Вокалист белорусскоязычной группы «Голая Манашка» Фёдор Живалевский шесть раз был судим и три раза отбывал срок. Про тюрьму он знает не только из фильмов, в которых (с его слов) кроме абсурда мало что есть. Федя практически не смотрит фильмов про зеков и надзирателей, но немецкий триллер «Эксперимент» обсудить согласился.

Сцена 1. Подопытным объясняют правила эксперимента. Объясняют, что их ждет, с чем придется мириться.

Фёдор Живалевский: Первая моя судимость закончилась лечением в психиатрической лечебнице «Новинки». Я попал за наркотики, и меня должны были посадить, но признали невменяемым. Мне тогда только исполнился 21 год. Не стану отрицать, наркотики я действительно пробовал, только в систему не превращал. Меня круто подставил наркоман, которого я имел неосторожность пустить в свой дом. И началось — как у Кена Кизи. Дурдом семь месяцев кряду. Все это время я пролежал в палате со скинхедом, который избил сына иранского консула. Мы с ним тихонько сидели в палате и читали книжки. Читали все: начиная от Ирвина Уэлша и заканчивая книгами по идеологии и психологии. За эти семь месяцев, кстати, скинхед неслабо идеологически «перекрасился» и отказался от ультраправых идей. В «дурке» много не таких уж и больных людей. Например, очень много суицидников, которые по пьяни руки из-за девушки порезали, а кто-то взял да скорую вызвал. Если посмотреть, какие люди по улицам ходят, то в психбольнице есть и здоровее.

Некоторые психиатры вообще уверены, что в Беларуси 72% населения имеют психические отклонения. На всех места не хватит.

Благодаря всем этим фильмам, когда тебе объявляют впервые приговор, становится очень страшно. Сразу начинаешь думать о поножовщине, петухах, унижениях. Мне больше было страшно, что я буду заперт в четырех стенах, поскольку я человек действия.

Федор Живалевский

Где хуже — в тюрьме, или в лечебнице, ответить не могу. Каждому по-своему, кто к чему расположен. Мне, например, с убийцами и маньяками проще общаться, чем с остальными. Они более рассудительные и взвешенные люди. Не важно, что он мне абсолютно безэмоционально рассказывает, как восемьдесят раз ударил человека ножом, по причине «ну нашло что-то на меня». Многие «мирные граждане» намного страшнее, чем эти маньяки, хотя они никого не убили и не съели.

Сцена 2. Участники эксперимента проходят обычные психологические тесты, такие же, как на свободе. Цель — выяснить, «кто на что горазд».

Такое практикуется и в наших тюрьмах. Как только ты попадаешь в исправительное учреждение, ты должен пройти ряд тестов. Помню, что были тесты на тип личности и акцентуацию (9 из 72). Психологи хорошо работают в тюрьмах. Когда попадаешь в новое место — с каждым зеком общаются индивидуально. Спрашивают о жизни, о проблемах, о гомосексуализме и прочих непорядочных движениях. Они стараются знать все первыми, чтобы предотвратить возможные инциденты. В фильме сразу проходят еще энцефалографию головного мозга. В белорусских тюрьмах не делают, а вот в Новинках — это первый тест. На жаргоне это называют «космос».

Сцена 3. Заключенных приводят в камеры. Помещение чистое, стены покрашены, постели аккуратно застелены.

Думаю, все понимают, что сравнивать наши тюрьмы и европейские как минимум глупо. Например, по закону каждому человеку положено несколько квадратных метров в камере. На деле — на территории в 17 квадратных метров проживало 23 человека. Такой клоповник! В той же Польше каждый день в тюрьму приезжает «каталка» с провизией. Можешь себе сигарет купить. Белорусы рассказывали, как в польской тюрьме увидели, что сигареты продают и накупили себе полные сумки на все деньги. Поляки смотрели как на идиотов. В Германии можно денег в тюрьме заработать. А у нас, как ни старайся, больше минималки в месяц никак не заработаешь. При мне начисляли что-то около 3,5 тысяч рублей в месяц. Чтобы было понятно — это пачка примы.

Все тюрьмы разные. Точнее, разная жестокость режима. В Жодино, например, всегда было очень тяжело. Сейчас уже не так, поскольку большинство зеков из Минска, а когда везли из провинций, было совсем туго. Если из Жодино попадаешь на Володарского, создается впечатление, что тебя отпустили. Конечно, все это условно. Кто-то и в Жодино вкусно кушает и смотрит телевизор, а кого-то бьют за то, что режим нарушил.

Самый большой маразм, который показывают практически во всех фильмах — это сцены, когда человек приходит в новую камеру. Мол, его там сразу бьют, унижают и опускают.

Сцена 4. О бывших заключенных, которые гордятся тем, что «сидели»

Ну чего можно бояться в белорусской тюрьме? Она напряжная в том, что ниже тебя в материальном плане просто никого нет. Оттуда и фраза: «Режим — рваные тапки». Плохо от того, что тебе хочется что-то покушать, а ты себе не можешь это позволить. Плохо от того, что ты находишься в максимально убогих жилищных условиях. А в кино они показывают весь этот ад на уровне романтики.

Такие фильмы лучше вообще не смотреть. Те, кто много этим интересуется — слушает тюремный шансон, смотрит подобные фильмы — не совсем нормальный человек, если, конечно, он не вынужден. Живой интерес к этой теме — это просто нарушение психики.

Сцена 5. Надзиратели поливают заключенных из шланга. После показывают зеков с длинными волосами, бородами и в очках

Кто хочет поливать голого зека из шланга? Не знаю, может, в Европе так принято, но у нас нигде нет такого. Только в Новинках так «душ принимают». В фильме все ходят волосатыми и бородатыми. У нас не положено ни надзирателю, ни осужденному с такой стрижкой ходить. А чтобы получить разрешение на очки, нужно горы свернуть. Меня это, кстати, всегда бесило страшно, мне нравится волосы носить. Если не бреешься — рапорт, нарушение. А за несколько рапортов можно было и на сутки поехать.

Сцена 6. Заключенным присуждают порядковые номера для интерфиксации.

Актер, который играет надзирателя, мне очень нравится. Он так хорошо играет душевного пидараса. Его, наверное, специально блондином сделали. В фильмах часто пытаются обратить внимание на героя, приписывая ему какие-то качества в виде номера. У главного героя — 77. Счастливый номер. Некоторые люди обращают на это внимание, придают значение числам. В тюрьмах нас не нумеруют, нумеруют только бригады. На одежде была нашивка с фамилией, инициалами и номером бригады, в которой ты находишься.

Сцена 7. Надзиратели наказывают зеков за провинность. Раздевают всех до гола и оставляют на ночь. А главного героя пристегивают наручниками к решетке.

То, что надзиратели в фильме раздели всех зеков и оставили на ночь — бред. Не хватало еще самим раздеться и оргию устроить. Полностью придуманная картинка. Более того, назови охранник преступников дамочками, был бы такой… Это перебор. В тюрьме есть выражения, которыми нельзя просто так бросаться. Кстати, я ни разу не видел в фильмах женщин-надзирателей, хотя у нас и такие есть. Они выполняют ту же работу, что и мужики. На Володарского их хватает. Девчонки — это вообще прекрасно. Им стихи посвящать надо! Я как-то даже песню шуточную написал девушке, которая на Володарского работает.

Пад грозным тваім абцасам

Дрыжу, як бялізна пад прасам.

Ты ходзішь з дубінкай за пояс,

А я на прадоле з матрасам.

Среди надзирателей есть и люди, с которыми можно и за жизнь поговорить. Но большинство работы выполняют сами зеки. Милиции в тюрьме очень мало: на 500 заключенных работает 15 милиционеров. Но так как контроль нужен серьезный, то милиция работает с отдельно взятыми зеками, а они уже контролируют остальных. Мы строим тюрьму своими руками. Система давно отработана. Наказать всех за проступок одного (как это произошло в фильме) — любимое развлечение любой системы. В тюрьме это работает лучше всего. Вот мне иногда интересно, если после всего того, что я увидел, меня сделали надзирателем. Что бы я сделал?…

Сотрудника охраны, который ставит тебя на растяжку, производит обыск и орет ненормальным голосом нужно больше опасаться, чем убийцу, у которого руки по локоть в крови. Ты в его власти. Думаю, у убийц такой же блеск в глазах, как у охранников. У них одинаковые комплексы. Одного моего знакомого, который долгое время отработал в тюрьме, можно принять за криминального авторитета. Я много раз наблюдал ситуацию, когда сотрудники милиции вели себя как вот эти классические зэки из кино.

Сцена 8. Как абстрагироваться от тюремной жизни на воле и реабилитироваться

Федор Живалевский, фото: Ultra-music.com

Освободившись, очень сложно адаптироваться к нормальным условиям и найти нормальную работу. Вот я не без рук, не тупой, но меня не возьмут на работу, где на тебе лежит хоть какая-нибудь материальная ответственность. Обидно, что какое-то недоразвитое чмо имеет больше шансов найти хорошую работу, потому что у него есть больше социальных прав. Это начинает бесить. Но надо учиться жить с этим, с этим надо смириться. Когда ты приходишь на рок-концерт, тусуешься с каким-то неформалами, занимаешься искусством — намного проще отойти от всего этого в сторону. Сложнее — жить здесь, в спальном районе, и постоянно пересекаться с бывшими сокамерниками. Постоянно идет какой-то возврат туда, похожий на перетягивание каната. Обратно никто не стремиться.

Откуда вся жесткость в тюрьме? Там собирается очень много несчастных людей, которые в большинстве случаев не хотят это признавать даже самим себе.

Я бы открывал какие-то реабилитационные центры для зеков, чтобы с ними беседовали, помогали определиться. А у нас такой структуры нет — человек выходит из тюрьмы и не может общаться с обычными людьми. Проходит какое-то время, и он встречает не очень хороших людей… В компании достаточно одного, чтобы остальных по накатанной потянуло в глупости, как у меня и вышло с наркотиками. Теперь мне больше хочется заниматься музыкой, чтобы у меня было меньше времени думать о всяком дерьме. Пускай я уже давно освободился, тюрьма до сих пор преследует меня. Я так хочу свалить куда-нибудь так далеко, чтобы даже не вспоминать об этом. Тем более, будучи публичным человеком, это просто невозможно скрыть. Особенно обидно было, когда группу «Голая монашка» только за счет этого и пиарили.

Сцена 9. Заключенные бунтуют из-за неправомерности действий надзирателей. Главные герой бегает около камер и подначивает остальных.

Мне бунт из фильма напоминает пионерский лагерь. Зачем они прыгают и кричат? В Беларуси бунты случаются, но очень редко. В основном на малолетках. Взрослые понимают, что подавляются такие бунты на раз-два-три. Есть более действенные методы протеста. Самый радикальный — попытка суицида. Поскольку твоя смерть никому не нужна, часто зеки вскрывают вены, чтобы что-то доказать. В личное дело после этого ставят пометку «склонен к суициду», но отношение к тебе меняется.

Я один раз дрался в тюрьме. История самая нелепая, которую можно вообразить. Подрались мы из-за Лукашенко. Многие зеки любят мастерить себе рамки с фотографиями эротического содержания. И вот у всех в камерах стояли снимки голых женщин, а у одного товарища портрет Александра Григорьевича.

По этому зеку было видно, что с ним что-то не так. Когда разговор зашел о политике, я просто молчал (не особо мне хотелось сидя в камере обсуждать политические вопросы). А этот товарищ норовил вступить со мной в дискуссию, которая переросла в драку. Закончилась она тем, что я разбил рамку (да простит меня президент) о его голову.

Сцена 10. Прием пищи в столовой. На обед — молоко и ветчина с сыром.

В фильме они едят ветчину с сыром и пьют молоко. В Беларуси молоко положено только ВИЧ-инфицированным. В законодательстве есть списки, в которых написано, что положено зекам. Но на практике эти списки — формальность. По документам покупаются одни продукты, а по факту привозят другие. Например, закупаются по дешевке порченые продукты в тех же овощных ларьках, а испорченное мясо в магазинах. Когда приезжают проверки, «паек», конечно, усиливается. В остальные дни столовые страшно обворовываются в промышленных масштабах. Спорить никто за эти 100 грамм недоеденного мяса не станет, но с миру по нитке…

ВИЧ-инфицированных обычно сажают в отдельную камеру, но поскольку камер для них иногда не хватает, их могут подселить в обычную. Я как раз сидел в камере с таким. Есть всякие предрассудки по этому поводу, но чтобы подхватить ВИЧ, надо очень постараться.

Сцена 11. Сокамерники общаются между собой. Рассказывают о жизни на воле, мечтают.

Да, сидят и часто сказки рассказывают друг другу. Чтобы как-то выделиться придумывают небылицы, в которые еще кто-то верит. Но я замечал, что люди, у которых было все нормально на свободе, редко рассказывают. Это всякие дурачки любят заинтриговать. В зонах общего режима большое значение имеет твой социальный статус на свободе. Если ты был никем, то и в тюрьме ты будешь никем. В строгом — наоборот. Ты заезжаешь и думаешь: откуда столько уникальных людей в одном месте собралось? Кого ни спроси, все ездили на крутых машинах и имели особняки. Это только потом их под магазином встречаешь.

Сцена 12. О том, как зеки варят самогон и проносят мобильные телефоны.

Все, что связано с нелегальными делами — мобильными телефонами, алкоголем — эта кутерьма бывала, конечно. Делали и брагу, и самогон. Вонь стояла страшная! Но мы как-то умудрялись прятать. Из хлеба, который дают в тюрьме, было хорошо дрожжи делать. В тюрьме всегда сидят люди разных специальностей и направлений. Были и химики, и биологии, и хирурги. А там любой навык может оказаться полезен.

Сцена 13. Почтовая переписка

Некоторые оформляют отношения по переписке с абсолютно незнакомыми девчонками. На такое обычно идут женщины, у которых совсем не складывается личная жизнь. Мой сокамерник женился вот так. Вообще, просто интересно переписываться с незнакомыми людьми. В таких условиях человек может стать романтичным и ранимым.

Сцена 14. Глава о тюремных понятиях, гомосексуализме тюремном шансоне

Я вообще большинство этих «понятий» презираю. Но приходится им следовать, ведь я не могу быть на сто процентов уверен, что снова не окажусь взаперти. Для меня этот гомосексуализм — тема настолько скучная. Это нарушение психики, не какое-то исключительное строение ДНК. В этом вопросе я не верю врачам.

Сейчас даже в справках об освобождении пишут, что заключенный склонен к гомосексуализму. И не важно, к активному или пассивному. Кажется, что никто и не узнает. Но милиция потом очень любит позвонить, например, жене заключенного и рассказать об этом маленьком инциденте.

Вообще, этим заниматься запрещено в тюрьме. Бред, конечно, что это на каждом шагу происходит, но все же бывает. Социально униженные живут отдельно, едят отдельно и занимаются другими работами. Это определенная каста.

Если человеку под следствием вырвало мозги — его освобождают от ответственности. Есть судебная психиатрия, но она вообще ужасная. Психиатры определяют, косишь ты или не косишь: вот человека помещают в замкнутое помещение, забирают все вещи, оставляют одежду, трусы, тапочки и за ним идет круглосуточное наблюдение. А чуваки все равно умудряются обмануть систему. Но меня всегда возмущала эта фигня: когда у чувака реально галлюцинации, он не должен быть со всеми остальными. Я знаю, что много людей страдают нарушениями психического здоровья. Вся эта система на уровне дурдома: реально темно, грязно, ходят люди с сумасшедшими глазами.

В фильмах часто показывают, что стукачей сразу убивают, если только узнают. На практике, чуть ли не каждый второй сотрудничает с милицией, а наказание за это несут далеко не всегда, поскольку это хорошо контролируется. Но это не самое страшное, что может случиться в тюрьме. Вот почему ментов называют пидарасами те, которые сидят там? Потому что видят человека, которому те судьбу изломали, рассчитывая на какую-то свою несчастную премию. Посадили не настоящего наркомана, а какого-то, кто случайно в эту систему попал. Потому что было проще посадить. Вот как можно относиться к таким людям? 

Я стараюсь видеть в людях больше хорошего. Почему в тех же церквях страшные преступники становятся такими людьми, через которых другие христиане к вере приходят? Потому что с  тем же рвением, с которым он может нанести 80 ножевых ранений, он может чуть ли не воскресить человека. Я бы хотел сыграть такого элемента в кино, чтобы извлечь пользу от своей отсидки, хоть как-то это оправдать. Ну или хотя бы рассказать людям, как это бывает.