Саша Романова: Ваня, как тебе удалось бросить тележурналистику и ввязаться в ресторанный бизнес? Мы с тобой никогда не говорили на эту тему.

Иван Муравьев: Это халява. Все вышло случайно. Есть в жизни простая штука – желание. Если ты пробуешь, у тебя может получиться, а может не получиться. В первом варианте ты идешь дальше, а во втором работаешь и снова пробуешь. «Кальянная» – это выражение нашей мечты. Есть люди, которые помогают молодым ребятам реализовывать фантазии. Мы не пытаемся делать заведения, как делают умные люди. Если говорить о бизнесе, то в Минске мы не игроки. Наша мечта приносит нам сумму, немного большую, чем программист зарабатывает напряженным трудом. На самом деле, бизнес – серьезная тема. Если бы все заведения были такие, как наше, была бы ерунда. Оно тем и ценно, что отличается от других.

Саша: Ты рассказываешь совершенно дикие истории из «Кальянной». Какая последняя самая прикольная?

И. М.: Как мой приятель должен был переспать с нашим официантом-геем. Я оставил машину во дворе своего дома (она реально большая и тяжелая) и уехал в «Кальянную» выпивать с директором нашего кафе из Гродно. С нами остался мальчик-официант, который был геем. Чувак из Гродно стал подкатывать к барышне, которая была с нами. Тут у меня звонит телефон: «Молодой человек, извините, ваша машина мешает проехать мусорной технике. Не могли бы вы ее убрать?» Я говорю: «Пацаны. Сейчас восемь утра. Мы выпиваем на другом конце города». Мне говорят: «Тогда мы ее будем эвакуировать». Я говорю: «Давайте». А мой приятель, который из Гродно, очень распереживался: «Как так? Надо ехать!» Я говорю, мол, заберу потом. Если там мусорка не проехала, то эвакуатор точно не проедет. В общем, мы поспорили. Если машина эвакуирована, то барышня с удовольствием проведет с ним время. А если машина не эвакуирована, то он переспит с нашим официантом-геем, который тоже подавал ему знаки внимания. Когда мы заезжали ко мне во двор, он первым делом в окно: стоит ли? Стоит. С тех пор он должен мне этот спор.

Саша: Этот официант геем в Кальянной стал?

И. М.: Он уже был геем, когда мы брали его на работу. Это двоюродный брат одного из наших сотрудников. Тянет слова, мягко говорит. Как-то протягивает мне руку, причем очень мягко. Я говорю: «Ты что, пидор?» А он: «Называй меня гомосексуалом». По итогу я поставил перед собой целью сделать его официантом. Теперь он у нас работает. Все, кто заходит, сразу понимают, что он гей. Но он живой, он общается.

Саша: Сейчас я буду видеть его и вспоминать директора из Гродно. Ты сам часто ездил в «Кальянную №4», расскажи...

И. М.: Мы ездили на поезде. Сразу после кризиса меня очень радовали цены железной дороги на внутренние маршруты. Мы даже хотели отметить в поезде Новый год, выкупив весь купейный вагон за 100 долларов. Копейки стоит, а какая фишка, да? Когда только открылась «Кальянная» в Гродно, я начал активно использовать сообщение СВ вагона. У нас закрывалось кафе здесь, мы навеселе садились в поезд Москва – Гродно, который идет в два ночи. Естественно, поездные бригады одинаковые. Недель через шесть после того, как я начал ездить на этом поезде, понял, что как только подхожу к СВ вагону, у проводниц портится настроение. История началась, когда одного моего друга, ехавшего в соседнем купе, разбудила проводница со словами: «Мы уже 15 минут в Гродно, но это не важно. Вы не можете забрать своего товарища?» Он спросил: «А что такое?» Она: «Зайдите, посмотрите, я не могу». Он открывает дверь купе и видит мою голую жопу, голую жопу барышни, с которой я ехал, рассыпанные по всему купе деньги и полбутылки вискаря. Мы просто закрылись, и нам было весело.

Саша: А тебе бывает стыдно за что-либо в жизни?

И. М.: Мы подходим к истории ханжества. Всем людям нравится трахаться, ну, большинству. Секс – это интересно, это одна из тем, которая позволяет людям жить. Если было бы неинтересно, можно было бы сидеть на одном месте, жрать яблоки с картошкой и считать звезды.

Саша: Штука в том, что мы все очень любопытные животные?

И. М.: Да. Веселые базары идут всегда. Каким бы ты ни был, у тебя всегда найдется история, чтобы рассказать ее друзьям.

Кто-то прочитает текст и скажет: «Какие они козлы, мажоры и придурки». А ты сам не такой? Такой же. Тебе просто не хватает смелости, чтобы себя проявить. Возможно, ты столько не выпил, потому что некоторые вещи проявляются под алкоголем. Но тебе хватает качества осуждать.

Когда я был студентом, у нас была традиция отмечать летнюю сессию на слиянии рек Вилии и Нарочанки. С нами были две барышни. Одна красивая, которая была со мной, а вторая умная и с самомнением. А мы же гоблины: нам бы выпить чернила, покидаться тушенкой друг в друга – ну, весело. Умная барышня нам с возмущением говорила: «Это неинтеллектуальный юмор». В итоге мы ее набухали. А дальше я всех раздел, мы устроили охоту на духов огня, танцевали вокруг костра и выбивали огонь. И она с нами тусовалась. Ей стало плохо, мы отнесли ее в лагерь. Потом я случайно блеванул ей в кед. Утром она пришла ко мне и сказала: «Вань, отдайте мне мой лифчик, который я так позорно потеряла».

Саша: Ваня, а есть философское обоснование того, что ты хочешь раздевать людей?

И. М.: Надо покопаться в моем детстве и понять, как и что. Но самая красивая картинка была на Вязынке. Когда я пил, у меня хорошо получалось раздевать людей, причем, от одной барышни до целых групп. Я помню, как лежал поздней весной под деревом, на дубе распускаются листики, и думал: здесь не хватает людей. И пошел в лагерь. А в это время в лес выезжают студенты отмечать сессию. Все пьяные. Я собрал человек 10-15, потащил к этому дубу, мальчики, девочки – пофиг. Они все разделись, залезли на дерево. Я лежал под деревом и смотрел, как это красиво, когда вместо листьев голые люди.

Саша: Тебе нравится манипулировать людьми?

И. М.: Нет, мне нравится общаться с людьми, которые знают, чего они хотят. Это круче, чем классные сиськи. Но отношения с человеком цепляют. И привычка, и совместные переживания. И чем больше цепляешься, тем сложнее потом, потому что лет через 15-20 ты просыпаешься в кровати с человеком, которого уже не любишь. Мне проще быть одному. Но каждая из женщин, которые были со мной, что-то оставила.

Саша: Что оставила?

И. М.: Оставила тепло. Вот смотри, история тоже из студенчества. На Слиянии мы поставили лагерь, и я с барышней пошел купаться. Предложил голышом, она сразу в воду полезла. А там место популярное. Недалеко был лагерь детей, в палатках жили тридцать подростков лет по 14-16. Когда моя барышня полезла в воду, я забрал ее шмотки и свалил. Она за мной с воплями и криками. Не заметила, что вместо того, чтобы убегать, я спрятался под кустиком у дороги. Смотрю: мимо пролетает нимфа блондинистая, сиськи в разные стороны: «Сука, вернись!» Влетает в лагерь детей. Причем понимает, что фигня происходит, и начинает потихоньку сворачивать в лес. А дети тоже не дураки: баба голая в лесу! Я следом иду, подхожу к ним, чтобы барышня успела уйти: «Пацаны, а чего там?» Они: «Да ничего, ничего». Хочу задержать их разговором, предлагаю в футбол поиграть. Им неудобно, не хочется взрослого дядю обидеть, потому что мало ли что, и в то же время интересно посмотреть. Когда я от них отошел, они все в лес сиганули. Но барышня уже успела уйти. По дороге был лагерь байдарочников: взрослые мужики пошли в лес за дровами. И вот картина: идет чувак с бревном. Я пролетаю под бревном, он разворачивается: что такое? А на него девушка летит. Потом, у костра, он сказал, что эту девушку они уже знают, она их сильно удивила.

Саша: Ты знаешь сказку Хорхе Букая про индейца? Молодой индеец спрашивает у старого индейца: «У тебя была любовь всей жизни?» Старый индеец отвечает: «Да. Каждое утро на гору выходила девушка расчесывать волосы. Я каждый день выходил и смотрел на нее». «И что, – спрашивает молодой индеец, – ты подошел к ней, она тебя полюбила, и вы прожили счастливую жизнь?» Старый индеец отвечает: «Нет. Я никогда не видел ее вблизи». Так вот, Ваня, мне кажется, у тебя всегда была девушка на горе.

И. М.: Да нет, есть ощущение. Изначально – страсть. А любовь приходит потом, это более глубокое чувство. Когда любовь становится дружбой, а женщина становится твоей, ты не отделяешь ее желаний от своих. Ты даже можешь ее обидеть, не понимая, что обидел, потому что не отделяешь ее от себя.

Саша: Что такое свобода, в твоем понимании?

И. М.: Это вопрос восприятия. Есть пару историй, которые повлияли на мое мировоззрение. Самая первая – Иван Маслюков. Офигеннейший человек, который меня многому научил. Изначально, когда в свои 19 лет он мне, взрослому дяде, стал что-то рассказывать, я по-другому посмотрел на многие вещи. А вторая история произошла в историческом музее, где была выставка скульптора Сергея Бондаренко. Это скульптор, который сделал статую возле цирка с лошадкой, на тот момент входил в ТОП-3 лучших скульпторов в мире. Я пришел на выставку и увидел огромный зал, уставленный скульптурками лошадей. И все забито людьми. Оператор снимает, я смотрю. Вот лошадь на дыбах, лошадь с жеребенком, лошадь берет барьеры. Лошади одни и те же – просто анатомия лошади и все. Первый вопрос, который я задал: «Чувак, мне казалось, что художник пытается осмыслить окружающий мир и выдать свой результат, как он его видит. А твоя тема: пятьсот лошадей, и все они одинаковые». Он говорит: «Знаешь, чувак, не пошел бы ты? Мне очень нравится, что я делаю. Причем, я делаю это для себя. Я офигеваю от того, что я классный. Потому что если в Англии есть крутая лошадь, позвонят мне и скажут: сделай скульптуру. Если в Японии какая-то кобыла родила жеребенка от крутого производителя, мне позвонят, забронируют билет на самолет и скажут: «Мы тебя ждем». Я умею это делать. А теперь смотри мой зал. Он забит людьми. А я делаю это для себя, так я и живу. Даю свободу им, даю свободу себе».

Саша: То есть ты даешь свободу молодым людям, которые ходят к тебе в «Кальянную»? Что они из себя представляют?

И. М.: У меня в «Кальянной» есть люди, которые в 21-22 года сделали столько, сколько мне и не снилось даже лет через 40. Изначально концепт кафе – это дом. Для меня. Когда все только начиналось, я просто пришел и сел посреди зала. Там шел ремонт, а я сидел и офигевал от того, как мне хорошо. Я сидел очень долго. Я не понимаю, почему это место не должно быть домом для людей, которые там работают! Когда я уходил из своей прежней конторы, там оставались люди. Я видел, что они недовольны, ненавидят работу, устали от нее. Они работают за деньги, причем небольшие, но они просто не знают другого. Они привыкли, всосались системой.

Саша: Твои официанты не всасываются системой?

И. М.: К нам как-то пришла работать официанткой девушка. У меня есть фотография бабушки в 50-х годах: простое ситцевое платье, все по-советски. И вот девчонка приходит в таком же платье. Ей лет 19, но она очень правильная. Через месяца три работы в «Кальянной» у нее были дреды, пирсинг, она спокойно оперировала табуированной лексикой. Но момент развития я наблюдал. Она была очень скромной, ей сложно было принять заказ. Однажды подходит ко мне и говорит: «Ваня, там наши постоянные посетители. У одного скидка друга, а у двух других скидка приятеля. Вот два других хотят скидку друга тоже». Я был подшафе, потому пошутил: «Если они друзья, пусть отсосут у своего чувака». Она не поняла: «То есть как?» Я говорю: «У них есть друг, они приятели, чтобы стать друзьями, надо отсосать у друга». Она: «Ага, поняла». И пошла. И вот это чудо в ситцевом платьице, очень простое, подходит к столику, где сидят парни в костюмах, спокойно курят кальян и никого не трогают: «Вы хотели скидку «друг»? Наш босс сказал, что вам надо отсосать у своего друга…» Они: «Что?» Дальше начинается хохот. Но это история на грани фола. Да, можно обидеться и подумать, что это хамство. Но мне нравится, когда людей выхватывает из привычного мира. В «Кальянной» это происходит. В тебе может быть много гонора и пафоса. Наши посетители ходят в «Фальконе», а потом мне говорят: «Спасибо». Я спрашиваю: «За что?» Они отвечают: «Достал пафос, хочется нормального человеческого отношения». Пафос – это наносное говно. Есть и другая жизнь.

Саша: То есть твой фокус – работать для людей, которых все достало?

И. М.: В моей работе нет рамок. Я слышал, как человек, не довольный едой, которую ему принесли, услышал от официанта: «Извините, тут по диагонали через дорогу Макдональдс. Сходите купите себе еду и приходите обратно». Мы согласны, что у нас кухня говно, и в Макдональдс кормят вкуснее. Мы не возражаем, если вы пойдете и купите там. Мы предлагаем сделать это и прийти обратно – разницу чувствуешь? Фишка в этом.

Саша: А тебе не хочется нормальной кухни?

И. М.: А ты была на моей кухне? Вот этот бар, где мы сейчас сидим, больше в три раза, чем вся моя кухня. Реально, мы не можем. В Минске вообще вкусно кормят только в «Поющих фонтанах», «Грюнвальде» и «Семи комнатах». Все остальное фигня. Если в меню стейк средней прожарки – большинство не врубается, что это. В Минске популярны либо кабаки, либо те места, где все очень дорого. И самое приятное в моей работе: видеть, что люди, которые приходят в «Кальянную», меняются. Это касается, в первую очередь, тех, кто там работает.

Саша: Ваша бабушка-уборщица тоже теперь ходит в дредах с пирсингом?

И. М.: Про бабушку есть история. Первый раз эта бабушка явилась, когда мы играли в покер до утра. Часов в семь заходит такая старушка с синдромом начальника. И начинает: «А чего это вы тут сидите? Заведение закрыто!» Она начинает качать права, мол, дети, убирайтесь. А там такие солидные дети с хорошими родителями и солидным бизнесом. Один не выдержал: «Извините, пожалуйста, а ничего, что хозяин заведения с нами сидит?» Она: «Кто? Вот этот пацан?» С тех пор у меня с ней отличные отношения. Правильно воспитанная уборщица. Успех «Кальянной» – люди, которые понимают, что они там делают.

Мне нравится, когда я вижу, что мой персонал общается с посетителями на равных, как со знакомыми. Поэтому, как и три года назад, в «Кальянной» по понедельникам надо бронировать столики. Мне нравится, что люди, которые приходят в «Кальянную», свободны. Они меняют мир вокруг себя. Они спокойно могут улыбнуться официанту, который сделал что-то неправильно. Не потому, что им важно, чтобы их обслужили вовремя и не было косяков, а потому, что они понимают – все бывает. Чем серьезней и сложнее человек, тем меньше у него вопросов к окружающим. Он знает себе цену.