Первая минская электростанция

источник фото: ibrest.ru

В Беларуси Кемпински не только стал именем нарицательным для архитектурного вероломства. Он эффективно выявил модус операнди («образ действия» с лат. — прим. ред.) беларуского общества в обращении с архитектурным наследием. Позиции госаппарата и широкой общественности характеризуются давно привычными «бесами» и «безами»: беспринципностью, беззаконием, безотвественностью, бессилием, безразличием, и внимания к себе не привлекают. Зато интересна, пусть и негромкая, реакция представителей культурной прослойки. Председатель общества охраны памятников архитектуры А. Астапович не только неоднократно публично выражал профессиональное возмущение по поводу уничтожения в процессе строительства комплекса первой минской электростанции, памятника архитектуры 90-х годов ХIХ века, но и подал в суд на виновных в ее сносе. Факт разрушения целостности одного из самых крупных и ценных архитектурных памятников Беларуси, ансамбля эпохи социалистического реализма Проспекта Независимости, при этом, однако, совершенно отсутствовал в его ламентациях.

Защита архитектуры советского времени, очевидно, не входит в границы деятельности беларуских защитников архитектурных памятников. В рамках миссии сохранения прежде всего национального наследия республики они, пожалуй, даже приветствовали бы исчезновение построек этого периода. Многие из национально сознательных деятелей культуры были бы не против вернуть Минск в дореволюционное состояние, когда город еще существовал, так сказать, в своей национальной уникальности. Конечно, возрождателям беларуской культуры не позавидовать, задача у них не из легких.

Работать над национальным мифом с опозданием на столетие — это как переживать пубертет в пожилом возрасте. Но, при всем сострадании, их выбор архитектурных предпочтений вызывает недоумение.

Возьмем вышеупомянутую первую минскую электростанцию. Сама форма ее упоминания в беларуских источниках красноречиво указывает, к какому ментальному пространству принадлежит Минск того времени. «Минск стал четвертым электрифицированным городом, после Петербурга, Москвы и Киева», — стандартное описание ситуации. Подразумевающееся при этом «в Российской империи» даже не нуждается в упоминаниии. Дореволюционный Минск относится к ней по умолчанию.

Минская первая электростанция была сооружена по инициативе замечательного губернатора, Кароля фон Гуттен-Чапского, представителя польско-немецкой знати, получившего немецкое образование в Санкт-Петербурге и состоявшего на службе у российской короны. По его решению минская губернская чертежная, русскоязычное учреждение Российской Империи, спроектировала здание в неоготическом стиле. Открытки с видами первых улиц, освещенных электричеством со станции, как и вывески на этих улицах, рассчитывались на городскую публику, чьими родными языками были польский либо имперские русский и немецкий.

источник фото: minsk-old-new.com

Минск обязан архитектурой исторического центра россиийской короне

Другие объекты архитектурнной ностальгии сторонников национального возрождения также свидетельствуют о том, что беларуская культура в предреволюционной жизни Минска играла роль, сложно заметную невооруженным глазом. Автор сооружений того времени, до сего дня определяющих облик южной части главной магистрали города, Генрик Гай, был поляком из Варшавы, как впрочем и архитектор популярного Красного Костела Томаш Пояздерский.

Образование Гай, как и иные заметные архитекторы дореволюционной поры, к примеру Станислав Гайдукевич, получил в Санкт-Петербурге. Типология зданий и имена их заказчиков также наглядно демонстрируют, кто в городе заказывал музыку: доходные и частные дома русских и еврейских купцов и предпринимателей, польского и русского дворянства, Польский Банк, Банк Российской Империи, алексеевская женская гимназия вдовы царского офицера Реймана… Венчал это многообразие установленный в парке на Соборной площади бюст российского самодержца с надписью «Императору Александру II. Благодарные граждане города Минска. 1900 год» — разумеется, по-русски.

Российской короне Минск обязан не просто архитектурой своего исторического центра, но и самим своим существованием в том размере, значении и демографическом составе, в которых его застигла революция. Указ Екатерины II 1791-го года, ограничивший территорию поселения евреев и запретивший им проживание в сельской местности, превратил евреев в одну из главных этнографических групп Минска. Подавление польского восстания 1830 года царской армией привело к оттоку польского населения. Утвержденные императором Александром II концессии на строительство в 1871–73 годах пересекавшихся в Минске Либаво-Роменской и Смоленско-Брестской железных дорог позволили Минску преобразоваться в крупный транспортный и промышленный узел Российской Империи, притянувший внушительное количество русского населения в качестве чиновников, управителей и предпринимателей, a также военных.

Единственным беларуским сооружением в культурной среде довоенного Минска была, пожалуй, разве что «Беларуская хатка». Неудивительно, что часть национальной интеллигенции и архитекторов в свое время поддержала революцию — в надежде на шанс национальной реализации, как тот же Станислав Гайдукевич либо незаслуженно позабытый Клавдий Дуж-Душевский.

Эпоха диктатуры пролетариата

Реализация многих утопических проектов возможна только в условиях диктатуры — что, конечно, говорит не в пользу диктатуры, а является предостережением для утопистов. К слову, взять под контроль мафию итальянцы смогли лишь во время режима Муссолини. Единственным временем, когда архитектурные проекты в Беларуси составлялись на беларуском языке, стала эпоха диктатуры пролетариата, с сопротивлением внедрявшая язык, считавшийся холопским и неприспособленным для культурных материй. К началу 30-х Сталин внедрил свою, отличную от ленинской, парадигму советской культуры как «национальной по форме, социалистической по содержанию» -сопровождавшуюся террором, практически истребившим национальные элиты. Его жертвами стали и вышеупомянутые Гайдукевич и Дуж-Душевский.

Клавдий Дуж-Душевский слева

В то же время для многих архитекторов, выходцев из Беларуси, довоенный советский период стал временем творческого расцвета. Минчанин Моисей Гинзбург, после учебы во Франции и Италии, состоялся как ведущий теоретик московского конструктивизма, один из организаторов ОСА и автор архитектурной иконы Дома Наркомфина. Витебчанин Лазарь Хидекель, ученик Малевича, последовавший за учителем в Ленинград, создал там первое программное произведение архитектурного супрематизма, проект рабочего клуба.

Иосиф Лангбард, уроженец Гродненской губернии, которому Ленинград стал второй родиной, как и беларус Георгий Лавров, проведший шесть лет жизни в Минске (и последовавшие сорок в Москве), создали многие знаковые здания сегодняшней столицы республики, до сих пор задающие определенный уровень ясности и благородства ее центру. Отбросив в сторону негативные политические коннотации, нельзя не признать, что из сохранившихся зданий минский Дом правительства и Оперный театр Лангбарда, как и бывшая Ленинская библиотека Лаврова относятся к непревзойденным постройкам города.

Театр Опера и балета Иосифа Лангбарда

Хочется верить, что волны интернационального признания советской архитектуры предвоенной эпохи докатились и до Минска, и творчество этих замечательных архитекторов, с успехом работавших в советское время, не нуждается в реабилитации в глазах наших антисоветских современников.

Но если архитектура 20-30-х годов может рассчитывать на определенную неприкосновенность благодаря своему мировому статусу и трагическим судьбам многих ее, даже успешных, авторов, то послевоенная советская архитектура защиты подобного рода не имеет.

Некоторые бывшие советские республики, например Литва или Армения, выработали собственные стратегии реабилитации и адаптации своего богатого советского архитектурного наследия для пост-советского культурного дискурса, например, поднимая вопрос, не была ли эта архитектура анти-советской и анти-русской. В Минске подобные стратегии трудно применимы, хотя бы из-за демографического состава архитекторов, строивших из него столицу. Слишком многие из них были приезжими выпускниками московских и ленинградских вузов, а из уроженцев Беларуси большинство составляли «космополитичные» евреи.

Толерантность властей Минска

Но и при полном отсутствии антирусских тенденций в особой преданности советской власти минских архитекторов обвинять не стоит. Советский послевоенный Минск, благодаря беспрецендентой скорости роста (пожалуй, он был самым быстрорастущим городом Европы второй половины ХХ века) и соответствующей потребности в специалистах, был местом редкой толерантности властьимущих. Квалифицированным «изгоям» советского общества город не раз предоставлял право на жизнь и/или карьеру. Многие из них смогли занять ключевые позиции в архитектурном производстве города. Михаила Барща спас от сталинских послевоенных антисемитских чисток его коллега Михаил Парусников, направив его из Москвы на работу в Минск, где они совместно трудились над застройкой проспекта, в частности Площади Победы. Oстрая нехватка профессионалов в послевоенном Минске вытащила из Гулага берлинца Эрвина Шуберта, эмигрировавшего в Советский Союз в 30е годы. Он впоследствии возглавил мебельное проектирование республики. Родители Георгия Сысоева (к его проектам принадлежат Восток-1 и дома на Золотой Горке), как и отец Оксаны Ткачук, создательницы театра Музкомедии, были репрессированы в 30-е. Лия Каджар (создавшая, в частности, интерьеры гостиницы «Планета») , супруга автора Дома на Немиге Сергея Муссинского, персидская принцесса, чудом пережила советские перипетии.

Конечно, можно упрекать приезжих архитекторов в уничтожении исторической застройки города. Возможно, определенная нечувствительность к чужому гениус локи («гений места», дух-покровитель с лат. — прим. ред.) сыграла свою роль в принятии фатальных решений. Но в первую очередь стоит принять во внимание дух того времени. Молодые архитекторы повсюду в европейских городах, разрушенных войной, радовались невероятному шансу реализовать свои идеи в неизвестном прежде масштабе.

Послевоенные архитекторы-идеалисты

Термин «кальшлагсанирунг» или «полная вырубка» часто звучал по отношению к отстраивавшемуся Берлину. Только гражданское сопротивление, длившееся десятилитиями, спасло многие поврежденные районы города от сноса под корень. В 1980 году ситуация в районе Кройцберг была накалена настолько, что американский протекторат грозил городскому управлению вводом танков для разрешения конфликта. Жители победили, но в конечном счете выиграл и город.

Сквот в Берлине, Кройцберг, 1980, источник фото: Jochen Moll

Города, в которых победил энтузиазм послевоенных архитекторов-идеалистов, сегодня легко узнать по безнадежной унылости застройки, будь то Ганновер или Роттердам. Идеям заботливой реконстукции на западе потребовались десятилетия, чтоб пройти путь от текстов Александра Митшерлиха, активизма Джэйн Джэйкобс или кройцбергских сквотеров до официальной легитимации. К 80-м годам они добрались и до Советского Союза, не минуя и Минск, как свидетельствует Троицкое предместье, демонстрирующее местную интерпретацию темы.

Распространялись бы идеи быстрее, добрались бы в самиздате переводы Митшерлиха или тексты Джэйкобс еще в конце 60-х до Минска — смотришь, и не стал бы строить Муссинский свой дом на Немиге. Но спекуляции на тему «если бы да кабы» никуда, конечно, привести не могут. А вот выводы из печальной ситуации сделать стоит.

И больше никогда не спешить с желанием стереть с лица земли здания и градостроительные образования, как бы современо на данный момент это ни казалось, либо как бы ни хотелось избавиться от связанных с ним ассоциаций — будь то еврейское гетто или советские архитектурные комплексы.

Любая культура, национальная или космополитичная, невозможна без интереса и уважения к деятельности людей предыдущего поколения: старших коллег, преподавателей, родителей друзей, к какой бы национальности они ни принадлежали и под какой бы властью им ни приходилось работать. Но умение ценить достижения реальных людей, неизбежно делавших ошибки, требует больших усилий, чем увлечение полумифическими героями давно не существующего, если вообще когда-нибудь в воображаемой форме существовавшего, города.

Как сказал один из героев Акиры Куросавы, сидя под городскими воротами Киото: «Если хочешь забыть прошлое, расскажи историйку». Культурным деятелям республики настало время не только рассказывать чарующие и останавливающие время историйки города, более 90 лет назад ставшего ее столицей, но и писать его не менее увлекательную, хотя и не очень льстящую национальному самолюбию историю, связывающую его прошлое с настоящим. Пока сон не стал вечным, просыпайся, город Солнца.