»Трубецкой» и «Brutto», стиль последней обозначен как панковский пауэр-лифтинг для детей и сумасшедших. Так как взять у Сергея Михалка интервью пока не представляется возможным, а мнения экспертов по поводу вклада мужчины в историю белорусской музыки читать надоело, вспоминаем брутально-роскошное интервью с Михалком шестилетней давности, которое для журнала «Доберман» в ноябре 2008 года взяла Татьяна Замировская.

Сергей Михалок: В любом искусстве есть понятие содержания и формы. Я считаю, что форма должна быть яркой и точной. Поэтому я выбираю смесь ска-панка и эстрадных номеров, которые служат для формирования мелодии. Что касается содержания, то здесь я использую классический галантерейный язык, как у ОБЕРИУтов. На этом языке говорила подвыпившая профессура, чтобы объясниться с лавочником, заискивающе вкрапляя в интеллигентную речь ненормативную лексику. И таким же языком разговаривали у Чехова железнодорожные работники, которые вставляли псевдонаучные выражения в свой лексикон. Или, помнишь, как у Венедикта Ерофеева общаются два пьющих человека: один восклицает «Трансцедентально!» — а второй дополняет фразу боатной лексикой, вроде «ну закусочка у нас — шик!» Форма моего «мессаджа» очень проста: это рингтон, умноженный на слоган. Раньше миром правили группы, которые выходили на сцену, чтобы через десять минут вдумчиво играть гитарное соло, — все это воспринималось только в контексте общемировой любви. Но сейчас 21-й век, который дает нам мало времени. Надо быть кратким. Поэтому я сейчас — за простоту. Другое дело, что в игре под названием «Ляпис Трубецкой» я стараюсь добавлять веса. Иногда даже спекулирую на мифологии и древних авторитетах. Если в твоем повествовании не будет хватать куртуазности, тебя будут принимать за поверхностного человека, у которого нет понятия о roots, корнях. Мне нравится слушать людей, за которыми чувствуется богатый мистический опыт. Он может быть связан и с чтением специальной литературы, и с прослушиванием миллионов групп: и с жизненным опытом — не важно. В этом смысле для меня и Шукшин, и Солженицын — одинаковые суперинтеллектуалы.

Татьяна Замировская: Когда ты играешь с публикой в игры на уровне слов, есть ли опасность, что она воспримет это всерьез? Скажем, песня «Манифест» написана от лица «кандидата», который обещает веселую муть, а молодежь в это время думает: во, круто Михалок задвинул, легалайз?

С. М.: Ну, это тоже очень хорошо. В молодости такие песни как «Границы ключ переломлен пополам», очень нужны. Но ведь летовский мэссэдж по сути, дуструктивный и запутанный. Летов был противоречивой персоной, это видно по его жизненному пути: от анархо-коммунизма и левых патриотов до совершенно немыслимых метаморфоз, которые происходили с честным и талантливым человеком. Так вот, лично мне в молодости его песни очень помогали.

Нормальным людям, чтобы выжить, надо объединиться. Не обязательно ради того, чтобы победить — просто чтобы не потеряться полностью.

Но когда ты будоражишь людей, ты рискуешь нарваться на неадекватное прочтение. Контекст названия, пути и дао группы «Ляпис Трубецкой» н подразумевает, что кто-то воспримет наши песни как призыв к прямому действию. Я же не могу бегать за бандитами, которые слушают песню «Метелица» и кричать им вслед, что это был стеб, типа: «Успокойся, ты же понимаешь, что салат оливье — это стеб, вы же все время его едите, там просто специально такая мелодия, гармония…' Это было бы глупо.

Т. З.: Почему люди часто воспринимают всерьез стеб в искусстве? Скорее, почему они так хотят воспринимать его всерьез?

С. М.: Сейчас юмор полностью обесценен, понимаешь? Когда я только начинал, существовала великолепная подпорка из таких групп, как «Странные игры», «АВИА», «Звуки Му», «Ноль». Существовал громадный тусняк нон-конформистов, относящихся к миру с цинизмом и иронией. Тогда стеб был очень ярким, он сразу был виден. Я знаю, кто такой был Свин, например. Я выступал с ним в ДК Глухонемых, мы играли на рояле и пели песню «Зеленоглазое такси», он ко всему относился очень весело и понимал, что в этом панковском дао должен присутствовать элемент лукавства. Что касается всех моих любимых групп — Ramones, New York Dolls, того же Игги Попа — там в текстах тоже присутствует мощный элемент стеба. Сейчас юмор просто обесценен его количеством. Все сетуют на качество, а я считаю, что дело в количестве. Например, офигенная программа «Наша Раша» могла бы быть смешной, там есть хорошие скетчи и гэги, и люди встречаются талантливые. Но количество подобного продукта сформировало негативное к нему отношение. Дело не в содержании: просто сама данная форма изъяснения с миром стала примитивной. Она хорошо воспринимается разве что у самых мощных куртуазных чуваков — вроде «НОМа» или «Гоголь Борделло». Они хорошо понимают, развлекают они народ или пытаются его пробудить. Понимают, является ли их творчество просто оплеухой или пинком под зад.

Группа «Гоголь Борделло»

Т. З.: «Гоголь Борделло» в интервью нашему журналу очень смешно отзывались о вас, мол, Ляписы название альбома стырили. Гудзь хотел назвать новый альбом группы «Дас Капитал», по-немецки, а тут сразу же «Капитал» вышел — и все, уже не назовешь.

С. М.: Если серьезно, то это хороший пример, объясняющий, почему для меня так важна скорость материализации (я все время придумываю словечки вроде «материализации», потому что не знаю, как это лучше объяснить). Есть же общая библиотека идей! Мир — это свободный поток информации, единая река, в которой можно лавировать, и где никогда не надо отвечать за базар. Поэтому с названиями никогда не ясно, кто у кого из головы взял идею. Набор меломана — это шаг влево, шаг вправо. С кем бы ты ни общался, в разговоре обязательно прозвучит что-то про The Cure, Ника Кейва, Тома Уэйтса. Мы все слушаем одинаковый набор музыки. Поэтому любое музыкальное творчество — это куча заимствований, которые со временем формируются в свой собственный посыл. Если ты смешал все эти ингредиенты в непохожем ни на что вкусном салате — значит, ты правильно нашел свою «точку сборки». Ты оказался в нужном месте в нужное время, впитал в себя информацию, набрался сил, знаний и стал вещать. Такая возможность есть у всех. Просто кто-то делает это раньше, кто-то — позже.

Я лукавить не буду — я самый настоящий багдадский вор. Все, что я делаю это просто смесь каких-то красок и впечатлений. Я не мог бы сидеть безвылазно в пещере, как Бодхидхарма, и десять лет слушать шум муравьев, а потом выйти и шибануть песней про Сникерс и Марс.

Я бы просто не знал, что существует Сникерс и Марс. В этом мое личное понимание мистического опыта: ты понемногу набираешь чего-то из окружающего мира. Глупо говорить вещи вроде: «Я это носить не буду», «Я эту музыку не слушаю». Ты садишься в такси, а оттуда шпарит Григорий Лепс, которого ты не слушаешь. И у тебя он уже внутри. Мы все состоим из кучи эмоций и заимствований. Другое дело, что если отнестись к этому информационному потоку правильно, а не растворяться в бессмысленной борьбе, можно сформировать свое собственное повествование. Какой-то «продолжательный» вектор. Такая философия лично мне кажется правильной. Конечно, форма у меня остается все той же клоунада на грани вивисекции. Поэтому многие слушатели и запутываются. Мне сейчас кажется, что мы достигли вершины стеба песней Сочи. Но, как оказалось, общество к этому совершенно не готово. Когда ты начинаешь профессионально пародировать, то со временем добиваешься слияния с объектом насмешек.

Т. З.: По-моему, Верка Сердючка классический пример пародии, оформившейся в самодостаточное существо, живой организм.

Верка Сердючка

С. М.: На самом деле, Сердючка это серьезный гламуриш трэш и современное грайнд-порно. Если бы Сердючка не стала достоянием большинства, она бы сейчас выступала только в маленьких, но культовых клубах, и на нее ходили бы специальные просветленные люди такие, как ходят на «Супералису», «2H Company» и «Елочные игрушки». Качество сейчас никого не интересует, все культурные изменения зависят от количества. Чего-то стало слишком много — все, нет эксклюзива, убираем это с полки. Все живут во власти стереотипов. Помню, на какого-то анархиста все в Интернете наезжали, что он во время тематического шествия Фанты выпил: «Позорище! Мы против Системы, а он пьет брендовые напитки!» Думаю: да ты же в Интернете это писал! Видимо, ты монитор сам сделал из дерева, которое срубил в лесу? А стекло для монитора из старого полиэтиленового пакета вырезал? У тебя, наверняка, есть айпод, ты знаешь слово траффик, но тебе не нравится, что ты застал человека за распитием Фанты!

Т. З.: Насчет зашкаливания стебной формы хочу спросить. За Ляписами когда-то потянулись молодые музыканты. Первой волной были «Жуки» и «Леприконсы». Сейчас много групп, которые играют такую балаганную стилизацию: «Серебряная Свадьба», «Разбитае Сэрца Пацана»… У вас нет чувства ответственности за то, что вы за собой их ведете?

С. М.: Я давным-давно снял с себя всю ответственность подобного рода.

Что, мне нести ответственность за всю ту ботву, которую вытворяют «Леприконсы» и «Тяни-Толкай»? Теоретически я могу взвалить это на себя, потому что я помню, они в свое время были поклонниками Ляписов и дрожащей рукой приносили свои записи. Но теперь что мне делать? Думать о том, что они взяли пример с несуществующего голема?

Если у человека нет достаточно сильного культурологического фундамента, он не сможет свободно планировать в стремных стилях: в какой-то момент он оторвется от реальности и превратится в эфемерную жижу. Мне даже не хочется их критиковать, там нету физики, скорей, одна метафизика, выдох господина ПЖ, про который я ничего не знаю и не хочу знать. А про группу «Серебряная Свадьба» я думаю, что они сами найдут, как продолжить свой путь. Другое дело, что мне не очень нравится полуакустическая камерная музыка. Я в свое время отказался от концертов, где все звучит под гитару и артист отвечает на записки из зала. Это всегда превращалось в альтернативный КВН с водкой и локальными перебранками. Сейчас такое уже не работает. Я чувствую, что уровень общего шума достаточно высок — нужно бить в большой барабан. Я против вектора субкультуры.

Т. З.: К какому вектору ты относишь себя сам?

С. М.: Недавно на одном белорусском форуме какие-то молодые пацаны начали зарубаться: мол, кто я такой вообще, панк или еще кто? И я вспомнил одну историю. В 1990-м году я участвовал в драке. Там было 500 человек со стороны панков и 350 бандитов Крыма, два человека даже погибло. Так вот, когда нас с пацанами спрашивали, кто мы, мы дико смеялись. Мы разбирались в различных ответвлениях современной destroy-культуры, но не могли себя отнести к какому-то течению. Понятие ярлыка мне чуждо. Брезгливое слово мэйнстрим это то, к чему нужно стремиться в любом случае. Человеку нужно доносить свои идеи не до тех, кто уже врубился, а привлекать людей из других кругов. Вот мой друг Саша Устинов он не в теме. Он будущий чемпион мира по боксу я в это верю. Я рад, что он слушает Капитал и говорит, что это здорово. Ведь он с таким же удовольствием может и песни Олега Митяева слушать. А я с ним говорю про Лявона Вольского и «Крамбамбулю», и вижу, что понятие «скованные одной цепью» разрушается на глазах. Не должно быть никаких границ.

Субкультуры постоянно говорят о том, что можно, а чего нельзя, что хорошее, а что говно. А ведь они не понимают, что даже такие артисты, как Fall Out Boy или Аврил Лавин, вырывают совсем юных девочек из толпы фанаток Агилеры! И эти дети переходят на другой этап. Следующим этапом уже могут быть, например, Pixies. А следующим — Sonic Youth. Только так может получиться эволюция.

Она ведь не бывает скачкообразной. Я никогда в жизни не буду ругать эти поп-панковские группы, хотя в плейере их не слушаю и сыну бы не рекомендовал. Но должно существовать что-то, что будет вырывать людей из мира обывательской масс-культуры.

Т. З.: Как ты относишься к давним поклонникам, которые воспринимали всерьез мелодичные, красивые песни вроде «Всем девчонкам нравится» и «В платье белом»? Моя мама ваша большая поклонница и как я ей сейчас подсуну «Манифест»? На вашем минском концерте несколько человек, помню, вообще свалило из зала, бормоча что-то в духе: «Так чё, он Зеленоглазое такси не споет уже»?

С. М.: Я не хочу стареть со своей публикой! Они ищут во мне мелодику, старую лирику. Но это путь Макаревича и других артистов, которые завязли в сцепке со своим поколением. Они вовлечены в постоянную коррупцию. Коррупция это широкое понятие, в него входит даже элемент дружбы, которую я называю «религией молодых». Я не хочу, как полип, прилипать к ледоколу своих преданных слушателей и плыть вместе с ними неизвестно куда! Хотя, должен признать, это было бы легко и удобно. Стать звездой «Радио Шансон», превратиться в певца Сергея Трофимова можно в любой момент.

Я могу весело и структурно, с точностью до деталей, написать песню про драку в бильярдной. Могу неплохо воспеть поножовщину. Потому что я все это видел, у меня есть мистический опыт: я был в таких притонах, откуда нормальные люди не возвращаются. Я знаю, что такое «следить за базаром», что такое «реальные авторитеты», я видел смешения культур, видел дно. А ведь быть звездой шансона очень богато. Его слушают лучшие люди города! На Трофима контрамарки трудно достать! Вообще, он же не говенный, поет лирические песни про любовь, не выпендривается, вызывает уважение крепкий, спокойный мужчина на «кэжуале». Не такой попрыгунчик, скажем, как Газманов. Приятный человек. Можно было бы найти себе нишу и стать таким же уважаемым человеком. Но мне это не очень интересно. Мне нравится жить в согласии со своими собственными биоритмами. Да, есть старая публика. Есть люди, которые говорят: «Во, Михалок пока пил нормальные песни писал, а бросил бухать говно какое-то потекло». Но я хочу жить своей жизнью, а не стареть вместе с ними.

Т. З.: Отсюда глобальный вопрос когда заканчивается юность?

С. М.: Никогда. В латыни есть понятие Semper virens — «вечная юность». Во многих мистических практиках говорилась о психической юности. Этому учил и Гурджиев. В детстве у нас одинаково хорошо развиты эмоциональный, двигательный и ментальный уровень. А потом остается только ментальный, от которого все беды. У нас слабеет мышца сердца, но развивается мозг. Мы знаем, как ходить, что надо говорить, с кем дружить. Говорим: «Это надо обсудить!» — всего опасаемся и не доверяем себе. В нас напрочь отсутствуют такие великие вещи, как интуиция и предчувствие. Смысл творческих изысканий в том, что ты должен набрать серьезную массу опыта, чтобы потом так же несерьезно, как в детстве, шагать с этим опытом по всей планете. Не надо ничего переделывать и кромсать. Нужно поступать, как японский воин в Кодексе Бусидо: гибкость должна быть превыше упрямой бычьей силы.

Я в 28 лет был стариком. Был совершенно потухший, был овощем, помидором. Меня можно было разве что поливать время от времени хорошим пивом — тогда я на пару секунд приходил в себя и мог вещать. Сейчас я общаюсь с людьми другого уровня. Мой тренер по боксу в свои 50 подтягивается 20 раз на турнике!

Он приходит на тренировки, говорит пацанам — бей в лицо! — и никто не может по нему попасть. Вот где молодой человек! Я считаю, что беда интеллигенции и тех, кто себя этим словом называет, в том, что они стали эфемерными существами, забив на физическое тело. Когда говорят «интеллигенция», все представляют великих умищ вроде Солженицына. Но для меня равноценно великий мыслитель это, например, Валентин Дикуль. Мне интересны люди, которые учат нас тому, что в этом мире мы обладаем еще и серьезными физическими задатками, и можем над этим работать, чтобы этой работой противопоставить гоблинам и оркам. Про это же столько фильмов снимают! И «Властелин колец», и «Звездные войны». Все духовные наставники там обладают еще и такой вещью, как Сила. Я выбрал для себя именно такой путь. Не боюсь ни интеллектуальных стычек, ни физических. Я знаю: чтобы донести до людей свой огонек, свой факел, нужно иметь смелость и очень крепкие руки. Почему-то для некоторых физические нагрузки входят в понятие гопничества. Лично для меня развитие своего физического тела это медитация. Я очень люблю заниматься физическими нагрузками.

Т. З.: Ты сказал, что в 28 лет был старым. А как произошел этот переворот в сознании? Как окончательно понять, что надо все менять? Надо опуститься на самое дно, чтобы отталкиваясь от него, выплывать наверх?

С. М.: У меня было много катарсисов. Постоянный катарсис в жизни испытывают профессиональные актеры — Безруков рассказывает о том, как он просветлился в момент. В жизни это достаточно опасный опыт: докатиться до дна и полного опустошения. В восточных практиках под катарсисом подразумевается сатори — избавиться от перерождений и достигнуть полного растворения, хорошего и качественного. В принципе, этого можно добиться с помощью целенаправленного самоуничтожения. У наших людей этот код работает хорошо. И все это происходит весело и интересно, с красивыми мультиками.

Например, когда человек замерзает, перед смертью ему очень хорошо и тепло, все в точности, как в русских народных сказках. Это правда, я в ранней юности на Севере жил и общался с людьми, которые проходили через такой опыт.

Я не скажу, что у меня в жизни был такой же критический момент. Но недовольство своей собственной персоной у меня длилось достаточно долго. Я был недоволен своей профессией, музыкой, я постоянно переосмысливал свою молодость, пытаясь отследить момент, когда я потерял нить и слился со своими героями, фактически выйдя на тропу войны. Я вспоминал, что мною двигало в 18 лет, куда делся тот юношеский задор. Конечно, были попытки что-то исправить: я бросал пить, пытался наладить личные отношения и коммуникацию с миром, искал причины несчастий и бед в других людях. В процессе одного из таких «оборванных полетов» я почувствовал себя реальным овощем и понял, что мне не хочется ни играть, ни выступать. Глупо говорить, что были депрессии. Но — да, я понял, что нет другого выхода, кроме как начать в 30 с небольшим заново строить собственную жизнь. Искать себя. Самое главное, что я на целый год заперся. Я понял, что все эти годы это был не я. 8 лет вместо меня по земле перекатывалось какое-то непонятное существо: меня просто как-то отвели в сторону и переподключили. Я представил себе этого человека и понял: надо с тобой бороться! Отключил все телефоны, поругался со всеми друзьями, перестал ходить на тусовки я до сих пор не хожу ни на вечеринки, ни на дни рождения, меня уже приглашать перестали. И стал заниматься самобичеванием и самосовершенствованием. И в этом мне очень сильно помог спорт, как ни странно. Люди, которые занимаются единоборствами, живут здесь и сейчас. По ним можно книги Ошо сверять! Многие практики, описанные там, им подходят они не живут в своих мечтах и эфемерных ожиданиях.

Я прихожу в зал и всем там пофигу, я Михалок, Куллинкович или Лявон Вольский: там все в одинаковых трусах друг друга колбасят, а тренер говорит: «Ты сейчас боксируешь с этим, а ты — с этим». Мне это помогло прийти в себя.

Еще я начал опять слушать тонны музыки, которая будоражила меня в детстве. Оказалось, что я никогда не расставался со своими кумирами. Я не знаю, правильно это или неправильно. Хорошо это или нехорошо. Это мой путь.

Т. З.: Спорт является природным антидепрессантом, который воздействует на мозг на химическом уровне? Есть какие-то другие способы полностью обновить себя?

С. М.: Схема для всех одна. Эфирное и физическое тело должны быть крепкими. Это как базис. Один из моих авторитетов, Пифагор, открыл свою школу в 60 лет, собрал учеников и смог вещать так, чтобы они в нем видели не обрюзгшего старичка, а сильного и уверенного в себе человека! Кстати, Платон тоже был чемпионом какой-то борьбы. Чтобы донести что-то до людей, ты должен быть четким, крепким сосудом. Чтобы не растерять все то, что в тебе уже есть. Но мой опыт может быть не очень полезен для другого человека. Все мы разные. Например, европейца йога может погубить. Поэтому я ей и не занимаюсь.

---

Если у тебя геморрой, не стоит ехать в Гоа и пытаться лечить эту болезнь с помощью гашиша, травяных клизм и компрессов из слоновьих лепешек. Есть настой ромашки и подорожник, они нам больше подходят.

Есть миллион способов прийти в себя, но спорт один из самых быстрых и правильных. Хотя у всех все по-разному. Многие увлекаются керлингом, например.

Т. З.: Я все время думаю, на чем таком Игги Поп сидит? Он такой быстрый, четкий, мускулистый, весь будто из веревок свит.

С. М.: Ну, Алистер Кроули героином трескался и дожил до глубокой старости! Но это шаткий путь. Игги Поп — в нем, наверняка, растворилась когда-то вся таблица Менделеева. Но ему просто повезло. В компании моих друзей периода начала 90-х как минимум 8 человек разбили себе головы о такого плана мистический опыт. То есть они умерли. А человек 10 аналогичным опытом сильно нагадили на собственную карму: тюрьмы, пятое-десятое. Игги Поп — он избранный. Нельзя повторять ничьего опыта. Есть хорошее слово «ротация» — система координат, которая действует в данный момент. Это немножко попахивает хамелеонством, типа, ты приспособленец, но, на самом деле, нет четкой формулы того, как тебе стоит действовать в той или иной ситуации. Есть разные обстоятельства. Поэтому нужно много знать и быстро выбирать, что необходимо тебе в данный момент. Я не буду врать: многим в этом нелегком деле помогают наркотики. Или водка. Кому-то — безудежный секс. А кому-то, наоборот, сдержанность. У нас почти нет людей с четкими, точными сбалансированными уровнями.

Как обычно бывает? Если ты физически крепкий — ты псих. Если уравновешенный морально — ты дрищ. Все время какие-то недоделки, ха-ха. Хотя есть группа «Седьмая Раса», там люди реально похожи на атлантов. Атланты ж реально были! Я верю!

Т. З.: Я еще хотела спросить про патриотизм. В белорусскоязычном хит-параде появилась песня «Зорачкі», и там написали: вот, взяли космополитичную песню вместо патриотической Belarus Freedom. Но ведь Belarus Freedom совсем не патриотичная песня, наоборот, она о том, как страну захватили монстры и пачвары…

С. М.: Меня пугает все, что связано с патриотизмом, национализмом и крайностями, которые сейчас всюду. Все общество под это заточено. Мы все в плену замкнутых идей. Я приехал сюда в 18 лет, потому что родители хотели, чтобы я здесь поступал в университет, потому что папа и мама отсюда родом. После школы я увлекался археологией, у меня были знакомства в Красноярском педагогическом университете, и я собирался поступать на истфак, поэтому у меня постоянно и всплывает в разговорах Древняя Греция, боги всякие, философы, Периклы и Беллерофонты. Но я не мог быть не в Беларуси! А ведь мне с точки зрения жизненного комфорта в Минске было намного сложнее себя найти. У меня не было здесь друзей, знакомых, вся здешняя атмосфера меня немного настораживала. Не мое это было. Я видел тут очень много ненужной помпезности, разговоров не по существу. Я ведь приехал сюда из Сибири, где все очень точно и ясно. Мои бывшие друзья-однокласники, например, сейчас один летчик-испытатель, другой — заместитель начальника тюрьмы, третий сидит за убийство отца. Все серьезные люди, готовые на катастрофические поступки! Но я остался здесь, в Беларуси. И дело не в том, что мне нравится как наша сборная выступает на Олимпийских играх, или что я смотрю на наш флаг и у меня внутри что-то переворачивается. Такие чувства — это псевдо-патриотизм. Патриотизм — это корни, что-то необъяснимое, из области метафизики. Когда тебе нравится этот мимолетный запах, когда тебе нравятся эти женщины, которые живут здесь, и тебя тянет именно к ним. Тебе нравится здесь разговаривать с людьми. Здесь твой натуральный биоритм. Понятие родины вообще сильно связано с биоритмами и химическим составом продуктов. Не зря в начале прошлого века многие белогвардейцы уезжали из России в Европу и чахли там. А там ведь великолепные парижские трюфеля, парки, Елисейские поля, прекрасный фразцузский воздух без пролетарского смрада. Но они там чахли без российских грязных дорог. Понятие родины это долгий эволюционный процесс.

Я здесь живу и чувствую связь с землей и людьми, а не с государством. Количество телевизоров «Горизонт», неземная скорость наших тракторов — все это не имеет отношения к патриотизму. Это подмена. Поэтому, наверное, песня Belarus Freedom не такая уж и патриотичная. Песня «Зорачкі» более патриотична.

Т. З.: Как ты сам отвечаешь себе на вопрос, почему ты не уезжаешь из Минска?

С. М.: Да я не имею права отсюда уехать! Я — воин-добытчик и защитник! Здесь мой сын от первого брака. Здесь мои родители. Я могу съездить «в другой лес за мамонтом», например, в Россию с гастролями, но я должен потом сюда вернуться. Быть не эфемерным защитником на астральном уровне, а решать простые проблемы на уровне простых физических действий. Вопрос о том, чтобы уехать, мной даже никогда не рассматривался. Я никогда и не уезжал и много страдал, если честно, из-за этого. Я даже с Алесей, с женой своей, которую очень сильно любил и не собирался с ней расходиться, расстался отчасти по этой причине. Потому что это не ее место — Беларусь. Она не хотела тут оставаться, не хотела тут никакой творческой реализации, хотя у нее здесь все получалось. Она должна жить там. А я не могу. Даже на уровне биоритмов. Сейчас объясню — например, мой темпо-ритм четко и точно совпадает с ритмом Киева. Я там бегу со всеми нога в ногу, правильно разговариваю и двигаюсь одинаково быстро с городом. Москва быстрее меня. Поэтому мне там надо увеличивать КПД. Чтобы идти со всеми в ногу, надо больше тратить энергии: три интервью — и я уже мертвый.

В Минске, который сам по себе медленный, мой личный темпо-ритм немного быстрее. Я могу двигаться на средних скоростях, все успевать и чувствовать себя спокойно. Я могу взять себе день отдыха, а могу 8 лет ничего не менять и сидеть на месте, а потом вернуться и увидеть, что поезд, оказывается, еще не ушел, есть еще три-четыре незадействованных вагона. Десять лет назад мы в Москве были супергероями. Если бы мы в те времена туда переехали, сейчас меня приглашали бы в жюри в КВН, мои кореша были бы все эти Гоши Куценки, Ярмольники. Я же хороший парень, со мной очень интересно дружить. Я могу весело пить, я могу заступиться, вступить в драку. Но мне это не очень интересно. Есть вещи, которые просто невозможно объяснить словами. Вот, смотри: за окном сейчас собака лает… красиво же?