Если вы хотите, чтобы команда KYKY продолжала писать, работать и изучать быт и проблемы беларусов – подпишитесь на наш Patreon за мерч и другие бенефиты. Или сделайте быстрый донат прямо на нашем сайте (окно для донатов – прямо под этим материалом).

В Беларуси – и в Минске, и в регионах – есть несколько государственных психиатрических клиник, самая известная из них – РНПЦ психического здоровья, которую в быту называют Новинки. KYKY удалось поговорить с девушкой, которая добровольно пришла в этот центр, провела там около трех недель — и вышла оттуда с психологической травмой. Далее – рассказ с её слов (по соображениям безопасности редакция не озвучивает имя героини).

«Матерились даже на бабушек, которые из-за диагноза забывали, где туалет»

«Я оказалась в Новинках в конце 2021-го. Пришла в больницу добровольно, по направлению от своего психиатра — полгода лечилась от депрессии, но таблетки перестали помогать, и состояние ухудшилось. Врач объяснил, что в Новинках мне полегчает, но он не знал, что на самом деле там происходит. 

В Новинках «лечат» бесплатно, но попасть в РНПЦ можно по-разному: получить направление от врача, как было в моем случае, или поехать на принудительное лечение или диагностику. Я знала двух девушек, которые уже год отбывают в Новинках наказание за правонарушение. А еще на территории центра есть тюрьма — это отдельный корпус, который охраняется собаками и колючей проволокой. В одной из палат, где я лежала, выходили окна на это помещение. Я пару раз наблюдала, как кого-то с конвоем и в наручниках ведут туда, но никогда не общалась с этими людьми.

Вообще оказаться в РНПЦ очень просто. Например, если родственники или соседи вызовут скорую и скажут медикам, что человек буйный, ведет себя неадекватно, его, скорее всего, не спрашивая, запрут в Новинках. Со мной лежала девушка, которую ее же мама силком отвезла к психиатру. Сказала, что с дочерью якобы невозможно общаться, – и девушку отправили в центр, хотя она категорически отказывалась от лечения. В итоге ее через время отпустили, но этот случай скорее исключительный — обычно никого не выпускают.

Еще есть отделения, где лежат парни, которых проверяют на пригодность к армии. Там можно пользоваться телефоном и гулять на улице (у меня таких преференций не было). В целом все корпуса Новинок выглядят примерно одинаково: стены бледно-желтого цвета, коридор, небольшой холл. В одном из отделений, где лежала я, еще был телевизор, но его никогда не включали — использовали в качестве зеркала, потому что зеркал в больнице вообще нет, они запрещены.

Существует перечень вещей, которыми пациент может себе навредить, их не разрешают брать с собой. У меня вот забрали книгу в твердом переплёте. Это смешно, учитывая, что в палатах стоят максимально старые кровати, из которых торчат железные прутья — при желании такими можно запросто вскрыть вены.

Тот факт, что я пришла в Новинки добровольно, никак не повлиял на количество моих прав. В первый день у меня был минутный разговор с местным психиатром, после чего у меня забрали всю одежду, выдали больничную ночнушку и прямо в ней повели по улице в другой корпус. Из-за стресса у меня поднялась температура (такое часто со мной бывает), поэтому изначально я попала в предковидное отделение. 

Я оказалась в корпусе, где лежали пациенты с самыми разными диагнозами, но всех объединял один — подозрение на ковид. Там бесконечно делали ПЦР-тесты. Где-то пять моих тестов оказались отрицательными, но в итоге я все же заразилась вирусом – и меня перевели в ковидное отделение. Со мной в палате была женщина, которую привязали к кровати. Она постоянно кричала, просила, чтобы ей дали покурить — это продолжалось даже ночью, но медсестры не давали ей успокоительное. Потом к нам подселили женщину, которая разговаривала сама с собой. Еще в корпусе было много бабушек, у которых диагностировали деменцию. Я никогда раньше не бывала в подобной атмосфере, но мне сразу стало ясно, что отношение медперсонала к людям (как бы помягче сказать?..) странное. Медсестры и санитарки постоянно кричали на людей. Часто матерились на бабушек, которые из-за диагноза забывали, где их палаты или туалет.

У меня забрали все лекарства и на протяжении трех дней не выдали вообще никаких препаратов. У меня начался синдром отмены — кружилась голова, было еще тревожнее. Будучи в этом состоянии, я видела, как разные санитарки били привязанную женщину, чтобы та не орала. Они могли угрожать пациентам: «Еще раз вякнешь — еще получишь!». Было очень много немотивированной агрессии в сторону пациентов. Меня это поражало, особенно когда увидела, что в отделении есть и дети.

«Даже у тех, кто просто моет полы, абсолютная власть над тобой» 

В первую ночь в Новинках я не спала. У меня случилась паническая атака, ко мне подошла санитарка со словами, что если я не перестану плакать, меня тоже привяжут. Стало очень страшно. К тому же мне не вернули мои вещи, хотя у других в палатах было и личное белье, и остальное. На утро попыталась узнать, отдадут ли мне хотя бы одежду, но вместо ответов услышала от медсестры только ор. Типичная ситуация, когда никто не хочет ни за что отвечать. Позже вещи все же принесли. Оказалось, это одно из правил больницы – забирать принадлежности в первый день – но о нем почему-то не говорят.

Тем же днем я познакомилась с врачом, он был один на 60 пациентов в отделении и из всех медиков в Новинках понравился мне больше всего. Этот врач хотя бы слушал. Вечером на второй день меня вместе с женщиной с шизофренией экстренно перевели в двухместную палату. Там было чуть лучше, никто не кричал. Но!

Во всех отделениях, где я лежала, женщин не выпускали на улицу, хотя я часто видела, как во дворе гуляют мужчины. По словам самих же сотрудников, все дело в том, что, по мнению директора Новинок, женщины не должны курить.

Поэтому все курящие, естественно, курили в туалете, из-за чего санитарки периодически устраивали обыски личных вещей. Досматривали всё: прощупывали и вскрывали даже коробки с печеньем, которые передавали родные.

Моя двухместная палата была как раз возле туалета. Поэтому обыски происходили постоянно, в том числе, ночью. Ты только уснешь – залетают санитарка и медсестра, заставляют встать с кровати, поднимают матрас, вытаскивают все содержимое тумбочек. Одна санитарка могла прямо в коридоре схватить рукой женщину между ног — чтобы проверить, нет ли сигарет в трусах. Она же периодически заставляла пациенток так же в коридоре снимать трусы, аргументируя требование той же проверкой.

Как бы ужасно ни звучало, мозг быстро адаптируется к любым обстоятельствам. Для меня в первые дни самым сложным было понять правила игры: что делать, чтобы со мной ничего не случилось, и чего делать не стоит. Потому что прав у пациента там нет, и быстро приходит ощущение, что в руках сотрудников – даже тех, кто моет полы – сосредоточена абсолютная власть.

Родственники могут звонить пациентам только в течение двух часов в день — по городскому телефону, который стоит на посту медсестры (когда в отделении 60 человек, дозвониться практически нереально). Помню, как-то я ждала звонок от мамы и услышала, как медсестра разговаривает с дочерью другой пациентки – женщины, которая на тот момент была привязана к кровати не только за руки, но и за ноги. Она лежала, выгнувшись, с повернутой к дверям палаты головой, и кричала. Санитарки спорили, кто будет менять ей памперс, но в итоге это делали другие пациентки. Так вот, в разговоре с ее дочерью медсестра спокойным тоном сказала: «Cостояние вашей мамы стабильное». 

В такой ситуации теряется ощущение реальности и своей адекватности. Становится не очень понятно, что нормально, а что — нет. Было сильное ощущение тюремности: замкнутое пространство, режим, решетки на окнах (не на всех, но на многих). В Новинках и ИВС очень схожие условия. Наверное, лично мне помогала мысль, что я морально готова к Окрестина. За последний год многие люди из моего окружения побывали на «сутках», поэтому я часто думала, как бы сама себя чувствовала, оказавшись там. В Новинках в этих мыслях появился смысл. 

Моя мама смогла дозвониться до меня только на второй день после поступления, потому что телефон мне так и не отдали. Я рассказала ей обо всем, но она попросила потерпеть еще пару дней. Сказала, что когда начнут давать таблетки, возможно, ситуация наладится. Я согласилась — понимала, что мне нужна помощь, так как до больницы меня посещали суицидальные мысли. Понадеялась, что мама права. Мне выписали таблетки, поначалу показалось, что стало и правда лучше — препараты сняли синдром отмены. Но мне не говорили, какие именно препараты я принимаю, а спустя пару дней стали давать еще больше таблеток. Это становилось все более пугающим — я опасалась, что из меня сделают «овоща» и никогда не отпустят домой. Хотя таких случаев я как раз в Новинках не видела, но встречала людей, которые лежали в центре уже несколько лет. Я знала, что минимальный срок лечения в РНЦП – три недели, и каждый день спрашивала у врачей, сколько реально мне придется провести в больнице. Сначала говорили месяц, потом — полтора. Четкого ответа не было. 

Я понимала, что еду не в санаторий, но ожидала, что попаду в спокойное место, где будет терапия и хорошее медикаментозное лечение.

А в одном корпусе, где много «тяжелых» пациентов, даже не было дежурного врача. Была ситуация, у бабушки из соседней палаты резко упала сатурация (показатель насыщения крови кислородом — Прим. KYKY). Чтобы доставить ее в реанимацию, потребовалось полтора часа — лифта в отделении нет, поэтому все это время искали санитаров, которые отнесут женщину на носилках. Утром она не вернулась в палату, насколько я знаю, женщина оказалась в морге.

«Девушек с анорексией позвали смотреть на труп»

Через несколько дней меня попытались перевести в отделение, где лечат расстройство пищевого поведения. Почему туда — толком не объяснили. Вместе со мной там были: пациентка с потерей памяти, три девочки, больные анорексией, 11-летняя девочка после попытки суицида и женщина, которую отправили в Новинки из-за ночных кошмаров. 

Врачи в отделениях присутствуют где-то с 11 утра до 15 дня максимум. Когда они уходят, отношение медсестер и санитарок резко меняется. Я попала в отделение утром, поэтому сначала мне показалось, что, наконец, все хорошо. Уже вечером я поняла, что ошиблась.

Подростки и дети находятся там по полтора месяца — это минимальный срок лечения анорексии. Они рассказали, что за пару недель до моего появления в их отделении скончалась девушка 26 лет. У нее остановилось сердце, и никто из персонала не смог ее вовремя реанимировать. Когда она умерла, всех с анорексией позвали посмотреть на труп со словами: «Вот что будет, если вы не будете есть». А когда тело уносили, уронили его с носилок. Видимо, поэтому я так часто слышала от персонала фразу: «Вас вынесут вперед ногами. И молитесь, чтобы не уронили».

Отделение, где лечат расстройство пищевого поведения, — единственное, где есть групповая терапия, но она доступна исключительно для пациентов с пищевыми расстройствами. Подход психолога казался довольно странным. Психолог разрешала на группе ругаться матом и парить вейпы, жестко общалась с детьми. Видимо, хотела, чтобы у них включился режим протеста, но такой метод далеко не всегда работает со взрослыми, а тем более с подростками.

Со мной в палате была 14-летняя девочка, которая весит всего 31 килограмм. Она находится в Новинках по предписанию, и мама не может забрать ее домой, в противном случае больница пойдет в суд и скажет, что мать создает угрозу жизни ребенка. На все слова этой девочки во время группы психолог отвечала: «Ты умрешь, у тебя 5% выжить». Другие подростки подхватили этот стиль общения и начали травить девочку.

Ей часто было физически плохо, потому что ее пичкали едой. Кроме огромных порций, больным анорексией выдают питательный коктейль, в котором содержится около 1000 калорий. Так вот эту девочку заставляли сначала съесть всю еду, а потом сразу же выпить напиток. Она плакала, а ей говорили, что не будет есть — поставят зонд и начнут кормить сами. Как-то после такого обеда ее вырвало на группе — и все согласились, что она сделала это специально. После девочку снова заставили поесть, и ей — сюрприз — опять стало плохо. Она лежала на кровати, говорила, что никогда не чувствовала такой боли. Я пыталась помочь сменить позу, чтобы не было снова рвотного рефлекса, медсестры говорили: «Если еще раз вырвет, привяжем», — а другие подростки добавляли: «Психолог же говорила, что ты умрешь — вот ты и умираешь».

После этой ситуации я решила сама поговорить с девочками — это был единственный способ для меня не сойти с ума. Попыталась объяснить, почему человека нельзя буллить, а надо поддерживать в такие моменты. Вроде как мы друг друга поняли и атмосфера в палате стала получше.

Мне было тревожно и плохо, но моей маме доносили совсем другую информацию, поэтому во время наших созвонов она говорила: «Ну, это же не курорт, потерпи, пожалуйста». Плюс, я заметила у сотрудников Новинок нездоровое желание удерживать пациентов в больнице как можно дольше. Что странно, ведь в центре банально не хватает коек в палатах — люди лежат на коридорах. 

Спустя время мне стали давать другой антидепрессант, потому что первый уже не помогал. Что принимаю, я по-прежнему не знала. Это были очень сильные таблетки, которые притупляли эмоции, я не могла плакать. Но в итоге даже этот препарат сдался, потому что в отделении начался полный треш. И мама чудесным образом наконец смогла узнать, что реально происходит в центре. Когда в очередной раз кто-то покурил в туалете, санитарки и медсестры решили наказать вообще всех, лишив отделение входящих звонков. Моя мама слышала этот ор, потому что он начался как раз тогда, когда она позвонила в больницу. Мама слушала нецензурные крики на протяжении восьми минут. 

Все это происходило днем в пятницу, вечером стало еще хуже. У подростков в палате началась истерика. У меня — тревожная депрессия, я держу за руку 14-летнюю девочку, которая кричит от боли, вокруг перепуганные маленькие девочки — но всем плевать. Медсестры только говорили: «А что я сделаю? Я же не врач!». Помня о случаях смерти в этом отделении, я на самом деле начала думать, что и этот ребенок может умереть. Я боялась, что это вот-вот произойдет у меня на руках.

В итоге пришел врач, посмотрел на девочку и сказал: «Нужно в больницу». Ее положили на носилки, и, вынося из отделения, вписали головой в косяк. Вернули её в палату той же ночью – в Боровлянах ей поставили клизму и дали обезболивающее. Я помогла ей сходить в туалет и найти одеяло — а санитарки послали меня нах*й. 

«Я вышла с тем же диагнозом, который сама озвучила в первый день»

На утро я подумала, что раз сама пришла в Новинки, имею право и сама уйти. И решила в понедельник написать отказ от лечения. До меня смогла дозвониться мама, рассказала, что слышала крики в отделении, и тоже будет настаивать на моем возвращении домой. Так что утром в понедельник я собрала вещи, и, когда врачи пришли на обход, сказала, что ухожу. В ответ на меня опять наорали.

Я написала отказ от лечения и ждала, когда мне принесут больничный. Сказала старшей сестре, что выписываюсь, на что она съязвила: «Это мы еще посмотрим».

Ближе к обеду мама смогла дозвониться до врача, от которого услышала: «Да, ваша дочь написала отказ, но мы ее не выписываем». Тут мама сорвалась. В итоге врач отступила. Думаю, мне просто повезло, что врачом была молодая и не сильно опытная девушка – более взрослый врач, скорее всего, меня бы не отпустил. В конце концов, когда я выходила из больницы, медсестра, открывая дверь ключом, назвала меня у**ищем.

Я пробыла в Новинках около трех недель и вышла оттуда с тем же диагнозом, который сама и озвучила врачу в первый день. После этого «лечения» у меня еще несколько дней тряслись руки и была сильная тревожность. Я много общалась с людьми, которые в разное время лежали в том же отделении: все говорили, что методика лечения там не работает. Я вернулась к своему психиатру. Услышав эту историю, он был шокирован и сказал, что раньше в Новинках такого не было. Посмотрел, какие таблетки мне рекомендовали принимать — оказалось, мне выписали два препарата с максимальной дозировкой, но второй мне вообще не нужен.

Сейчас мне намного лучше — уже нет навязчивых суицидальных мыслей. Мне кажется, я просто ощутила яркий контраст: мне было плохо до Новинок, но в больнице показали, как на самом деле может быть «плохо». И уже дома я пришла к мысли: я согласна жить и работать, только не отправляйте меня обратно. 

Одна из причин, почему я оказалась у психотерапевта и в последствии в Новинках — сильное выгорание на работе. Плюс, на меня сильно повлияли события, которые произошли с моим отцом в 2021-м из-за его гражданской позиции. Образовался «ком» и таблетки перестали действовать. Что интересно, в Новинках я заметила, что неплохо нахожу общий язык с детьми. У меня получается доносить до них свои мысли, что не всегда выходит даже у их врача.

После инцидента с девочкой, которая оказалась в больнице, я подумала, что хочу поменять сферу деятельности и выучиться на детского психолога. Я уже сделала заявку на второе высшее образование. Теперь у меня появилась цель — наверное, это самое неожиданное, что можно вынести после такого «лечения».