Саша Варламов: Я смотрел на фотографию Михаила Ходорковского там, в Берлине. У него было лицо человека, который ЗНАЛ, что так произойдет. Он ждал. Я прочитал на его лице удовольствие от того, что он смог все пройти и выдержать: закончился этот период жизни, начинается другой. Так как он моложе, ему, наверное, физически было легче, притом, его не бросили в общую камеру.

KYKY: Михаил Ходорковский подал прошение Путину о помиловании — это сильный поступок или нет?

С.В.: Понимаете, в чем дело: не надо никого осуждать. Есть возможность написать прошение — нужно этим пользоваться, чтобы выйти из ада. Потому что тюрьма — это ад и кошмар, люди, которые друг друга ненавидят, и вот этой ненавистью наполнено все в радиусе метра от тебя. Он же не предал никого. Я лишь знаю, что если бы мне или Ходорковскому, вам или кому-то еще не нужно было туда попасть, вы бы никогда в жизни туда бы не попали.

KYKY: То есть человеку не дается больше того, что он можешь пережить?

С.В.: Дается больше. Если бы не давалось, люди бы не сходили в тюрьмах с ума, такое тоже бывает, когда психика реально не может выдержать. А зачем Богу сумасшедшие? Они не владеют ситуацией, не владеют собой, и входит ли это состояние в планы, я сказать не могу, но тебя всю жизнь ломают. Если Господь кого-то не ломает, и они при всей своей гордыне остаются наверху — это только потому, что от них отказались. Я не буду называть имен. Но Бог уже махнул на них рукой. А ставят на место тех, кому хотят помочь.

Саша Варламов, модельер, создатель «Мельницы моды», первые дни на свободе

KYKY: А зачем все это? Какой смысл?

С.В.: Я думаю, все взаимосвязано. В историю всегда включены и другие люди: конвоиры, охранники, следователи. В моем случае были свидетели, которые плакали и отказывались от своих показаний. Никто же не знал, что на суде будут журналисты, и каждое произнесенное слово тут же появится в интернете. Я знаю на сто процентов, что один следователь говорил после моей операции своему начальнику: «Да отпустите его!». А начальство ему отвечало: «Чего ты за него заступаешься? Какую выгоду имеешь?».

Я смотрел в тюрьме на милиционеров и думал: Господи, у них же мама есть! Куда мамы смотрят, когда их дети идут в милиционеры?

И менты сами прекрасно понимают, что они менты. Когда при встрече он не в форме, а ты спрашиваешь: «Кем работаешь?», он отвечает: «В охране». Им самим стыдно. Да, среди милиционеров есть те, которые ловят кайф от любой жестокости и любого способа унижения. А есть люди, которые незаметно мне палец большой вверх показывали, мол, держись. Понимаете, общение с заключенным записывают. А жест, большой палец вверх, не снимают, потому что это стоит дороже — камеру поставить. Понимаете, там тоже люди есть.

KYKY: Понимаю…

С.В.: А когда я вышел: вот вроде бы преступник, но со мной посторонние люди на улице здороваются. Бывшие зеки подходят, по человеку же видно, что зек: «Молоток, держись, мы за тебя». В автобусе узнают. Позавчера тоже было, подходит человек: «Я все знаю, держись». И вот это ощущение, что ты не одинок: в автобусе, в магазинах, когда хлеб покупаю, — я хожу среди людей. Получается, все это нужно было и для того, чтобы людям себя проявить. Когда у нас есть возможность переступить через умирающего и пойти заниматься своими делами, или рядом через стенку труп лежит, а мы танцуем — это одна позиция. Но есть же и сопричастность. Это какой-то такой большой сумасшедший спектакль, да не сумасшедший — божественный, конечно. И с Ходорковским, очевидно, то же самое.

Михаил Ходорковский, экс-глава ЮКОСа, первые дни на свободе

KYKY: Пишут, он принял решение уехать из России, по крайней мере, пока. Если бы у Вас была такая возможность, как бы Вы поступили?

С.В.: Во-первых, если уезжаешь, то уезжаешь в никуда. К людям, которые будут тебя терпеть: как собаку держат, которая не разговаривает, но ее кормят и по головке погладят. Быть домашним животным у кого-то? У Ходорковского деньги другие. Он может себе позволить окружить себя русскоговорящими людьми. В моем случае денег нет, да и здесь в Минске что-то происходит. Я выполняю действия, которые вроде бы от меня не зависят. Не могу сказать, что меня сделали счастливым человеком, но то, что было после 8 мая 2011 года, не случайно.

Отбрось свои хочу-не-хочу, вот тебе дано здесь сидеть — сиди и делай! Если тебе не нравится, условно говоря, какой-то город, тебя запрут туда. Пока не научишься жить и любить то, что ты ненавидел, тебя не выпустят.

Не случайно теперь я не могу придумать те спектакли и сказки, которые тогда были поставлены. Не могу придумать тех коллекций. Люди до сих пор привозят мне вещицы из той жизни. Чемодан с коллекцией, сделанной семь лет назад, коробочку, диски, пачку бумаги: «Вот, ты забыл тогда». А меня тогда не было, я не мог это забыть, потому что слишком резко все оборвалось. А теперь я коллекцию раздал людям, и люди ее носят.

KYKY: Вы сказали фразу: всегда видите на улице, когда бывший зэк подходит. А что в них такое?

C.В.: Глаза. Они бывают двух видов: или абсолютно выцветшие, как у мертвой рыбы, белесые и как будто покрытые пленкой — когда я увидел у себя на фотографии в интернете вот такие глаза, как у мертвой рыбы, я написал, что это страх Божий. А в других случаях глаза горят таким сатанинским огнем внутренним, это огонь какой-то сумасшедшей жизненной энергии, что бы вот так, сжав зубы, терпеть.

KYKY: Непокорность?

C.В.: Непокорность — это в зуб давать, око за око, зуб за зуб. А здесь скорее чувство: «Я не согласен. Не пойду против, но и не сдвинусь в вашем направлении. Я буду терпеть, но не стану вашим». Понимаете, сломав себя, осознаешь совершенно другие вещи. Это другой уровень самоанализа.

KYKY: Что такое свобода?

C.В.: А вот нет свободы, которая была раньше, потому что все время после этого начинаешь ловить себя на том, что ты обязан, что ты должен. Коль я себя сломал, я уже возноситься не должен. Свобода — это возможность чувствовать себя хозяином положения. А хозяин положения — не ты.