7 мая 2020 года ресторатор Вадим Прокопьев обогнал по цитируемости всех блогеров и политиков. Он записал 6-минутное видеообращение, в котором спросил, «почему государство нам хамит» и не делает ничего для сохранения бизнеса, и заявил о создании Ассоциации рестораторов. У ролика больше 90 000 просмотров, а в ассоциации больше 800 человек. Анастасия Баренцева сделала видеоинтервью с Вадимом, а мы публикуем его с незначительными сокращениями и редактурой.
Анастасия Баренцева: Я читала комментарий людей под вашим заявлением, среди прочего взгляд зацепился за комментарий: «У нас в стране появился еще один мужик со стальными яйцами».
Вадим Прокопьев: Без всякого кокетства: никакой смелости, отчаяния в этом нет. Есть четко выверенный текст обращения, который я долго корректировал. Переставлял слова и запятые – задача была сделать его очень сжатым, но все равно получилось шесть минут. Кому-то нужно было взять моральное лидерство за процесс объединения ремесленников в нашем цеху. Если бы это сообщение было мягким, нежным призывом, мы бы не имели на второй день 760 желающих записаться в нашу ассоциацию рестораторов. Меня многие обвиняли в том, что, мол, ты сначала набросился на власти, а потом предлагаешь сотрудничество с ними. Если кто-то внимательно слушал до конца это выступление, способ сотрудничества с властями я как раз и предлагаю. От этого не отказываюсь.
А. Б.: А почему вы не сделали этого раньше? Разве ресторанному бизнесу жилось хорошо? Или у нас люди начинают говорить тогда, когда уже надо кричать? Сложилось ощущение, что «стальные яйца» выросли у вас только на прошлой неделе, когда уже был край.
В. П.: Я ничего не знаю про стальные яйца, их урожай. Я никогда не менял своей риторики в этом смысле – это знают все мои друзья и близкие. Возможно, в прессе это появилось в первый раз, но я помню, что в интервью уже озвучивал похожие мысли. Возможно, это не было так драматично, но извините, момент драматический сейчас.
А. Б.: Я видела, что ассоциация обозначилась в конце марта.
В. П.: Нет. Так получилось – меня не было в стране в этот момент – что рестораторы решились написать петицию (мне это слово не очень нравится, в нем есть некая виктимность). В ней мы попытались сказать: «Вы про нас не забудьте, мы с авиакомпанией вместе, с туристической отраслью, с отелями первыми приняли этот шок, когда он еще не случился». Под петицией подписались тысячи, потом хронология событий была такая: появился проект антикризисных мер, он появлялся в заголовках новостей, но никто его не читал, не мог читать, а потом про него забыли. Причина проста: нужно было собрать квартальные налоги. После этого ничего хорошего не последовало. Группа рестораторов, которые, в том числе, писали эту петицию, собралась на кофе – и стихийно возникла идея организации.
У меня есть амбициозный план, чтобы было три тысячи ресторанов, активных участников. Сейчас мы имеем 860 обращений. Не ищите двойного смысла – мы должны работать с прессой, создавать волну общественного обсуждения. Очевидно, что мы должны писать аналитические доклады, и работать – это уже неприятно, такая бюрократическая, лоббистская структура. Я понимаю, что звучу, как в Америке – мы не там, и у нас культура лоббирования беларуская, а не американская – она специфическая. Надо будет добиваться того, чтобы мы были услышаны. Я всерьез верю не в оглушительную победу, нет – но в то, что государству нужно показать несколько цифр: «Вот – вы вообще ничего не делаете с нами. Вот – вы, например, не даете нам денег, но при этом не кричите, не забираете, и, возможно, делаете мягкую посадку, когда случается первый шок. В этом случае через два года вы пожнете больше налогов, сохраните больше рабочих мест». Умные люди в государстве все это понимают, но когда к ним не поступают сигналы снизу (а они, как правило, не поступают), они склонны принимать те решения, которые комфортно принимать.
Что такое рестораны – фастфуд, дорогие заведения, народные, элегантные? Это очень часто первая работа молодого человека в жизни. Во-вторых, ресторан – это школа предпринимательства. Мои бывшие сотрудники открывали рестораны, фирмы, школы сервиса – чего только ни делали. Я прекрасно понимаю, что этого бы не произошло, если бы когда-то они не попали в эту среду. А предприниматель в нашей экономике – это единственное, что спасет от этой Великой депрессии. Соврал, еще нужны моральные лидеры, культура, образование, но без предпринимателей вся эта композиция разваливается. На нее просто не остается денег.
А. Б.: В обращении вы говорили, что в правительстве есть люди, у которых на столах лежат хорошие книги, люди, с которыми можно работать. Назовите имена этих людей.
В. П.: Не всех вспомню по фамилиям. Мы прекрасно понимаем, что у нас нет системных либералов. К моему глубокому сожалениею, сейчас в правительстве – раньше были надежды – не существует либерального крыла, партии реформ. По моим разведданным таких не существует. В правительстве нет Рудого, ушел Матюшевский – мы прекрасно понимаем, что у Румаса картина мира и мышление совершенно не архаичное, а современное. Точно так же понимаем, что он находится в рамках системы, и не ждем от него, что он выдвинется в кандидаты. Румас оказался в неловкой ситуации, я не завидую: в петиции предложено ему как благородному человеку либо выдвинуть свою кандидатуру, либо уйти в отставку.
Очевидно я отношу к чрезвычайно эффективным, корректным и очень профессиональным людям Владимира Колтовича, в МАРТе. Мы не будем вспоминать про Нацбанк, там тоже есть величайшие профессионалы, которым очень нелегко. Разумеется, они что-то решают. В этой системе координат. Иногда этого «что-то» достаточно для того, чтобы запятые, дух и буква антикризисного закона была чуть прогрессивнее и цивилизованнее. Это трудная работа. Это сложнее, чем выпустить видеообращение.
А. Б.: Что вы думаете о 143 Указе? (речь об указе президента о «поддержке экономики», который беларуский бизнес встретил без особой радости – Прим. KYKY)
В. П.: В самом духе Указа чувствуется трусость. Мы понимаем, что не можем про это не говорить. Слово «отсрочка»... Он написан в духе уголовных законов.
А. Б.: Я правильно понимаю, что налоги уже были уплачены? (речь о том, что Указ позволил отсрочки платежей уже после даты, когда все должны были заплатить налоги – Прим. KYKY)
В. П.: Да.
А. Б.: И аренда уже тоже была оплачена?
В. П.: Да. 143-й Указ лучше, чем никакого Указа. Я допускаю, возможно, кто-то из «аппарата искусственной вентиляции легких» получит пару глотков воздуха. Но не решает он кардинальной проблемы отрасли ни разу.
А. Б.: Сколько у вас заведений?
В. П.: Те, в которых я принимаю активное участия, вы все прекрасно знаете: Mai Thai, Tapas Bar, Bistro de Luxe и Pelican. Заведения, в которых я остался акционером, которые открывал раньше, – Grand Café, News Cafe. Там наши партнерские отношения не разрешены.
А. Б.: И вы от ассоциации предлагали, в том числе, ввести налоговые каникулы.
В. П.: Нет, налоговые каникулы – это слишком ванильно. Мы говорим – и не боимся этих слов – о снижении налогов. Мы говорим о сценарии, когда в два самых сложных шоковых года (надеюсь, их будет всего два) государство пытается не давить больше и спрашивает: «Что вам еще нужно, чтобы выжить; чтобы все эти люди не оказались на улице; чтобы вы когда-нибудь заплатили налоги, а не обанкротились – и мы лишись этой отрасли? Ведь пока вырастет новая овца, с которой мы сможем состричь, пройдет не два года, а больше». Вот это и есть наш месседж.
А. Б.: Я правильно понимаю, Вадим Прокопьев в своих заведениях налоги платит по-белому?
В. П.: Да. Я убежден, что так делает 98% отрасли. Прекрасно понимаю, что культура уплаты налогов в ресторанной отрасли сформировалась не сразу. Действительно, часто государству не хочется отдавать деньги. Но рестораны действительно находятся в ситуации, когда они платят налоги, иногда совершенно нелепые.
А. Б.: Сколько вы заплатили налогов за прошлый год за все заведения?
В. П.: Я не помню, но могу узнать через секунду, если хотите. Мы распределили дивидендов 210 или 230 тысяч долларов.
А. Б.: Как изменилась ваша жизнь после обращения?
В. П.: Она стала веселее. Огромное количество людей собирали сухари в тюрьму – это грустный показатель общественного настроения. Про это нужно говорить, но никто из ваших коллег-журналистов этого не делает. Общество закомплексовано, зажато.
А. Б.: Вы не думали пойти в политику?
В. П.: Я не заслужил. Так совпало, что видеообращение вышло до парада – я так и хотел, понимал, что информационная повестка парада смоет всех рестораторов. Действительно, есть настроения, что «рестораторы – жулики, чего им помогать». Я не подозревал, что в эти несколько дней некоторые кандидаты объявят, что будут баллотироваться. Это встряхнуло информационную повестку. Конечно, появились комментарии, что я тоже могу пойти в политику – я не иду. Я бы с удовольствием избирался на мэра, я бы за это должность поборолся. А президентское кресло – это долгая дискуссия, я действительно не заслужил. Кроме того, что это огромная ответственность, к этому нужно быть готовым во всех смыслах. Если бы выбирали мэра, мне есть что сказать: в той стране, в которой я хотел бы жить, можно голосовать за кого угодно. И за Лукашенко в том числе – конечно, он как сильный благородный мужчина мог бы нас удивить, сказать: «Я поработал, не судите строго – я ухожу. Я приказы в 99-м не давал. Сейчас время другое, я это понял поздновато, но нужна новая кровь – все, система не работает».
А. Б.: За кого вы будете голосовать?
В. П.: Я присмотрюсь. Очевидно, что мы ведем речь про 3-4 кандидатов. Оговорюсь, мы не имеем дело с выборами, что важно. Но это не значит, что мы не можем воспользоваться моментом и сделать личные предпочтения.
А. Б.: Вы пойдете голосовать?
В. П.: Я обычно хожу, да. За кого буду голосовать, скажу в августе – секрета не будет.
А. Б.: Я думаю, ходить голосовать надо.
В. П.: Не всегда. Бывает такая расстановка сил, когда лидеры выходят и говорят: до этого момента, после этого начинается грязь, другая конфигурация. Сейчас вы больше помогаете, когда не приходите на выборы. И каждый тогда должен принимать решение самостоятельно. Не ходить на выборы иногда очень хорошо, за прогресс – я серьезно.
А. Б.: Ваши прогнозы: что будет, если ничего не изменится? Сколько протянет отрасль?
В. П.: Это вопрос больше к аналитикам. Я чувствую нерв среди своих коллег – обанкротятся очень многие. И, возможно, я не исключение.
Читал киевскую аналитику: из 30000 ресторанов 12000 уже не откроются – это много.
Представьте, сколько там работников, сколько они могли сделать полезного. Мы понимаем, что никаких денег в государстве нет, больших выплат не предполагается, на черный день у нас тоже ничего нет.
А. Б.: Что делаете в своих заведениях, чтобы пережить кризис?
В. П.: Мы оптимизировались. Расходы на персонал уменьшили – сейчас работает треть наших сотрудников. Отказались от крупных и мелких излишеств: у нас каждое утро в Bistro de Luxe была свежая The New York Times, мы ее сейчас не заказываем – это все денежка. В кейтеринговой компании, где я тоже принимаю участие,
там совсем ничего не происходит: свадьбы, банкеты, дипломатические приемы, день рождения королевы – все отложено. Тайская еда удобна для доставки – там дела значительно лучше. На следующей неделе мы запустим программу «карантин дома», когда вы покупаете еду на всю семью на неделю, даете своей жене отдохнуть – она у плиты за последний месяц простояла достаточно. И получаете аттракцион: в первый день – грузинский ужин, во второй – украинский, в четвертый – тайский.
А. Б.: Вы работаете на доставке с агрегаторами? Там же жуткие наценки.
В. П.: Было бы хорошо, если бы они стоили нам всем дешевле – иногда наценка 25-30%. Рестораны, которые делают свою службу доставки, – это, как правило те, у которых есть сеть. Самому можно доставлять друзьям, и мы это тоже делали. Доставка не работает, поймите. Только в тех ресторанах, которые были придуманы, спроектированы именно для того, чтобы развозить еду. Но их ресторанами сложно назвать.
А. Б.: Вы можете назвать 3-5 законодательных препятствий, которые мешают развитию сферы?
В. П.: Не могу. Но могу сказать, что нужно сделать в кризис – это не сильно будет отличаться от того, что я сказал на видео. Совершенно точно никаких повышений, а понижения там, где они возможны. Коэффициенты аренды очень часто умножаются, такой мультипликатор. Сейчас точно нужно это делить, а не умножать. Очевидно, что налоги могли бы быть пересмотрены, чтобы банкротств было как можно меньше. Эта мера приведет к тому, что налогов уже через два года государство соберет больше. Совершенно точно – тарифы на электроэнергию и 5-8 критических пунктов, которыми мы можем утомить нашего зрителя, но они есть. Ну и относительно процедуры банкротств, это законодательство надо расслаблять, смягчать падения. Это не называется «раздавать деньги», «забрать у пенсионеров». Скоро я предоставлю цифры о том, что смягчение шока для наиболее пострадавших отраслей – это больше денег для пенсионеров в будущем, а не меньше. Это работа нашей ассоциации, аналитический документ, который мы пишем.
А. Б.: Как изменится HoReCa после пандемии?
В. П.: Чтобы будет с человечеством не в двухлетней перспективе, а дальше? Я с тревогой констатирую: человечество, скорее всего, вообще поменяет свои привычки. Для меня как для человека аналогового, старой формации – грустно. Это биологическая революция. Очень скоро через экран нам попытаются сублимировать, компенсировать обоняние – и все, и моя порода людей уйдет. Вечеринка превратится в Zoom-вечеринку, вы не будете чувствовать запах духов вашей приятельницы, представляете? Поэтому нужно думать не про будущее ресторанов – пандемия подтолкнет человечество к тому, к чему оно давно торопилось. Это будет новая ускоренная реальность. Есть и хорошее в пандемии – читал одного философа: есть мнение, что, возможно, человечество, пережив вот эту коллективную боль и вдруг осознав, что оно уязвимо как вид, почувствует себя как никогда единым.
И это не моя мысль, но я склонен согласиться: возможно, это убережет нас от мировой войны.
У меня есть еще одна надежда, которая, скорее всего, не сбудется. Мне кажется, что пандемия может с человечества сбить некоторую спесь. И что эта культура жизни напоказ, выхолощенность бесконечная, невозможность сконцентрироваться на по-настоящему серьезных вещах, какой-то рассвет популизма – может быть, всего этого коснется. Сейчас у человечества есть время подумать.
А. Б.: Жизнь напоказ – это не то ли, что пропагандировали вы, в том числе в своих заведениях?
В. П.: Ну какая глупость. Вы что? Я наоборот пропагандировал очень близкую социализацию. Я пропагандировал то, чтобы в одном кафе вы могли иметь такой набор любопытных эмоций, персонажей и событий, чтобы вам вообще в телефоны заглядывать не было нужно.
А. Б.: При этом у вас был обязательный дресс-код.
В. П.: Нет, я не говорил об этом, я вас поправлю.
А. Б.: Вы говорили, что в Минске мало красивых людей и что люди не наряжаются, когда приходят в заведения.
В. П.: Если быть точным, то я действительно сетовал на то, что иногда культура одежды – это значительно больше, чем понт. Мы даже можем нахамить тем, как мы выглядим. И я надеюсь, что я сейчас не хамлю, потому что я привык в этот ресторан одеваться чуть более формально, чем я сейчас выгляжу. Просто сейчас я занимаюсь ресторанной ассоциацией, спешил к вам – и пришел в «тишотке».
А. Б.: Я была уверена, что вы будете в костюме. Вам удобно сейчас?
В. П.: Да, но мне и в костюме удобно.
А. Б.: В любом европейском городе можно в спортивном костюме зайти в ресторан.
В. П.: Я вас разочарую, потому что мнение о том, что везде сейчас так можно – оно не подтверждается...
А. Б.: Я не говорю о предположениях. Я была и в Барселоне, и в Берлине, и в Праге, Риме.
В. П.: Конечно, сейчас дресс-код более расслабленный. У нас в баре Pelican и Bistro люди очень комфортно себя чувствуют и в джинсах, и в «тишотках». Но дальше начинаются нюансы. Вы поймите: когда вы надеваете пляжные тапочки и шлепаете мимо рояля по ковру, вам или нужно быть Хью Хефнером и вызывать фейерверк эмоций – или наденьте уже закрытую обувь. В этом есть не что иное, как вежливость. В этом нет строгости, дресс-кода или фашизма. А еще я вспоминаю, в Зимбабве… Можете себе представить, где это? 38 лет под Мугабе. Помните инфляцию? 265 миллионов процентов инфляции! Так вот, в Зимбабве есть ресторан, в который без галстука не зайти. Да, этот ресторан находится в гостинице, где есть и более демократичное место, есть место для завтраков. Но есть и такой ресторан – там стоит рояль, и это очень даже весело.
А. Б.: Мне кажется, в Минске, как ни в одном другом городе в мире, наряжаются всегда и везде.
В. П.: Да, но вы не путайте вечернюю элегантность для определенного случая, для ресторана, для события – и наш знаменитый стиль «бл*дь по-монастырски» или «порно-шик».
А. Б.: Если человеку комфортно – why not?
В. П.: Нет-нет, смотрите. У нас действительно женщин чаще можно увидеть на каблуках. Но зато выйдите в Лондон, например, в пятницу вечером. И вы увидите: вся молодежь в коктейльных платьях. У них могут быть каблуки или кроссовки – но это очень стильно и уместно. У нас вы этого не увидите. Спасают ли у нас каблуки знаменитый лук «и в театр, и в баню»? Не спасают. Просто, разумеется, иностранцы это отмечают и умиляются. Я не умиляюсь.
А. Б.: Вы говорили, что в ваши заведения со временем могут себе позволить ходить только айтишники.
В. П.: Не так, я говорил не так. Мне хотелось поковыряться у них [айтишников] в голове и понять, что они думают. И, конечно, как бизнесмен и предприниматель я вижу, что у нас появился класс недурно зарабатывающих людей. Я допускаю, что их досуг мог бы быть любопытнее, разнообразнее, стильнее, если хотите. Некоторые из них очень любят хорошую еду, некоторые вообще к ней равнодушны, И, конечно, хочется им донести, что если вы оказались в профессии и у вас получается зарабатывать, просто посмотрите вокруг. Возможно, ваша жизнь могла бы быть интереснее.
А. Б.: Зачем, если им так комфортно? Почему просто не позволить им быть самими собой?
В. П.: Я как раз хочу, чтобы они были сами собой. Я бы всего лишь хотел послать им сигнал с задней парты о том, что «кальянами всё не ограничивается».
А. Б.: Вы ведь бывший военный. Как у вас произошел этот переворот от военного до главного эстета?
В. П.: Мне неловко каждый раз, когда…
А. Б.: Вам неловко, что вы бывший военный?
В. П.: Мне неловко, когда меня называют «ведущий ресторатор», «самый главный эстет». Если бы вы видели, как я одевался, когда ушел из армии на «гражданку»… Я сейчас без смеха не могу смотреть на эти фотографии. А переворот в моем сознании, скорее всего, произошел в армейские годы. Просто это было очень интересное время в жизни страны. Я был командиром взвода в подмосковном военном училище, и у меня была маленькая привилегия: там была сержантская комната, и я мог, предупредив дневального, читать. Тогда были журналы, которые в 1989-м или 1990-м году писали умнее, свободнее и интереснее, чем сейчас вся беларуская пресса. Или мне так казалось, потому что мне было 19 лет. Но это был просто взрыв.
Потом у меня была такая привычка диссидентская – крутить короткие волны. А потом была такая передача «Взгляд», и все эти ребята (некоторых из них уже нет, как, например, Листьева) – я на них смотрел и понимал, как всё это интересно. Однажды в Нью-Йорке десятилетие спустя, боясь с похмельем, я оказался в понтовом ресторане Cipriani на Пятой авеню. И застал всю эту российскую медиа-тусовку, включая Любимова и остальных персонажей. И пожалел их. Первый порыв у меня был подойти и спросить: «Что же вы натворили? Как же вы могли превратиться в циничных функционеров пропагандистского ТВ?» Не подошел, смалодушничал.
А. Б.: Знаете ли вы беларуский?
В. П.: Нет. Я его понимаю, конечно. Недавно разговаривал с приятным, идейным парнем, из «Нашей Нивы». Он не собирался сделать мне никакой скидки: позвонил, позвал на встречу – я беларуский плохо знаю, хотел бы по этому поводу стыдиться, но как-то уже поздно. Учил его в школе, но на нем не говорю и не употребляю его часто, хотя шучу иногда, sms на нем отправляю. Вроде бы как для приличного человека нормальных взглядов плохо его не знать. Но я кружусь в водовороте жизни, больше читаю по английски, чем по русски. Это не вымещение, я набираюсь того, чего не дочитал раньше. Я не знаю судьбу беларуского языка, когда-то сказал: судьба его печальна. Чувствую все меньше шансов, что он станет повседневным языком для общения. Скорее, это будет стилистическая арабеска. Что тоже неплохо, главное, чтобы его полностью не забыли.
Скажу крамольную вещь, в некотором обществе в Беларуси за это забрасывают камнями: нам повезло, что у нас есть русский язык.
Мы могли бы на экспортировать очень много чудесных и одновременно жутких вещей из России, из имперской культуры. Но язык, высокая русская культура и литература... Это чудо, что мы живем в этом пространстве, это хорошо. Я бы хотел, чтобы третьим был английский, не вижу в этом ничего радикального в 21 веке. Третьим государственным должен стать он.
А. Б.: У вас есть сын, сколько ему?
В. П.: Да, он работает со мной. Ему 24 года.
А. Б.: Он придерживается ваших взглядов или он другой?
В. П.: Он не придерживается моей системы ценностей, шутит надо мной часто, но у нас нет больших противоречий. Я за его мировоззрение спокоен. Похоже, что оно сформировалось не только благодаря моим намекам – я, конечно, пытался какие-то вещи вовремя для него открывать. Но он самостоятельно познавал мир, мне нравится, как он мыслит.
А. Б.: Вы не боитесь старости?
В. П.: Нет-нет, не боюсь. Мне 48 лет – я хотел быть старым с юности, долго не понимал, что женщины находят в молодых мужчинах (теперь понимаю). Но мне никогда не хотелось быть молодым. Застрелите меня, если я с возрастом начну, задрав штаны, бежать за комсомолом и превращусь в пародию на стареющего джентльмена.
А. Б.: В одном из интервью, отвечая на вопрос «какая у вас планка?» вы сказали: «Осталось только денег заработать».
В. П.: Вот не так я сказал (далее – кадры видео, в котором Вадим говорит именно так – Прим. KYKY).
А. Б.: Окей, что у вас с деньгами?
В. П.: Я предприниматель, я занимаюсь бизнесом. И это очень нестабильная жизнь. Даже в мирным обстоятельствах, я уже не говорю про кризис. Я еще занимаюсь консалтингом, веду тренинги, читаю лекции, иногда за деньги. Но основной мой бизнес – это рестораны, и на этом ремесле очень сложно заработать деньги. Допускаю, что очень сложно везде это сделать, не только в Минске, но здесь особенно сложно. Наверное, если делать ставку на развитие демократичной, мощной сети – даже это не гарантирует финансового успеха. Это не та отрасль, где делаются состояния, а я их и не нажил. Сам виноват – тратил всё, что зарабатывал. Хотелось бы стильно сказать, что на женщин и вино, но это не так. Это не жалоба, это попытка диалога с сами собой: как же так выстроить свою карьеру, чтобы больше зарабатывать и меньше заниматься артхаусом?
А. Б.: И на что больше всего тратите?
В. П.: На выпивку и путешествия.