Людмила Дыбзинская, основатель Общественной организации «Мулат» и мама Серафима: «Ребенок из школы пришел: «Меня обозвали черножопым!» Моя мама нашлась: «Так ты его в следующий раз беложопым назови!»

«Даже не знаю, с чего начать свою историю. Говорить о том, что отец моего ребенка – последняя сволочь, я не буду, но и ничего хорошего вспоминать тоже не хочется. Мы познакомились в Баку на свадьбе. Он был военным моряком. В 1991 году у нас родился сын Секу (Серафим). Потом в Баку началась гражданская война – «мужа» депортировали. Больше мы не виделись. Столько лет прошло – очень трудно вспоминать. Сына воспитывала одна. Было очень тяжело. Стоишь так на остановке, а кто-нибудь обязательно подойдет и начнет: «Вот, негра родила. Проститутка!» Дикость, конечно, но тогда под общественную немилость попадали не только матери темнокожих, но и просто матери-одиночки. Никто не разбирался, как так получилось, что нет папы: одна – значит, нагуляла. Еще помню, как ребенок из школы пришел и говорит: «Меня обозвали черножопым!» Моя мама тогда нашлась: «Ну, так ты его в следующий раз беложопым назови!» Часто пальцем показывали. Был один паренек, который пугал сына, мол, еще раз увижу – забью! Когда я узнала, не выдержала. Подошла и говорю: «Есть что сказать – отойдем. Наезжать на ребенка много ума не надо, а ты со мной поговори. Я тебя так изуродую, что родная мать не узнает!» Паренек успокоился, впоследствие сам стал первым защитником моего сына.

Еще помню, стоим как-то, а мимо мальчик с мамой идут: «Смотри, мама. Он – черный!» А мама громко так отвечает: «Да, сынок. Это негр!» И быстро отводит от нас ребенка.

Не понимаю таких родителей. Почему бы сразу не объяснить, что все люди разные, что этого мальчика, например, солнышко очень любит. Нет, проще холодно и почти с ужасом отчеканить и пойти прочь. Но даже это не самое ужасное. Помню, как мой сын стоял в компании ровесников. Кто-то взорвал петарду, а тогда это было запрещено. Учительница заметила и свалила все на моего сына. Я пришла в школу разбираться. Ответ меня более, чем поразил: «А я, понимаете, только его в этой компании и узнала». Вот так. А у сына ни денег, ни петард с собой не было. Возмутительно! Подобных недопониманий в обществе было очень много и в 90-х, и в начале нулевых. Помню, приехала как-то подруга из Москвы и, выслушав мои истории, говорит: «В Беларуси давно пора открыть организацию, которая бы объединила людей с такими проблемами, дала бы возможность всем перезнакомиться и как-то помогать друг другу». Она предложила зарегистрировать ее при московском фонде, но я решила, что если что-то и делать, то только свое. Так, около 12 лет назад в Минске появилась общественная организация «Мулат». Меня тогда очень поддержали подруга Елена Белоновская и юрист Алексей Алексеевич (я, к сожалению, забыла фамилию, но вы напишите – это важно).

Поначалу приходилось вкладывать собственные средства. Я написала около трехсот писем в различные организации с просьбой помочь, но получила лишь несколько ответов. Мулатов искала самостоятельно. Ездила по школам, подходила, когда встречала на улице. Были люди, которые почему-то стеснялись и потом не перезванивали. Другие, напротив, охотно шли на контакт. У нас проходили собрания. Я наслушалась столько историй, что дух захватывало. В один очень тяжелый период мне пришлось отдать ребенка на полгода в Дом малютки. Там было еще двое мулатов, у которых не было родителей. Я начала пробивать информацию. В результате отыскали тетю одного ребенка, которая решилась забрать его. За короткое время были сделаны все документы – малыш отправился к родственникам. Я плакала от радости! Позже вышли на дядю второго ребенка, который сказал, что у папы в Африке другая семья, и они не поймут, если сообщить, что где-то в Минске остался сын. Я спросила, не хочет ли дядя забрать малыша себе – тот отказался. Вот такие разные истории. Хотелось заниматься плотно поиском пропавших пап, но на это не хватало средств. Процедура поиска без интернета требовала много усилий и денег.

Отсутствие нужных посольств и представительств в Беларуси тоже играло роль. Данные о пропавших или скрывающихся папах везли в Москву, а там хватало своих таких, поэтому решение проблем затягивалось. Тем не менее, были случаи, когда папы находились – и семья уезжала. Так одного малыша нашли спустя 25 лет. Наш папа тоже нашелся, но возобновлять отношения уже не имело никакого смысла. Сын вырос.

За годы существования организация помогла многим семьям, хотя работать было неимоверно сложно. Мы привлекали гуманитарную помощь, помогали семьям одеждой и продуктами, а порой даже защищали наших мулатов в суде. Да-да, был случай, когда беларуская бабушка хотела лишить мать своих внуков-мулатов родительских прав и выгнать детей на улицу!… Сейчас объединением руководит другой человек, но мы поддерживаем отношения, и я в курсе дел. Хотя реакция в обществе на мулатов во многом изменилась, развивать деятельность организации необходимо. У нас, кстати, были грандиозные планы на всю Беларусь: хотелось организовывать мероприятия, открывать какие-то кафе, призывать работодателей, чтобы беларуские мулаты могли устроиться в жизни, найти себя в бизнесе, но отсутствие финансирования организации пока не дает реализовать все эти идеи. Надеюсь, что со временем что-то поменяется».

Диана Роке: «Самым трудным периодом оказались мои 9-15 лет. Что я только не слышала: «Эй, макака! Обезьяна, езжай туда, откуда приехала!»

«Моя мама какое-то время жила в Германии, потом переехала в Россию, позже – в Беларусь. Училась в университете. Среди учащихся было много иностранных студентов. С моим будущим папой она познакомилась на студенческой дискотеке. Он был родом из Анголы, города Луанде. Они потанцевали, потом при встречах здоровались и болтали. Тогда она даже подумать не могла, что ей сможет понравиться темнокожий парень. Но он очень настойчиво ухаживал и, в итоге через какое-то время добился ее внимания. Мама влюбилась. Мои будущие родители долго встречались – и в университете, и закончив его. Поженились, когда его предупредили о том, что могут депортировать. Я родилась в Минске, а через какое-то время папа поехал на родину. Так вышло, что ему запретили в течение пяти лет возвращаться в Беларусь. Папа начал уговаривать маму увезти меня к нему, но она не захотела. На этой почве начались раздоры. Он у нас такой сентиментальный мужчина: говорит, что скучает и по мне, и по моей сводной старшей сестре, которая живет в России. Кстати, мы знакомы и с ней, и с ее мамой. Мне кажется, все женщины, которые встречаются с темнокожими, в чем-то похожи. Глядя на наших мам, я особенно это чувствую: они более лёгкие, смелые, нежные и резкие одновременно.

Детство я вспоминаю с грустью. В садике дети не хотели со мной дружить. Было ужасно трудно, но где-то через месяц у меня появилась подружка. Теперь не дружили с нами обеими.

Во дворе тоже друзей не было. Стоило мне выйти на улицу, как все начинали обзываться – я плакала и убегала домой. Говорила, что не хочу больше тут жить и уеду к папе. А потом однажды пришла домой и нечаянно подслушала телефонный разговор мамы с мамой другой знакомой мулатки. Она говорила, как все тяжело, как переживает за меня, мол, была бы семья полноценная – все было бы иначе. Я пожалела маму и больше не жаловалась. Начала выходить гулять, терпела обзывания, но, что удивительно, в какой-то момент детям надоело это делать, меня приняли в компанию, у нас даже образовалась какая-то «шайка». На какое-то время я успокоилась, но потом пошла в школу.

Самым трудным периодом оказались мои 9-15 лет. Что я только не слышала: «Эй, макака! Обезьяна, езжай туда, откуда приехала!» Дети помладше на улице показывали пальцами: «Ты – африканец!» Но мне еще повезло, потому что особо жестоких историй вспомнить не могу. А вот с моей подружкой-мулаткой в одном подъезде жил – ну, как там их называют, во всем черном, тяжелой обуви… скинхэнд? Он ей постоянно угрожал, не давал житья. После того, как об этом узнала моя мама, она сказала носить с собой газовый баллончик, посоветовала записаться на дзюдо. Я жила в постоянном страхе и ожидании, что на меня кто-нибудь нападет, но, благо, не случилось… Вообще, это ужасно несправедливо! Я родилась в Минске, у меня беларуское гражданство, я такая же, как все, но дискриминацию чувствовала постоянно. Я была за границей и видела, там с этим проще. Иногда замечаю, как девушки просто отводят в сторону своих парней от меня. Не знаю, чего они там боятся (смеется).

Зато сами темнокожие, когда встречаются в Минске, всегда друг с другом здороваются и знакомятся. Это здорово.

Сейчас я заканчиваю медицинский колледж, хочу поработать медицинской сестрой, а еще окончить курсы косметолога. Много лет я занималась акробатикой, получила разряд кандидата в мастера спорта, но пришлось завязать из-за здоровья. Зато стала танцевать. Выступаю в группе-поддержки на спортивных соревнованиях – Ice Girls называется. Танцевали на баскетбольных, гандбольных соревнованиях, на хоккее. Вообще, я ощущаю в себе корни обоих родителей. Просто обожаю африканскую музыку. С другой стороны, когда бываю за границей, всегда ем картошку. Беларуская кухня мне нравится больше других. Что касается беларуского языка, то он мне интересен. Хорошо, что многие люди начали на нем разговаривать. Знаю, что есть темнокожий парень, который поет на нем песни, ведет какую-то телевизионную передачу.

С возрастом во мне многое изменилось: если раньше я выпрямляла волосы и старалась прикрываться на пляже полотенцем, чтобы не быть еще темнее, как мой папа, то в какой-то момент просто на это забила. Мой совет всем мулатам, которые оказались в моей ситуации: попытайтесь принять себя. Чем раньше вам удастся это сделать, тем быстрее рядом появится больше людей, которым будет безразлично, какого вы цвета. А еще нужно надрессировать себя психологически так, чтобы не обращать внимания на колкости окружающих. До сих пор у нас есть соседка, которая при встрече бросает в адрес моей мамы что-то вроде: «Вот, родила от негра!» Я не знаю, какой надо быдо быть сильной женщиной, чтобы родить здесь ребенка от темнокожего и воспитать его».

Lucee Joao (Карина): «Я стала танцевать хип-хоп, проводить время с этими людьми, и даже в нашем кругу круто, когда ты «ниггер». Ахаха, очень круто!»

«Родители мои познакомились в Беларуси, на свадьбе у друзей. Папа приехал сюда на врача учиться. Я родилась в Африке, в стране Мозамбик. Мама белоруска, папа – мозамбиканец. Жила я там до семи лет, потом мы переехали в Беларусь. Родители развелись. Детство было тяжелым. Как многие говорят, дети – злые люди. Это на самом деле так. Очень много обидных слов я слышала в свою сторону, ужасные взгляды. Ощущение, что ты находишься в зоопарке, но зверь, на которого все пришли глазеть – это ты. Меня в детстве это очень задевало, я переживала и плакала. Но повзрослев, стала встречать нужных людей, тех, кто помогал и поднимал. Стала уважать свою культуру и происхождение. Если раньше я не любила свою совсем не европейскую внешность, то сейчас горжусь ею. Произошло это после того, как я попала в компанию, которая увлекается хип-хоп культурой. Теперь танцы в направлениях хип-хоп и хаус для меня теперь не столько занятие, сколько сама жизнь. В нашем кругу даже круто, когда ты «ниггер». Ахаха, это очень круто! Ведь вся эта культура и пошла от чернокожих.

Кстати, «негр», на самом деле – не обидное слово. Звучит оно грубо и не очень красиво, но у меня никогда не было раздражения, мол, нельзя так говорить, оскорбление. Неа, обычное слово – совершенно!

Обижали ли меня вообще когда-нибудь? Даже сейчас встречаются такие люди, но я не обижаюсь. Обижаться должны именно они. Те, кто пытается подняться, опуская себя еще ниже. Это глупо. А что может быть хуже, чем быть глупым и не знать этого? Смешно от их слов и ненужных выкриков. В Минске мне, кстати, нравится, да и во всей Беларуси тоже. Чтобы было хорошо, не так важно, где ты, можно в любом месте создать то, чего тебе не хватает. В Мозамбике мне тоже очень нравилось. Но тут у меня уже друзья, учеба, родня. Сейчас я учусь в колледже на художника-модельера. Стилистом-парикмахером буду».

Ванесса Морская: «Узнав о том, что я темнокожая и нахожусь с его ребенком в одном детском саду, он сказал сыну скинуть меня с лестницы. И малой это сделал»

«Если честно, беларуской я себя не очень ощущаю, хотя раньше занималась народными танцами и песней, выступала в кокошнике. В школах участвовала в олимпиадах по беларускому языку, но теперь мне кажется, что я его подзабыла. И что язык, к сожалению, вымирает. В Минске я учусь на маркетолога, а еще пою джаз. Недавно был концерт в антикафе «Мёд».

История нашей семьи началась лет 25-30 назад, когда моя тогда еще будущая мама работала в минском ателье. Ее коллега вышла замуж за негра и решила познакомить маму с его другом. Он начал захаживать к ней на работу. Как-то раз у папы лопнула пуговица на штанах. Мама ее пришила, а он пригласил ее на свидание. Папа сам из Нигерии, учился и работал в Москве. В Минск приехал, чтобы открыть свой бизнес около 30 лет назад, но у него ничего не вышло. Зато родители поженились, родилась я, мы переехали в Москву. Но потом дедушка заболел. Он очень скучал по мне – и мы с мамой вернулись в Беларусь. У папы в Москве уже была работа, и сам он не захотел возвращаться. Тем не менее, я постоянно езжу к нему, у нас отличные отношения.

В детский сад я ходила в Минске. Он был элитным. С самых яслей мы начали учить английский язык, было круто, но не в этом суть. Со мной в группу ходил мальчик, папа которого был бывшим заключенным. Узнав о том, что я темнокожая и нахожусь с его ребенком в одном детском саду, он сказал сыну скинуть меня с лестницы. И малой это сделал. С тех пор у меня две большие шишки на лбу. Воспитательницы побоялись и не сказали моей маме о случившемся. Никому не позвонили, скорую не вызвали. Мама с крестной приходят, чтобы отвезти меня на гимнастику после садика, а у меня – кровь. Мама чуть не убила воспитательницу, пошла к директору. Потом взяла ремень и отхерячила этого мальчика за то, что он сделал. С работы вызвали его папу. Он начал гнать на мою маму. А у меня мама занималась боксом. В итоге они с крестной, которая тоже занималась спортом, оттырили этого мужика! Вот так.

Импортные игрушки, которые папа привозил, крали. Украли также и спортивный костюм Adidas (тогда такие только появлялись и стоили бешеных денег), кроссовки воровали или просто резали. Маме приходилось быть стойкой.

В школе была другая ситуация. С девочками я дружила легко, а мальчики очень сильно дразнили. Я начала ходить на вольную борьбу. Когда надоело терпеть обзывательства от одного мальчика, я перекинула его через бедро, вывихнула ему руку и сказала, что если он еще дернется и что-то мне скажет, я ее сломаю – вся кость будет раздроблена. Мою маму вызвали в школу, на что она сказала: «Ибо нечего трогать мою дочь! Если вы не можете с этим разобраться, она сама разберется!»

Всегда было тяжело в плане цвета кожи. Я 16 лет занималась вокалом, и когда меня перевели в старшую группу, родители боялись отпускать на занятия, потому что на тот момент было очень много расистов, скинов. Они могли и избить, и изнасиловать… В Москве, как мама рассказывала, папу столько раз избивали, приходил весь в крови. Крали золотые цепочки, браслеты. В общем, всегда приходилось себя защищать.

Сейчас я в университете, учусь на маркетолога. Наблюдаю, что нравлюсь мальчишкам. Сейчас многим нравятся жопастенькие и темнокожие (хохочет). К сожалению или к счастью. И каждый парень, у кого ни спроси, хочет себе такую девочку. Все беленькие девчонки стараются накачать себе попы – а мода-то пришла от нас».

Марина Ракова, директор организации «Мулат»: «Людей афроамериканскими корнями воспринимают нормально. Зато появились другие конфликты. Например, отношение общества к арабам»

«Мне скоро 50. Мой муж – из Сомали, учился в Москве, но периодически приезжал сюда. Познакомились, понравились друг другу, долго встречались, расписались. Наш первый ребенок умер. Через некоторое время после рождения второго мы улетели на ПМЖ в Голландию, правда, прожили там вместе всего полгода. Адаптироваться было трудно. Я очень общительный человек, но кроме языкового барьера, сбивал менталитет голландцев. Они – другие, иначе мыслят, иначе живут. Если у тебя, например, закончилась соль, ты не можешь пойти к соседу попросить. Вдобавок надо было очень долго ждать, чтобы получить вид на жительство. Я не выдержала и решила, что уеду. Муж поставил ультиматум: уедешь – назад не вернешься. Проблема была не только в его характере, сколько в сложностях с оформлением документов. Тем не менее, я взяла сына и отправилась в Минск к родителям… Мы с мужем не ссорились, часто перезванивались. Я долго плакала. Но у него были планы, ему надо было удержаться там. Той политической грамотности, которая есть сейчас, у нас тогда не было. В общем, так вышло, что когда нашему сыну Альмису было года три, муж исчез вообще. Шли 90-е годы. Денег он мне не высылал, надо было выживать.

Помню, как по возвращении в Минск пошла в исполком. Попросила помощи, так как считалась матерью-одиночкой. Мне дали по килограмму сахара, гороха и фасоли – всё. Я поняла, что проще работать и зарабатывать самой.

Я хорошо рисую. Пошла в комбинат надомного труда, разрисовывала по ночам свечи, а днем нянчила ребенка. Работала потом на «Динамо», таскала тюфяки. Ребенку не было и трех лет, когда я пошла работать официально. Мама уговаривала отправить письмо в «Жди меня», но я не решилась: надо мужу – сам найдет. Отдала сына в языковую школу. Вместе с ним учила язык по учебнику со словами, подписанными русскими буквами. Сейчас более-менее могу общаться, все понимаю. Я делала все возможное, чтобы вырастить сына. Мы даже отдыхать ездили – где только не были! Когда ребенку исполнилось 8-10 лет, он начал спрашивать, где его папа. Я сказала, что в Голландии и дала телефон его землячки. Алик (так мы в семье называем сына) поговорил с ней на английском, оставил электронную почту, мол, если папа позвонит, скажите, что ищут. В 2012 году на Рождество раздался звонок – я узнала супруга. У меня, естественно, был ступор. Поплакали, поговорили. Он прилетел в мае. Так Алик впервые увидел своего папу. Аргументов, почему столько лет не появлялся, не было. Сказал, потерял все телефоны. Я ему ответила, что если бы сильно хотелось, мог бы обратиться в посольство, имя Альмис в Беларуси не такое частое. Он мне ответил: «Марина, ты всегда была такой. Знала, в какую дверь стукнуть и где найти. Я даже не понимал, с чего начать». Это правда.

Еще он спросил меня: «Ты ни о чем не жалеешь?» Я сказала, что нет. Благодаря этой ситуации у меня появилась такая закалка, которая будет помогать еще долго по жизни. Пообщавшись, мы решили, что будем отправлять Алика в Голландию. Мы сделали ему все документы и спустя полгода он получил вид на жительство, но все равно оттуда улетел, не захотел оставаться. Тогда папа повторил тот же тезис: «Улетишь – больше не вернешься». Алик сказал: «Ну и ладно». Папа на нас очень сильно разобиделся. Я пыталась объяснить мужу, что ребенок вырос, владеет английским, ты с ним общаешься, но что сам сделал для его воспитания? Вот рос цветочек в родной земле, его пересадили в другую. Для того, чтобы прижился, надо ухаживать. И никакие деньги уже не помогут.

Несколько лет мы с мужем пообщались, но потом он пропал снова. Я спросила сына, будет ли он ему звонить. Сын сказал: пошел в жопу, понадобится – позвонит сам.

Когда меня спрашивают, что в моей жизни было самым тяжелым, я говорю, что потеря первого ребенка. Врачи советовали прервать и вторую беременность, потому что Алик родится с церебральным параличом. Слава богу – здоровый. Тяжело было первое время в школе, хотя там на корню пресекали все издевательства. У моего ребенка была хорошая школа, а во многих учебных заведениях на эти проблемы закрывали глаза. Есть мулаты, которые и в колонии, и в тюрьме сидели. Именно тот барьер, который начался в детстве, не был преодолен и потом. В нашей организации «Мулат» много детей, которые не адаптировались в социуме. Но это я за своего ребенка пойду как танк, а есть те, которые непонятно, для чего рожали, как бы страшно это ни звучало. Проблем хватает здесь и мамам с белокожими детьми, а уж если ребенок темнокожий – умножайте на три. И если сейчас все более-менее, то ситуацию 90-х вы даже не можете представить. Черный ребенок – значит мать-проститутка. Сейчас многие в Беларуси делают акцент, мол, нужно говорить не «негр», а «афроамериканец» или «мулат», когда речь идет именно о мулате. А раньше даже негритятами детей не всегда называли. «Черномазый», «черножопый» – обычное дело.

Сейчас моему сыну уже 21 год, он работает в клубе «Rich Cat» барменом. Побыл в резерве в армии. Кстати, в армии не было никаких проблем, чтобы по цвету кожи дискриминировали. Из армии он вышел младшим сержантом. Сын считает себя беларусом.

Что касается нашей организации, сначала мы занимались собственными детьми, потом они выросли, начали своих рожать. Пошла новая волна. Большую помощь нам оказывает Дом милосердия. Это единственное учреждение, которое помогает уже больше 10 лет. Наших мулатов приглашают на какие-то праздники, дети ходят на концерты, получают подарки. Цель открытия организации была такой – дать мулату понять, что на тысячу он не один. Так легче жить.

В основном, мулатов воспитывают матери-одиночки. Бывают случаи, когда им нечем накормить своих детей. Тогда я брала справочник организаций, ходила и спрашивала, кто чем может помочь. Во многих организациях слышали такой ответ: нечего было рожать, а теперь ходить с протянутой рукой. Сколько сегодня мулатов в Беларуси нуждаются в помощи? К сожалению, сказать точно не могу. Плюсы в том, что появился интернет, и мир стал более открытым. Многие беларусы мулатов с афроамериканскими корнями воспринимают нормально. Зато появились другие конфликты. Например, отношение общества к арабам. Я сейчас говорю, что если семьи с такими проблемами к нам обратятся – буду помогать. Мне понятен их менталитет, и, поверьте, те, кто приехал сейчас в Беларусь, сделали это не ради денег. Им реально нужна помощь».