«Океан Ельзи» – Рок-группа, признанная лучшей в Украине за последние 25 лет (по версии портала rock.ua). В 2013-м на ICP Studios в Брюсселе был записан их восьмой студийный альбом «Земля», при помощи британского продюсера Кена Нельсона, который сотрудничал с Coldplay и Snow Patrol. Белорусская часть тура в поддержку альбома «Земля» прошла в начале декабря.

KYKY: Слава, можно спросить тебя про Евромайдан, потому что пару дней назад вышло твое обращение к украинской молодежи…

Святослав Вакарчук: Это сложная тонкая тема. Не думаю, что правильно во время музыкального интервью, находясь далеко от Киева, говорить об этом. Основные вещи есть в самом обращении, кроме того, в Твиттер-аккаунте я четко говорю о своей позиции. Давай лучше про музыку.

KYKY: Хорошо. Последние два года я слушала запоем вообще все мировое наследие рок-н-ролла и пришла к выводу, что есть музыка, в которой есть секс, а есть та, где секса нет. Когда я смотрю на тебя на сцене, я вижу, что ты владеешь этой штуковиной.

С. В.: Я начинаю краснеть…

KYKY: Откуда ты ее взял?

С. В.: Думаю, в человеке это или есть, или нет. Я понимаю, о чем ты говоришь. Ты по-женски достаточно прямолинейно называешь это секс. Я бы назвал это умением передавать энергию. Не любая музыка затрагивает интимные чакры: есть что-то для сердца, для губ, головы. Скажем, у Пола Маккартни много душевности. Когда он играл в Киеве «Hey Jude» — песню, под которую я с тринадцати лет засыпал каждый вечер, у меня полились слезы из глаз от осознания того, что я слышу ее живьем от человека, который ее и придумал. То есть цепляет именно та музыка, в которой есть энергия.

KYKY: А это не стыдно? Плакать?

С. В.: Нет, вообще. Это же не слабость. Я никогда не плачу, когда меня бьют, условно говоря, от боли. Я только сжимаю зубы и кулаки. А тут другое. Уметь плакать от чувств — это катарсис. Но если музыка пуста, если это набор красивых звуков, пусть сделанных качественно и по правилам гармонии — она не будет цеплять. Если ты спрашиваешь про меня, то рецепт простой: в момент создания музыки я проверяю на себе, цепляет она или нет.

KYKY: А как посмотреть на себя со стороны?

С. В.: Очень просто. Я умею. В тот момент, когда сижу за пианино и что-то пишу, я чувствую, оно это или не оно. Если у тебя не идут мурашки по коже от того, что ты сам создаешь в данную секунду — значит, не то. Точно так же, познакомившись с девушкой, ты сразу можешь почувствовать по взгляду, запаху, прикосновению, твой это человек или нет. Она может быть супер эстетичной фотомоделью, но ты никогда не будешь не то, что возбуждаться — это просто не твое. Точно так же с музыкой.

KYKY: Не всем дано чувствовать музыку и девушку. Это такой талант?

С. В.: Мне так кажется. Талант — это не умение создать. Это умение, создавая, понять, что вот оно. Вчера я сидел в Гродно вечером в отеле и импровизировал на пианино. Ну, там был рояль. Я понимал, что мне нравится то, что я играю, входил в это все больше и больше и ушел вообще не знаю, куда. А иногда садишься, начинаешь играть и понимаешь: нет. Надо вставать и идти что-то делать.

KYKY: А есть система доведения себя до нужного состояния: еще 15 минут, и пойдет?

С. В.: Нет, такого не бывает. Это такая (щелкает пальцами) трансцендентная вещь. Она или есть, или ее нет.

KYKY: Может быть, влияет то, что ты, по сути, академический человек?

С. В.: Я просто человек с высшим образованием и ученой степенью, но совсем не академический. Я рок-н-ролльный человек.

KYKY: Но ты же не был рок-н-ролльным, когда начинал изучать теоретическую физику?

С. В.: Я, наверное, был рок-н-ролльным всегда. Просто не ругался, не курил в подворотнях и не нюхал клей. Мне просто не нравилось быть как все. Наверное, это и есть рок-н-ролл. Единственное, что у меня появилось с возрастом: уверенность в том, что я на правильном пути. Потому что в детстве и юности мне казалось, что я не такой как все, и это плохо. Потом понял, что быть не таким как все — это хорошо.

KYKY: Есть теория о том, что в кино и книгах конечное число сюжетов, сценаристы насчитали всего штук пятьдесят. Есть ли конечное число мелодий? Можно ли так же сосчитать вариации всех возможных песен из семи нот?

С. В.: Во-первых, их не семь, а двенадцать, и то только в европейском темперированном строе. А в восточной музыке — бесконечно. Семь только нот, а еще пять полутонов. Знаешь, сколько может быть комбинаций? Миллиарды. Но это не считается математически. А если эмоционально, то одни и те же три ноты можно сто раз спеть по-разному, и все будут думать, что это разные песни. Я сейчас слушаю много американского дельта-блюза, это архаичный старый блюз 20-х годов. У всех песен — одна гармония: первая, четвертая, пятая ступень. Или просто первая и пятая. У всех! Ничем не отличается. Играется под одну гитару, и голос — все. Сорок песен подряд, а все разные. Вот, я тебе сейчас включу, наугад просто радио iTunes:

Следующая песня – то же самое:

KYKY: А правда ли, что эти блюзмены в Америке просто нашли старые барабаны военных оркестров и стали играть?

С. В.: Нет, барабаны были потом. Тех, у кого не было барабанов, просто не брали на радиостанции. Если ты хотел звучать на радио, у тебя должен был быть в оркестре барабан. Вот слушай, Роберт Джонсон, великий человек.

KYKY: А что после этого блюза случилось с американской музыкой? Ты писал как-то в Твиттере, что тебе не нравится Мадонна. И насколько я помню, тебе не очень нравится Джим Моррисон, с которым тебя сравнивают.

С. В.: Почему? The Doors мне очень нравятся, я в детстве их запоем слушал. У Мадонны есть пару неплохих песен. Но я никогда не говорил, что Мадонна выдающаяся певица. Она выдающийся продюсер, а певица — средняя.

KYKY: Чем американская музыка отличается от британской?

С. В.: Во-первых, темнокожая американская музыка великая. В ней столько красивого. Во-вторых, из американского блюза вышли все: Led Zeppelin, Rolling Stones. Из чикагского блюза, из Мадди Уотерса, из Хаулина Вульфа — весь английский рок 60-х вышел оттуда, даже The Beatles были фанатами Литтл Ричарда. Просто в Америке очень много музыки, замешанной на кантри и на блюзе, что для европейцев, особенно восточных — достаточно далекая культура, а потому они не всегда ее воспринимают. В английской музыке больше народного, кельтского, а кельтское — это общее для всей Европы, которое ее и объединяет. И еще, может быть, европейская публика немножко более взыскательна, поэтому она выводит наверх sophisticated, как это сказать по-русски? Не сложных, а…

KYKY: Изощренных?

С. В.: Изощренных музыкантов. Я никогда не говорил, что американцы хуже, чем британцы. Нет, они просто другие. Как может быть хуже Элвис Пресли? Как может быть хуже Стиви Уандер? Или Джеймс Браун? Или Майкл Джексон? Хуже, чем кто, условно говоря? Да, я не большой фанат таких групп как Bon Jovi или каких-нибудь групп 80-х, но это скорее вопрос стиля, а не вопрос происхождения.

KYKY: Что сильнее, на твой взгляд, песня или книга?

С. В.: Музыка, точно. Сейчас объясню, почему. Песню не надо переводить, как и живопись. Любой перевод книги забирает часть энергии — это же не просто слова. Поэзия и проза, литература — это самые уязвимые из искусств, потому что они основаны на языке. Да, они могут быть богаче по выразительности, но твое творчество изначально ограничено группой людей, понимающих тебя с полуслова. Потому что даже самый гениальный переводчик теряет часть энергии. Когда я писал позавчера это обращение, я чувствовал энергию. Не знаю, осталась ли она в переводе на русский. На украинском я ее чувствую. А в русском, наверное, она тоже есть, но это уже не моя энергия, а переводчика, понимаешь? Если он подстрочно работает, то все разваливается. Смысл — это ведь только половина.

Часто удивляются: почему у «Океан Ельзи» и мелодии простые, и в текстах нет откровения всемирной мудрости, а людей цепляет? Мне кажется, потому что там есть энергия.

KYKY: Как ты справляешься с тем, что времена великого рок-н-ролла закончились примерно в 70-е?

С. В.: Почему? Что такое великий рок-н-ролл? Кто это придумал?

KYKY: Те же Rolling Stones сегодня и в 60-е — две совершенно разные вещи.

С. В.: Конечно, потому что сейчас им по 70 лет, а тогда было 25. Причем здесь 60 и 70-е? Группа Radiohead — это плохо? Так их же не было в 70-е!

KYKY: Это офигенно. Но это не рок-н-ролл.

С. В.: Почему? А что такое рок-н-ролл?

KYKY: А что такое рок-н-ролл?

С. В.: Рок-н-ролл — это состояние, это энергия, это драйв. Точно не стиль музыки.

KYKY: А Майкл Джексон — это рок-н-ролл?

С. В.: В каком-то смысле да. Я знал, что ты спросишь это. Песня «The Earth Song» — точно. Или песня «Thriller».

KYKY: А ты же знаешь, что приписать, если песне не хватает чего-то? Как ее вытянуть? Отредактировать?

С. В.: Песни не редактируются. Песни, которые редактируются, надо выбросить на помойку. Это не песня, а набор звуков, возможно, даже популярный в определенный момент времени. То есть ее выбросят на помойку через год. Иногда через полгода. Если повезет — через два-три. А чтобы она осталась на десять, двадцать, тридцать лет — это не редактируется.

KYKY: Скажи, а ты мыслишь альбомами? Накапливаешь некое количество песен и понимаешь, что альбом готов? В какой момент?

С. В.: Ни в какой момент. Альбом — это, скорее, ощущение. Ты просто говоришь группе: «Давайте пойдем репетировать что-то новое». У тебя может быть одна песня готовая, и вдруг через месяц их уже десять. Мы начинаем одну, и это вдохновляет дальше. Ты вспоминаешь, что у тебя есть еще, вытаскиваешь из загашников. У меня всегда много песен. С того момента, когда мы закончили запись «Земля», я уже написал двадцать. Некоторые из них, наверное, не подойдут, чтобы быть удачными. Но некоторые — да. Понимаешь?

KYKY: У вас есть график репетиций?

С. В.: Раньше был каждый день, кроме одного выходного. Каждый день по несколько часов, пока мы не научились играть и чувствовать друг друга. Важно много работать, чтобы набить руку, чтобы ты уже не думал об исполнении, просто чувствовал связь с Богом. На самом деле, многие молодые музыканты могут воспринять как формальность вот эту связь с Богом, о которой я говорю, но она есть, и научиться выражать ее так, чтобы людям она была понятна, не так просто. Это тяжелая работа, к этому надо идти, и я иду уже двадцать лет, понимая, что мне еще идти и идти.

KYKY: А не устаешь жить в зависимости от энергии и того, что тебе постоянно нужна вот эта связь с Богом?

С. В.: Нет, наоборот, ты счастлив. Эта связь делает счастливым. Люди ходят за этим в церковь, уезжают в монастыри и жертвуют многим. А тут ты берешь, садишься за фортепиано — и получаешь ее. В этот момент тебе не нужно больше ничего, ничего вообще. Мир не существует.

KYKY: Перестаешь замечать людей?

С. В.: Нет, не в том смысле. Ну, вопрос к тебе. Когда ты занимаешься сексом, ты перестаешь замечать людей?

KYKY: Тех, которые на улице?

С. В.: Ты же на улице сексом не занимаешься, наверное.

KYKY: Ну, как ходит трамвай, я не слышу.

С. В.: Вот видишь. Точно так же и я не слышу, когда делаю музыку, как ходит трамвай.

KYKY: Но вы же трудяги. Гастрольный тур — это труд.

С. В.: Гастрольный тур — это не творчество. Это работа. На сцене ты получаешь удовольствие, вне сцены — это тяжелая работа. Репетиции, переезды. Даже автографы в каждой гостинице — тоже работа. А вот на сцене, если концерт удачный, ты уже не замечаешь ничего. Как только начнешь зацикливаться на том, что происходит вокруг, — все, первый знак неудачного концерта. Более того, для людей он может оказаться удачным. Для тебя — нет.

KYKY: Это как у Томаса Манна в «Докторе Фаустусе» был идеальный концерт, который происходит один раз в жизни, и потом ты хочешь опять туда в это ощущение? Или как?

С. В.: У меня такого нет. Условно говоря, если тур под альбом, он состоит из ста концертов. Десять концертов я считаю выдающимися, десять — неудавшимися, остальные восемьдесят — хорошими.

KYKY: Цифры нереальные, да вы же впахиваете как шахтеры!

С. В.: Не преувеличивай. Думаю, что шахтерский труд намного тяжелее. Знаешь, почему? Потому что когда ты занимаешься любимым делом, то утром просыпаешься — и у тебя трясутся руки от того, что ты будешь делать дальше. Это счастье. Если ты просыпаешься от того, что тебе нужно идти на работу и кормить семью, это тяжело.

KYKY: Ты просыпаешься и знаешь, что тебе надо ехать в Челябинск, а там, допустим, плохая дорога?

С. В.: Но ты знаешь, что в конце будет концерт! Ты терпишь ради этого.

Потому что есть шанс — не факт, но есть шанс, что этот концерт порвет в тряпки тебя самого.

В Челябинске у нас был отличный концерт в туре. Ты сказала про Челябинск, я вспомнил: очень классный концерт. Я помню все выдающиеся концерты. Вчера в Гродно был неплохой, а в Бресте — вообще еще лучше.

KYKY: А что должно совпасть?

С. В.: Ничего. Это нельзя просчитать никак. Я не знаю. Но так получается. Очень много факторов складывается: публика, звук на сцене, то, как музыканты взаимодействуют, то, как работает твое горло — все вместе. Понять, что концерт будет хороший, можно с первой песни. Понять, что концерт будет выдающимся, можно с половины. Полконцерта прошло: и все, ты понимаешь, что дальше все будет очень хорошо, что бы ни случилось.

KYKY: Ты анализируешь собственное движение во времени: то, каким ты был двадцать лет назад и сейчас?

С. В.: Я думаю, что движения нет. Движение лишь внешне, я много чему научился, по форме. А содержание: каким было двадцать лет назад, таким и осталось. В 19 лет я был мальчиком с тем же чувством музыки. Просто сейчас я стал понимать это чувство, а тогда оно было неосознанно. Сейчас я вижу его со стороны, а тогда — нет. Но само чувство не изменилось. Оно было у меня и в девятнадцать. Пятнадцать, десять и пять лет. В ноль, наверное, тоже было. Я родился таким.