Очарование мужчинами приходит внезапно и часто не связано с объектами твоих эротических фантазий. Я думала, мой удел — спортивного телосложения кинематографические варвары, но один случай выбил меня из круговорота грез. Это случилось на четвертом курсе университета. Был период, когда нужно начинать думать, как жить одной, и где зарабатывать деньги. Словно лиса в зоопарке, ты мечешься вдоль стеклянных стен и металлических прутьев и смотришь на мир, который тебе недоступен. Подруги советовали включить дурочку и заниматься раскруткой ветеранов на черных BMW. Или же отправиться пахать официанткой в злачные места и получать лишние тысячи за фальшивую улыбку и терпение. Но разве для этого средний балл в моем дипломе экономиста приближался в девяти? В 21 год ты еще связываешь большое будущее с красным дипломом, который ему будет способствовать. Вот тогда я вдруг решила, что мне нужен французский язык. Потратив остаток родительских денег, записалась в группу.

Что меня там ждало, кроме спряжения глаголов avoir[иметь фр.] и être [быть фр.]? Мужчины в дешевых, но идеально выглаженных рубашках, и свитерах, которые были в тренде во времена ещё живого Курта Кобейна, и замужные, но несчастливые женщины средних лет с миллиметрами пудры на недовольных лицах. И вот я сижу в классе, ощущаю абсолютно вялое «желание меня» со стороны первых и тихую, кислотную зависть от других. Они — не люди, а рыхлое тесто, которому никогда не стать французской булкой. Наш старый кабинет находился одной из школ в Центральном районе Минска. Парты изрисованы задорными надписями, стены обшарпаны, над доской почему-то вместо портрета Лукашенко красуется Александр Сергеевич Пушкин. Это было не единственным элементом, внушающим оптимизм.

Преподавателем был парень по имени Петр. Впрочем, называть себя он велел Пьером, на французский манер. И речь у него была — действительно французская, как в старых фильмах с молодым и ещё не уродливым Депардье.

Высокий, с чуть длинноватыми волосами каштанового цвета — он отлично бы смотрелся в гвардии Наполеона и уж точно был бы белой вороне с коридорах МГЛЫ, где есть все, кто угодно — только не красивые парни гетеросексуальной ориентации. Иногда мы пересекались взглядом с этим вчерашним выпускником, совмещающим свои преподавательские навыки с коммерцией. И однажды, когда мужчины и женщины разбежались по кабакам и хрущевкам, Пьер предложил мне сходить на дни французского кино с субтитрами. Прямым текстом сказал, что все эти люди — безнадежные бездари, чей семейный очаг давным-давно покрылся льдом, а мозг атрофирован. А из меня, мол, будет толк! Он не был тактичен, и говорил не как преподаватель, а как сержант французского иностранного легиона в африканских тропиках. Именно это мне и понравилось.

В «Центральном» показывали какую-то муть в духе «новой волны». Решив, что мне европейская сексуальность скучна, я взяла Пьера за руку, и мы отправились гулять по городу. Несмотря на мартовский холод и редкий снежок, это было забавно. Мы много говорили о Франции, традициях, а также о том, чем глагол baiser отличается от выражения faire l’amour. Забавно, что существительное la baiser — это во французском банальный поцелуй, лишенный страсти. А вот если вы произнесете глагол baiser (от существительного его отличает всего лишь коротенький артикль la), то это будет грубо и по животному. А лучше сказать — по первобытному. Пьер был для меня почти что французом, и с ним мгновения высоких отношений совсем не скатывались к нашему славянскому промискуитету.

Пьер позвал к себе домой. Просто поставил перед фактом своим преподавательским тоном, и я, примерная ученица, подчинилась, чтобы не разочаровать вошедшего в образ франкофона на финальном эпизоде. А финал — он же всегда дома. Где в четырех стенах съемной комнаты куча книг и справочников. Где листы с какими-то писульками не разбросаны по полу, а собраны в стопочку и лежат на столе. Флажок Франции, подаренный на каком-то мероприятии, украшает старую настольную лампу, которую мой Пьер вероятно привез сюда из своего провинциального городка. В общем, все это выглядело так забавно и фальшиво, что в один момент стало даже притягательным. Я думала, в самый главный момент Пьер опять станет Петей, а мои курсы французского закончатся только утром. Но не тут то было!

Кабинетный Пьер и комнатный Петя слились в морального монстра. Вот он смотрит на меня и говорит на французском «сейчас Пьер тебя обнимет», а его руки тянутся к талии. Потом «Пьер хочет поцеловать тебя». Каждое действие Пети было волеизъявлением его внутреннего француза Пьера. «Как же ты меня назовешь, Пьер?» — от неожиданности моего включения в роль, Петя задумался на секунду, и тут же произнес «Валери». Стало немного смешно. Разве я героиня новелл Ги де Мопасанна? «Вы не пройдете к окну посмотреть на звезд, Валери?» «А вы обнимите меня за плечи, Пьер? Или может, расскажете, что такое французский поцелуй?» Кажется, мы были в тихом марсельском пригороде. Не в серости Минска. Французский язык снимает тиски любых табу. Вечна молодая Валери отдается пылкому и страстному Пьером — интеллигентно и легко — как во время Великой французской революции.

Может быть и хорошо, что ни Пьера, ни Петю я больше не видела. Иначе это был бы уже только Минск, а не моя внутренняя Франция. А все потому, что она бывает всего раз в жизни, и способна помочь пережить сложные жизненные этапы.