Я осознала и признаю: у меня мазохизм. Скрытая форма, но потому особо извращенная. К сексу не имеет отношения. Имеет отношение к дурацкому стремлению сделать хорошо, не формально, к идиотской вере в права человека, к придурочной уверенности, что человек имеет достоинство и никто (такой же человек) достоинство другого не опускает – просто так, просто по ходу своей работы. В общем, мой мазохизм имеет отношение к диалогу со школой.
Школе не нужны особенные дети – за них надо платить
Начинается новый учебный год, и я день назад зашла в школу спросить, как дела. Ведь в школе сменился директор, по программе Иришка идет снова в первый класс – а это новые детишки, и новый учитель, и новый дефектолог. Что странного в том, что я пришла спросить как дела? (Предыдущего дефектолога уволили без предупреждения, она уходила в отпуск заверенной, что продолжает работать, а пару дней назад получила по почте уведомление, что больше она не работает в нашей школе – это штрих об отношении к своим же педагогам).
В итоге разговора с завучем, в котором я спрашивала, как в этом году будет организовано обучение, мы решили, что поговорим через день с новым учителем (дефектолога сегодня все еще нет), а может, и с новым директором одновременно – ну чтобы все познакомились.
И вот, прихожу вчера на встречу в школу – меня встречает уже накрученный новый директор, два завуча, никакого учителя, и диктофон на столе. Закрыли дверь, начали говорить. Через 30 секунд разговора я понимаю, что это и не разговор никакой, а допрос с одновременной попыткой поставить меня на место. О, как я в такие моменты понимаю, почему рыдают эти странные родители на комиссиях! Надо иметь недюжинные силы и устойчивость, чтобы выдержать это; прекрасные коммуникативные способности, юридическое образование и опыт, чтобы суметь ответить, парировать, не быть раздавленным этой адской смесью уничижения и пренебрежения, да еще и под видом заботы о тебе. Мне записывать разговор директор строго запретил, грозя тем, что он обжалует это в суде! Я все равно записала часть и жалею, что не весь разговор. Но мне это и в голову не пришло, я просто шла познакомиться с новыми людьми, к которым отдаю своего ребенка в школу.
Директор вел допрос по следующим пунктам: мое семейное положение, является ли семья полной при том, что она уже многодетная? А коль является – работает ли мой муж или он тунеядец? А коль работает, то – внимание – почему мы, заводя детей, «а вы же шли осознанно на это шаг» – сейчас пытаемся переложить бремя материальной ответственности за нашего ребенка на школу!
Школа – передаю дословно – это не благотворительный фонд и не красный крест, это государственное учреждение образования – на каком основании вы пытаетесь возложить на нее оплату помощницы по уходу за ребенком?
Это был ответ на мой вопрос, до которого времени я буду самостоятельно оплачивать сопровождение ребенку с инвалидностью в школе.
Выдержка из диалога по этой теме:
– Вы сколько раз обращались за выделением ставки сопровождения на вашего ребенка?
– Три.
– И что вам отвечали?
– Что не предусмотрено, не тот диагноз.
– И вы думаете, что если спросите меня в четвертый раз, что-то изменится? Вы не понимаете, что это бесполезно? Я отвечу вам то же самое!
– Я буду писать в пятый и в десятый раз, пока не получу сопровождение, потому что я верю в то, что здравый смысл и реальное состояние моего ребенка наконец найдут отражение в жизни если не в рамках действующего законодательства, то в рамках его изменений.
– Это ваше право, пишите, сколько хотите – я вам отвечу, и можете даже потом обжаловать мой ответ в суде.
Как из обычного учителя без его ведома делают дефектолога
Дальше директор сказал, что адекватность родителей особенного ребенка гораздо важнее всех этих ставок и документов. На мой вопрос, является ли это намеком на то, что я неадекватна в своей попытке привести ребенка в школу, – он деланно ужаснулся:
– Что вы! Я понимаю ваше горе и ваши волнения! Мы же здесь для того и есть, чтобы помогать вам!»
– Тогда к чему вы говорили о важности адекватности родителей?
Он перевел тему.
– На мое опасение, сумеет ли учитель организовать реальный образовательный процесс в интегрированном классе, директор прочел спич о том, что все их специалисты – высокого уровня профессионализма, и нет никаких сомнений, что учитель сможет преподавать и моему ребенку.
Тут мне пришлось включить всю виртуозность доводов и лексики, чтобы как-то поддерживать разговор из заготовленных клише о полном порядке в школьном королевстве.
– Да, несомненно, – продолжила я, – но это в случае, если вы обеспечите учителю предусмотренные для данного случая условия труда!
– Какие это?
– Наполняемость интегрированного класса по Кодексу об образовании не должна превышать 20 человек.
– Ну если она будет немного выше, на одного-двух человек, то ничего страшного!
– Если на одного-двух, то да, ничего страшного.
Поворачиваюсь к завучу: сколько на сегодня учеников в классе?
– 27, может 28.
Перевожу глаза на директора.
– Это не ваш вопрос, приходите на линейку первого сентября, и все будет хорошо.
– Каким образом? Школа набирает два класса, уже есть 56 заявлений – каким образом получится выполнить закон?
– Это не ваш вопрос, мы тут для того, чтобы все это решать.
«Если ребенок сложный, то как школа может брать ответственность за то, что она не ударит другого ребенка в классе?»
Так мы говорили час. Большая часть моей собранности уходила не на решение конкретных вопросов, а на отбивание наездов и перевод стрелок. Трое допрашивающих все время разворачивали разговор в обсуждение меня и взвешивание адекватности моих вопросов. Вот конспект главного:
– «Все дети особенные! Все для рас равны. Любая мама хочет, чтобы его ребенку в школе было оказано внимание – на каком основании вы хотите какого-то особенного отношения к вашему ребенку?» Четвертая степень утраты здоровья, видимо, не основание уделять ребенку дополнительное внимание.
– «Если у вашего ребенка есть особые потребности, то почему бы вам не обучаться на дому или в специализированном учреждении?» Бинго.
– «Мы и наши учителя готовы учиться новым подходам, но нам надо работать! Нам некогда тут!»
– «Мы будем обучаться, если эти курсы организует Комитет образования, а не Пединститут! Да, Министерство образования нам не указка». Это было сказано на мои предложения получить дополнительные знания об интеграции и инклюзии на базе Института инклюзивного образования и существующих сегодня курсов.
– «Если вам не хватает денег (это про ставку сопровождения), то вы можете обратиться в территориальный центр помощи». Это там вещи раздают во вторые руки и могут помочь с сиделкой. Тут на разницу между профессиональным поведенческим аналитиком и сиделкой я даже не стала проливать свет – он был бы поглощен тьмой.
– «А кто вы, позвольте узнать, такая? Кем вы работаете?» На мой ответ, что я проработала 15 лет в центральном банке, бровь директора уплыла к волосам, и дальше он начал меня допрашивать о фамилиях председателей правления, при которых я работала, – очевидно же, что я сочиняю. Дальше я объяснила свой сегодняшний статус – он деланно обрадовался и сказал, что позовет меня на педсовет, чтобы я прочитала им лекцию об инклюзии, потому что это очень важно.
– «Вот сейчас я тут говорю с вами одной, а потом мне придется говорить еще с 20 родителями, которые придут возмущаться, что ваш ребенок пришел в школу с их нормальными детьми.
– «Если вы говорите, что ребенок сложный и у него поведенческие проблемы, то как школа может брать ответственность за то, что она не ударит другого ребенка в классе?» Тут я не могла не подобрать кинутый мяч и объяснила, что он прямо сейчас транслирует вредоносный и ничем не подтвержденный миф об агрессивности детей с особенностями развития, повернулась к завучу: были ли за предыдущий год хоть минимальные нарекания на моего ребенка? Та честно сказала – ни разу.
Я вернулась к директору: социум и так мало подготовлен к принятию детей с инвалидностью, а вы вместо того, чтобы способствовать включению этих детей, на практике работаете против этого, вольно или неосознанно – но используете в лексике избитые клише, которые формируют страхи и разделяют людей на разные лагеря. Спросила, какое у него право предполагать агрессию у ребенка, которого он в глаза не видел. Объяснила про презумпцию невиновности и распространение ложной информации. Это был редкий момент, где он чуть-чуть стушевался. Но быстро отстроился. В целом, он был прекрасен, без страха и упрека: «Мы действуем в интересах вашего ребенка!»
«С учителем класса мне встретиться в августе запретили»
Все. Не хочу больше ни приводить примеры, ни пересказывать этот разговор. Я ушла на сносно хорошей ноте. Не разругалась, не расклеилась, не повысила голос, но мне титанических усилий стоило не дать себя закопать, не сдаться под напором объяснений с трех сторон, что школа – это мне не богадельня! Отбиться от подозрений, что я асоциальная многодетная неполносемейная мамаша, которая – понятное дело – наплодила в итоге своей асоциальной жизни инвалида и теперь еще что-то хочет. Даже просто на удержание планки человеческой годности у меня ушло очень много сил.
С учителем класса мне встретиться в августе запретили, потому что «учитель после разговора со мной может отказаться от контракта, а его и так было трудно найти». На мой вопрос, знает ли учитель, какая девочка будет учиться в его классе, ответили, что это не мой вопрос. Это их профессиональный вопрос. Мол, она педагог, и будет учить всех кто придет. «Так у нее же, может, неприятие инвалидов или нет опыта совсем, ей трудно будет, нельзя человека заставлять или использовать вслепую!» – попыталась аргументировать я. – «Вот и получит опыт! Это не ваш вопрос, приходите первого сентября на линейку, не раньше!»
Ну тут я злорадно утешилась. Не только родителей школьника система пытается сделать бессловессным объектом образования, но и учителя тоже. Придет, контракт подпишет – куда денется.
После разговора с директором я заехала к юристам и в ЦКРОиР (Центр Коррекционно-развивающего Обучения И Реабилитации – Прим. KYKY) – они ответили, что все-таки Ире сопровождение может быть организовано и они подготовят документы. Они сами позвонили в школу и поговорили с завучем. Уверяли меня, что все сделают сами. Я-то не поверю, пока не увижу этой ставки своими глазами. Но как этот факт вяжется с подачей вопроса руководителем школы? Сидите, ибо ничего все равно не получите. Жирное «нет», и даже разбираться нечего.
То есть мы выяснили, что оформить для Ирины сопровождение на законных основаниях можно, нашли то, на что я ссылалась раньше. Год. Весь прошлый год. На что получила этим же утром ответ, что никогда я его не получу! Но школа еще должна несколько бумаг должна оформить, запрос в исполком написать – это работы им на год, как раз мы успеем выгореть и уйти на домашнее обучение.
Выстоять-то я в этом ужасе выстояла, хоть их и было трое. Но пришла домой, первое – громко разрыдалась, второе – напилась успокоительного, третье – порыдала уже потише. Потом выпила чаю, что мне сделала Илона (какое счастье, что я когда-то вызволила этого ребенка от защиты государства – есть теперь мне рядом любящее сердце и заботливые руки. Она сказала: «Мама, не ходи к ним больше. Уезжай, мама, тебя все поймут. Не борись больше, не могу смотреть на это», – потом подействовало лекарство, и я заснула. Ночью выспалась, а вот утром открыла глаза и думаю: ну это же мазохизм, определенно! Мне пора это признать. Иначе зачем я лезу на кактус? Колюсь, перестраиваю траекторию, и снова лезу на тот же кактус. Пытаюсь разговаривать с мертвецами. Пытаюсь заходить в мир тотального неуважения и сохранять при этом достоинство. Но тогда будь готова тратить огромные силы, чтобы это достоинство в себе сохранять. И удерживать его – тоже порция сил. Вынь да положь.
В общем, теперь я ищу садиста. С цепями, плетками и прищепками – ну и что там еще бывает. Проверить предположение о собственной предрасположенности к мазохизму. Может, я дура и пропустила все самое интересное в сексе?
А еще я ищу будущего учителя Ириного класса, чтобы предупредить его об Ире. Ну и о себе. Я, правда, не хочу ничего плохого неизвестному мне, может быть, очень хорошему человеку. Надо ее предупредить.
Источник: блог Инги Дубининой
