесь ли вы гражданином, избирателем, налогоплательщиком в демократии, где вы нужны как потребитель – или вы гражданин тоталитарного государства, где вас будут дрессировать техническими требованиями и где ваше участие, в общем, не требуется. Возможно, стоит беспокоиться не о техническом отставании, а о политическом, потому что роботов вам завезут, а прав – нет.

Вопрос из зала: Что делать с фальсификацией на выборах и задержаниями честных наблюдателей?

Екатерина Шульман: Суток бояться – в наблюдатели не ходить. Я всегда говорю, что на выборах большего уважения заслуживают наблюдатели, во вторую очередь – избиратели, и только в третью – кандидаты. Наблюдатели делают великое дело, придают гласность тем практикам, которые оставались бы во тьме. Оставляют информацию для истории, дают возможность увидеть подлинную картину.

Наличие выборов – великая проблема, дилемма для гибридных режимов. Пока у вас в бюллетене есть хотя бы две фамилии, есть вероятность того, что вы проиграете. Выборная процедура неуничтожима по своей сути. Либо вы поступаете, как советская власть – у вас одна партия в бюллетене, либо у вас всё равно есть риск. Когда уровень общественного недовольства превышает определённый порог, инструменты агитации и фальсификации начинают ломаться. Да, вам кажется, что вторая фамилия в бюллетене – это «электоральный кролик», но когда происходят опрокидывающие выборы, выясняется, что и не такой уж и кролик. Поэтому выборная процедура имеет собственную ценность. Даже если сейчас кажется, что выборы предсказуемые и ничего не решают, настанет момент, когда они начнут что-нибудь решать.