KYKY: Наша тема — «белорусская музыка». Согласны, что существует такое явление?

Сергей Пукст: В белорусской музыке присутствует ряд вещей более или менее случайных. Очень выгодная черта. Шоу-бизнеса как такового нет, мы всё время предоставлены сами себе, и получается, что творческий поиск никак не рихтуется. Но это же и ведёт нас в тупик. Когда есть шоу-бизнес, то есть тренд, и ты всегда чётко чувствуешь — в тренде ты или не в тренде, выпадаешь или актуален. Вот Илья, насколько я знаю, был просто выцеплен в Москве таким, какой он есть. Я так понимаю, творчески его никто не модерировал.

Илья Черепко: Нет.

Егор Яворский: И слава богу.

Сергей Пукст: С точки зрения творческого потенциала здесь всё прямо кипит и бурлит, оно уже готово стать каким-то явлением. Но так и не становится, потому что никому нахрен это не надо.

KYKY: В белорусской Википедии в статье о белорусской рок-музыке написано: «Найбольш важныя гурты — Мроя, Ляпис Трубецкой, Крыві, ТТ-34, Верасы, Акцэнт, Уліс, Нейра Дзюбель, Новае неба, Open Space, Бонда, Крама».

Егор Яворский: Многие из этих групп действительно были важны, но очень давно.

Илья Черепко: В цитате в большинстве своём указана белорусскоязычная музыка. Нужно определиться с термином. Очень многие люди считают белорусской музыкой именно белорусскоязычную.

Руся: Это больной вопрос.

Илья Черепко: Нет, больного вопроса нету, просто следует очертить рамки — что мы имеем в виду, говоря о белорусской музыке.

Егор Яворский: Очень большое количество людей в Беларуси говорит на русском языке. Поэтому кажется логичным, что русскоязычная музыка является белорусской с тем же самым правом, что и белорусскоязычная.

Илья Черепко: Я к тому, что автор статьи в Википедии, видимо, считает несколько иначе.

KYKY: Но в списке есть Ляписы и ТТ-34.

Илья Черепко: Ляписы тоже запели по-белорусски, насколько я знаю.

Егор Яворский: Один раз в альбом по одной песне.

Сергей Пукст: Просто Ляписов очень тяжело обойти, когда ты говоришь про рок-музыку в Беларуси.

Илья Черепко: Само собой. Но список целиком представляет собой практически незыблемую композицию двадцатилетней давности. Все это участники рок-коронаций.

KYKY: Можно сказать, имена из списка — это то, что раньше представляла собой белорусская музыка. А что она представляет собой сейчас?

Руся: Многие музыканты уже смирились с тем, что в стране нет шоу-бизнеса, отбросили мечты порвать всю планету своей музыкой. С возрастом все трезвеют и успокаиваются. Люди, которые творят современную белорусскую культуру, отчётливо понимают, что все мы являемся своего рода культурным перегноем. Но если мы будем качественно делать свою работу, то, возможно, потом здесь вырастут прекрасные цветы. Этот творческий дзен мне очень нравится.

Сергей Пукст: У нас, к сожалению, очень безлика официальная, «белая» музыка, которая имеет финансирование. Есть только Солодуха, которого все поминают всуе. «Песняры» сейчас абсолютно засахарены, словно «Ласковый май». Есть впечатление, что они разбили регионы, как дети лейтенанта Шмидта: одни едут туда, другие сюда. Есть ещё Ухтинские и Тихоновичи, но, к сожалению, это всё не выпукло. Оно не несёт в себе очевидной идеи зла, как, например, Стас Михайлов в России. Когда видишь Михайлова, тебе против этого хочется восстать, как-то себя этому противопоставить. Когда я делал Георгия Добро, я это делал против Стаса Михайлова. А в Беларуси нет очевидного мерзкого зла, нет людей, которым можно себя сомасштабно противопоставлять. Получается, что мы никак не зависимы от официальной музыки, у нас нет точек соприкосновения. Мы чересчур самостоятельны и не сопряжены ни с чем конкретным.

KYKY: По поводу официальности музыки. Сегодня (22. 06) в Мире в рамках «Вечеров в Мирском замке», организованных ОНТ, проходит «Вечер живого рока». Там выступают Akute, The Toobes, Дай дарогу, Bosaesonca. Получается, они вышли на некий официальный уровень?

Сергей Пукст: Это просто отдельный эпизод. Иногда на ТВ музыкантов всё же вытаскивают — есть передача «Живой звук», есть «Музыкальные ринги» на СТВ. Но всё это — только ряд эпизодов. Просто их как-то заметили и позвали.

Алексей Ворсоба: Такое часто бывает, на самом деле. Это не нонсенс.

KYKY: Кто вообще должен вести андеграундных белорусских музыкантов на белорусское ТВ?

Дмитрий Котешов: Вопрос в том, как именно этих музыкантов привести. К нам обращался несколько раз тот же канал ОНТ с просьбой сыграть у них под фонограмму. Такая инициатива заранее обречена на провал. Хочется по-другому поднять вопрос. Мы говорим о том, что кто-то должен привести и помочь — а мне кажется, что пока уровень материала просто не дотягивает до возможных приводов. Продюсер готов взяться только за тот проект, который выверен и уже готов к продаже. Ни у кого нету Брайна Эпштейна, который бы отыскал битлов где-то в Гамбурге, вложил в них деньги, раскрутил и получил результат. Доведите ваш продукт, сделайте его своими же силами, и тогда, может быть, вас найдут продюсеры и приведут на ТВ.

Егор Яворский: Но если всё делать своими силами, какая потребность в продюсере?

Дмитрий Котешов: Немного неверно подобран сам термин — продюсер. Скорее, менеджер. Музыкант должен заниматься музыкой, менеджер — продвижением группы.

KYKY: А вы пойдёте на телевидение, если вас пригласят?

Илья Черепко: Я — нет. Не пойду.

KYKY: Идеологический момент?

Илья Черепко: Да, идеологический. Конечно, всё зависит от контекста. От «Музыкального ринга», например, «Петля пристрастия» отказалась по моей инициативе. А с «Кассиопеей» мы сходили, потому что можно было подурачиться в эфире.

Руся: Мы с Ильёй как-то ходили на белорусское радио. Нас пригласила женщина, которая была вообще не в теме. И вопросы были: «Кого вы слушаете дома?», «Почему вы выбрали такое название?» Мы там немного страдали и ожидали, когда всё закончится.

Илья Черепко: Люди, которые работают на телевидении — это как секта. У нас очень много в стране сект, связанных с профессиональной деятельностью. Люди находятся внутри какого-то варева. Что вне этого варева — они не знают и знать не хотят. Как только ты попадаешь в круг их внимания — ты на что-то, может, и сгодишься, но должного почтения тебе никто не выразит. И разговора с ними никак не склеишь. Можно только дать пощёчину и, развернувшись, уйти.

KYKY: Скажите, а кто-нибудь из вас зарабатывает музыкой?

Илья Черепко: В такой степени, чтобы денег было достаточно, чтоб оставаться только музыкантом, — нет.

Сергей Пукст, Дмитрий Котешев, Егор Яворский: Нет.

Алексей Ворсоба: Я зарабатываю.

Руся: У меня профессия смежная с музыкой. Я продаю голос. По разным фронтам.

Илья Черепко: Это одна из проблем белорусской музыки: подавляющее большинство белорусских музыкантов ведёт двойную жизнь. Многие работают, и даже не на одной работе. Это отнимает огромное количество энергии. Мы просто не можем уделить друг другу время для того, чтобы поделиться опытом, язычками сплестись хорошенько, друг друга лучше почувствовать, чтобы наметились человеческие взаимосвязи.

Руся: У нас вообще застенчивая, обособленная модель поведения.

Егор Яворский: Я немножко под другим углом вижу этот вопрос. Если поощрять какое-то поведение, оно будет укрепляться. Как поведение музыканта можно поощрять? Во-первых, хвалить его музыку. А во-вторых, платить ему деньги за концерты и записи. Первое у нас происходит. Наверняка, даже у самого захудалого музыканта в Беларуси есть пара человек, которые говорят: «О боже, твоя музыка гениальна, пиши ещё». Даже у меня есть. А вот когда мы подходим ко второму вопросу, денежному — поощрения нет. И ты вынужден бесконечно заниматься меценатством, а в итоге останешься с дырявыми карманами и голодными детьми. Это отсутствие материального поощрения бьёт по нашим музыкантам гораздо сильнее, чем возраст, чем любые другие препятствия. Мне 25, и я уже плачу по ночам и собираюсь продать гитару. Вот Сергей — моё восхищение, 40 лет, а на коне!

Илья Черепко: Ну конь-то бледный достаточно. В том смысле, что этот конь всё равно не имеет никаких финансовых перспектив, во всяком случае на данный момент. Или имеет?

Сергей Пукст: Знаете, я старый уже. Мой саунд-дизайн, моё музыкальное мышление — они двадцатилетней давности. Когда мне было 18–25, я очень любил определённые движения мысли. Конечно, я стараюсь развиваться, но я всё в тех же движениях мысли. Сейчас появляются молодые группы, которые мыслят иначе. И в этом контексте я понимаю, почему я не покупаюсь и почему не продаюсь.

Егор Яворский: У меня есть на это прекрасный ответ. Мой топ-альбом последнего полугодия — альбом группы Swans. Лидеру Swans, Майклу Джире, 60 лет. И эта запись меня просто уничтожила. Такой музыки я никогда раньше не слышал и потом никогда не услышу. Так что возраст — это не помеха.

Дмитрий Котешов: Мне, Сергей, очень нравится «Последний альбом» Pukstband, я слушаю его до сих пор. Мне кажется, твоё творчество не продаётся только потому, что та часть аудитории, которая могла бы потенциально это слушать, просто об этом не знает. И тут проблема рекламы, а не того, что эта музыка создана не по каким-то продюсерским канонам.

Илья Черепко: Стало быть, с музыкой всё в порядке — нам не хватает сопутствующих профессий. Людей, которые бы занимались музыкой, не будучи музыкантами. Если человек, скажем, берёт на себя обязанности саунд-продюсера в том смысле, как это делает Стив Альбини, то это должен быть человек, который чувствует, что конкретно в группе является зерном, и чувствует это объективно, а не на свой личный вкус.

Дмитрий Котешов: Есть такие саунд-продюсеры, как Рик Рубин. Человек продюсирует музыку от хип-хопа до Metallica и Slayer, и все проекты, в общем-то, успешны.

Егор Яворский: Я, кстати, когда шёл на эту встречу, думал, увижу здесь гаражные группы: 17-летних парней, предоставленных самим себе. И я хотел их пообвинять в том, что они используют устаревшие формулы. Это проблема, мне кажется: если не слушать новую музыку, то ты будешь автоматически использовать устаревшие формулы.

Сергей Пукст: Да, я тоже обратил внимание: молодые люди страшно заражены старпёрским роком. Как их папа научил, так они этот психодел и гонят. Они же молодые ребята, а им с детства уже Rolling Stones в голову вбит.

Алексей Ворсоба: И Nirvana.

Егор Яворский: Хорошо, если не блэк-метал.

KYKY: А если бы Мик Джаггер родился в Беларуси?

Егор Яворский: Он бы работал бухгалтером.

Сергей Пукст: Нет, он стал бы знаменитым музыкантом. Мик Джаггер с музыкальной точки зрения не самый блестящий пример. Но как бы среда ни давила — есть путь музыканта. Джаггер всё равно бы тянулся туда, вверх, и всё равно стал бы поп-звездой. Это его планета.

Дмитрий Котешов: Поехал бы на Евровидение от Беларуси?

Сергей Пукст: Вполне может быть.

Дмитрий Котешов: Я часто сталкиваюсь в соцсетях с комментариями вроде «ой, я не знал, что эта группа из Беларуси!», «Ого, а эти ребята и правда из Минска?» Зритель не знает.

Сергей Пукст: Когда Безкоровайный закинул на «Онлайнер» информацию о премии experty.by, посыпались комментарии: «А кто эти люди? Кто это такие — Пафнутий, Пукст, все остальные?» Это не только желание обгадить, которое, естественно, превалирует в комментариях. Это и искреннее непонимание. Люди действительно не знают. Не слышали.

Руся: Может быть, люди заняты поездками на «Евроопт».

KYKY: Белорусская публика не хочет платить только за белорусскую музыку или она не хочет платить вообще?

Илья Черепко: Вообще. Ситуация посещения белорусских клубов и, например, московских или питерских примерно одинакова. Мы в Москве выступали с «Кассиопеей» в «Китайском лётчике». В том же здании наверху есть ещё один клуб, «Чайна таун». Там выступала группа НОМ — известная, обвешанная всевозможными медалями. И на концерте группы НОМ присутствовало 19 человек. А когда мы с «Кассиопеей» играли в питерском клубе «Море», на нас и СБПЧ пришло человек сто. 150, может. Это можно считать хорошим концертом. Конечно, это не относится к группам вроде «Ляписа Трубецкого». Есть двадцать или тридцать групп, которые входят в высший эшелон. За ними стоят совсем другие деньги. Но здесь работает инертность публики: если публика влюбляется во что-то одно, то она будет это любить до смерти. Вот черта постсоветского человека. Вместо того, чтобы обрести навык прослушивания чего-то другого, публика будет это непохожее отметать. Поэтому у музыканта возникает дилемма: либо попытаться переломить тенденцию, либо попытаться дать слушателю такого рода музыкальное творчество, которое тому будет понятно. То есть искать компромисс с собой. На это, к счастью, немногие идут.

KYKY: А с понятием белорусских группиз кто-нибудь сталкивался? Существуют у нас организованные фанатки?

Алексей Ворсоба: Группиз — это маркетинговый ход.

Руся: Группиз обычно бывают там, где есть слава, наркотики и деньги. У нас ничего такого нету, поэтому у нас нет группиз.

Сергей Пукст: Я вот по молодости после концерта всегда рыскал глазами в зале в поисках, кто бы согласился.

Руся: И что, так ни разу никто и не рискнул?

Сергей Пукст: Нет. Вся молодость прошла впустую (смеется).

Илья Черепко: А ты просто диковато выглядишь. Может, кто-то и хочет, но боится.

Дмитрий Котешов: Были когда-то девочки, которых я часто встречал в гримёрке после концерта. Я не знаю дальнейших шагов этих девочек, но то, что мы сейчас имеем в виду, может иметь место. Просто это, наверное, не афишируется. Западных группиз мы чуть ли не в лицо знаем, они выпускают мемуары, фотоальбомы. Вот, дескать, у меня было 40 человек. А у нас просто есть девочки, которым интересно пообщаться с музыкантами, провести с ними время.

Илья Черепко: Есть девочки, которые ездят на концерты, например, из Минска в Питер или в Москву, но они не настолько одноклеточные, чтобы организоваться в какую-то команду…

KYKY: Может, организованная команда группиз подогрела бы интерес публики к белорусской музыке?

Илья Черепко: Можно тогда и автобус с чирлидершами за собой таскать.

Егор Яворский: У нас появилось бы больше 17-летних парней с гитарами, мне кажется.

Руся: У нас общество очень зажато сексуально.

KYKY: Группиз возникают у поп-звёзд. В белорусской музыке есть поп-звёзды?

Егор Яворский: Есть, несомненно. Вот Макс Корж — это идеальная поп-звезда. Он попадает в 90% населения, и он срабатывает.

Илья Черепко: Я думаю, что группа Akute на девушек воздействует просто магическим образом. Такое ощущение, что они все готовы стать группиз.

Руся: У нас нет наркотиков, поэтому и нет группиз. Несмотря на это, в обществе есть ощущение, что все музыканты — это очень порочные люди, у которых постоянно секс-наркотики-рок-н-ролл. Иногда люди осторожно знакомятся, со временем возникают дружеские контакты, люди раскрываются и говорят, что на некоторых музыкантов смотришь — и кажется, что они каждую ночь меняют мужчин и женщин.

Илья Черепко: Некоторые вообще выглядят безумцами, но там уже не о пороке речь. Это по ту сторону добра и зла.

KYKY: Группы, которые возникают в регионах — они, по-вашему, знают, что публики нет? Молодёжь, которая приходит в музыку сейчас, знает, что не заработает этим денег?

Илья Черепко: Мы же не знаем — может, ситуация конкретно сейчас меняется. Тем более сейчас стало немного легче. Вот есть вышеупомянутые Akute — парадокс, который только Макс Корж может переплюнуть. Как они за столь короткий срок увеличили свою аудиторию?

Егор Яворский: Не потому ли, что это выверенный расчёт, причём не в плохом смысле, а именно в хорошем: сели, подумали головой…

Алексей Ворсоба: Они молодцы в любом случае.

Дмитрий Котешов: Мне кажется, просто песни нашли своего слушателя, вот и всё.

Илья Черепко: Да и мальцы симпатичные. Всё-таки внешность рок-героев тоже очень важна.

Сергей Пукст: Вот J-Mopc тоже ведь сели и подумали в своё время.

Илья Черепко: Но у них было мощное лобби, они на коне ОНТ всё обскакали. А Akute пробились на уровне клубов — их же нигде не было на телевидении.

Дмитрий Котешов: Когда я работал эвент-менеджером, J-Mopc был на каждом втором крупном концерте. А может, и на каждом первом.

Илья Черепко: Просто у каждой группы свой путь. И очень многое зависит от конкретной удачи, от конкретного попадания в определённый временной отрезок.

Руся: Как в казино.

Егор Яворский: То есть вам кажется, что всё это удача, и от музыкантов ничего не зависит?

Илья Черепко: Нет, зависит! Просто есть, например, группа Depeche Mode, есть группа Legendary Pink Dots. И та, и другая прекрасны. Только вторая никогда уже, видимо, в своей жизни не будет собирать такую аудиторию, как группа Depeche Mode. Если Depeche Mode не в конфликте с самими собой, то у них всё получилось как надо. Они же к этому и стремились.

KYKY: А расскажите, почему конкретно вы пришли в музыку? С какими установками и целями?

Илья Черепко: Я-то хотел найти группиз побольше.

Егор Яворский: Вот откуда вся боль в текстах!

Илья Черепко: А потом я женился и переориентировался. А музыка осталась. Мы первую группу с Тимофеем сколотили в 1996-м. Во всяком случае, не для того, чтобы поменять мир, как бы это ни звучало мелкотемно.

KYKY: А кто пришёл в музыку, чтобы поменять мир?

Сергей Пукст: Я очень хотел поменять. Я учился в лицее при консерватории передовым музыкальным формам, приобщался к классической музыке. Мы слушали Beatles и Queen-то, что проникало сквозь железный занавес. Тогда начала выходить виниловая серия «Рок-архив», и первая группа в серии была The Doors. Мы с другом прочитали аннотацию про то, как всех поражает Джим в концовке песни The End, и купили пластинку: 3.50 это стоило. Впечатление было — как примитивно, какая тупая музыка! Мы решили, что там, наверное, очень значительный текст, и только за счёт этого песня имеет смысл. Я совершенно не понимал психоделику, мыслил исключительно модернистски, по-композиторски. Вот Прокофьев — прекрасно, изумительно! Потому что мысль у него всё время движется, длинные фразы меня завораживали, пленяли. А вопрос харизмы, понятие драйва полностью отсутствовали. Тогда казалось, что музыки нет, и надо её написать. Попал я, конечно, к бардам, потому что я был мальчик с гитарой.

Руся: Я где-то в подростковом возрасте услышала кассету Courtney Love и подумала: «Вааааау!». Я родилась и жила в деревне, где общество достаточно патриархальное и фигура женщины придавлена, неярко выражена.

Сергей Пукст: Как туда, в деревню, попала эта кассета?

Руся: У меня папа был барабанщик рок-н-ролльный. Принёс мне кассету, говорит: «На, слушай». Я так удивилась этой взрывной женской энергии, что подумала: я тоже так хочу! Хочу вырасти в такую крутую тётку! Мне всегда нравилось петь, всегда нравилось слушать музыку — я очень глубоко на неё откликаюсь, прямо телесно. И жизнь сложилась так, что всё вертится вокруг голоса: и пение, и озвучка.

KYKY: Белорусский фолк в новой форме — это тоже ведь идея? Хочется кому-то показать то хорошее, что у нас есть?

Руся: Я, к сожалению, музыкант не сильный, но обладаю природной харизмой и огромным стремлением. Я ребёнок местной культуры. Так как она мне очень нравится, хотелось бы сделать что-то полезное для неё в ответ, поддержать. Shuma через эксперименты с двумя формами — архаикой и электронной музыкой, которую сейчас слушает большинство людей, — пытается повернуть белорусскую аудиторию лицом к себе, к своей истории, к национальному и этническому самосознанию. Наша традиционная культура прекрасна, но представлена немного старомодными формами. Основная идея — показать, что фолк — это не обязательно поездка в деревню, кони и матрёшки. В фолке есть гораздо более глубокая, драматичная, загадочная мысль, которую мы пытаемся донести. На концертах люди удивляются: «Класс, это у нас такие народные песни, на беларускай мове?» Мы не имеем каких-то радужных ожиданий, но хотя бы немного получается добиться эффекта.

Алексей Ворсоба: А я в музыку родился. С детства, сколько себя помню, занимаюсь музыкой. Для меня всегда это было очень естественно и натурально. Я понял, что музыкант, примерно в 20 лет. Чуть раньше выбрал профессию психолога и понял, что это совсем не моё, хотя раньше мне и казалось, что это как раз то, что нужно. Начал думать, чего же я хочу и что люблю.

Дмитрий Котешов: Лёша, я вспоминаю, когда очень давно, ещё до Clover Club, ты был руководителем нашей группы. Помню твои психологические методы, после которых группа просто шла на пиво, сидела, подпирая локтями подбородки: «Бляя, мы ни на что не годны».

KYKY: А у тебя как всё началось?

Дмитрий Котешов: Мне принесли гитару, которая жестоко не строила. «Борисовдрев». У меня не было тогда возможности и умений, чтобы её настроить — соседка через двор ходила мне её настраивать. Я ждал целый день, когда у неё появится время, она приходила, настраивала, и я играл. После такого уже некуда идти. Человек обречён.

Егор Яворский: А я хотел изменить мир, но я думал, что сделаю это песнями, похожими на песни группы «Ария». Я жестоко ошибался! Дети, не делайте так! С самого детства я слушал огромную папину фонотеку и представлял себя с выбивалкой для ковра на сцене — потому что гитары у меня не было, естественно. Когда у меня появилась возможность купить гитару, пришлось научиться играть. Исполнить детские мечты. Это психологическая потребность. Когда я не играю неделю, я чувствую, что я ничтожество, ничего не даю миру, а только потребляю. Поэтому я сажусь, играю и что-то пишу.

Сергей Пукст: У меня ощущение, словно мы на перестроечном музыкальном ринге сидим, нам задают вопросы по очереди, и мы, известные андеграундные деятели, по очереди отвечаем — хорошо так, по-пионерски. Это очень чистое ощущение, оно у нас в Беларуси ещё сохранилось — и это редкая вещь. Искренние искорки в глазах.

Илья Черепко: Кстати, в Москве мне тоже об этом говорили. Мы для них — экзотический наив.

Егор Яворский: Вот, мы нашли формулу наконец-то!

Руся: В Москве все нам говорят: «Ребята, белорусы, есть в ваших глазах что-то такое чистое, светлое, что мы, москвичи, давно утратили. Мы питаемся этой вашей светлой энергией».

Илья Черепко: Вот как, к вампирам ездим! Кровь сдаём!

KYKY: А почему белорусские музыканты не ходят на концерты к другим музыкантам? Почему нет взаимодействия?

Алексей Ворсоба, Дмитрий Котешев: Ходят!

Егор Яворский: Я вот после концерта «Петли пристрастия» три дня не слышал ничего.

Илья Черепко: Приходите ещё!

Дмитрий Котешов: Опять же, на концерте Сергея Пукста в клубе «Тарантино» я увидел всех музыкантов, которых хотел увидеть. И ещё я знаю, что Сергей, вероятно, уже забыл, как в две-тысячи-каком-то-пятом году я в него метал бокал с пивом на концерте в «Граффити».

Сергей Пукст: Это был ты?

Дмитрий Котешов: Я это к тому, что иногда мы знакомимся после концерта с коллегами-музыкантами, и все можем коммуницировать. Просто изначально есть какая-то если не боязнь, но неловкость. Музыканты — они на своей волне постоянно.

Алексей Ворсоба: Мы встречаемся на студиях, на концертах, у звукорежиссёров, на репетиционных точках. Постоянно в курсе, как у кого дела. А кто-то иногда что-токому-то подпоёт.

Егор Яворский: Мне кажется, что те, кто хочет взаимодействовать, взаимодействуют. Я вот вспоминаю альбом «Чорны бусел» Кривули и Пукста, он меня поразил.

Сергей Пукст: С Кривулей у нас коллаборация очень старая — это вообще музыка к фильму «Масакра», которая была отвергнута режиссёром в своё время. Мы решили сделать эдакий мифический фильм «Чорны бусел», к которому есть саундтрек. А вообще, с Антоном Кривулей у нас были «Солнцецветы», а была ещё и группа «ОППА», и это был проект в стиле «no wave» — а мы тогда и не знали об этом. Мы просто заходили на сцену и сразу начинали играть. Не репетировали, какой смысл: люди и так все хорошие!

KYKY: Да, коллаборации есть, но скорее локальные. И понятно, что ограничиваться Минском неправильно. Akute из Могилёва, гомельская метал-сцена в Европе погремела, в Бресте были ребята Rational Diet, о которых пишут в Португалии, в Италии, в Швейцарии…

Сергей Пукст: И Earworm есть, хорошие ребята, очень интересные. Из Гродно.

Илья Черепко: Минск всё равно получается центром гравитации. Очень сложно выяснить, почему. Может, это в самом деле связано с ментальностью.

Дмитрий Котешов: Я часто общался с французами и спрашивал о их рок-музыке: вот, дескать, у вас во Франции рок-музыка развита не настолько, как в Англии, Америке, но вы ходите на концерты своих групп? Он посмотрел на меня, как на марсианина: «Конечно, это же всё наше, это наше всё!» Локальный продукт поддерживается очень сильно.

Егор Яворский: Сейчас тренд во всём мире — support local. Даст бог, и у нас он начнётся.

Дмитрий Котешов: Просто, наверное, население, которое не читает Ultra-Music, Experty.by и другие порталы, до сих пор находится во власти мнения, что белорусская музыка — это Лученок и нынешние «Песняры» с неподключённой гитарой. То есть они просто не видят новой музыки. Если бы увидели, я думаю, отношение было бы совсем другое. Просто информационный голод им не позволяет.

Сергей Пукст: С поддержкой своих иногда сложно. У нас есть артисты, неформальные по форме, но абсолютно попсовые, предсказуемые, банальные по содержанию музыки. Моё личное убеждение в том, что они воруют публику. Я отношусь к ним как к классовым врагам. Я не буду их здесь называть. У меня, например, были поначалу вопросы даже к группе J-Mopc, потому что было ощущение, что они позиционировали себя как неформальная группа. А потом они стали позиционировать себя как нормальная поп-группа, перестали изображать «синдром поисков глубинного смысла». Сказали: вот, мы поём романтический рок для девочек. Мы как Юрий Антонов. Достаточно яркая мелодика, тексты — отлично, нет вопросов! На самом деле, подсадить публику на что-то неформальное внешне, но бессодержательное по сути, очень легко. Публика музыкально девственна.

Илья Черепко: Да, тут каждый может сказать за самого себя. У нас тоже есть перечень групп, с которыми мы не будем играть. Я их не буду озвучивать. Потому что это неправильно.

Руся: То есть в тусовке тёрки есть, да?

Илья Черепко: Да везде есть. Мне кажется, что каждый из нас, если поскребёт в памяти, найдёт пару-тройку групп, с которыми не хотел бы иметь дело. Просто все мы совершенно разные люди. Музыкальная тусовка — это никакое не спортивное общество с определённым уставом и братской любовью.

Егор Яворский: Гнать на другие группы — это грех.

Илья Черепко: Да, страшный грех. Это внутренняя кухня. Нет ничего плохого — ясно же, что это тебе не может нравиться всё.

Сергей Пукст: У меня есть порочная идея о том, что зритель должен расти, идентифицироваться — и ему не надо идти навстречу полностью. Я не могу обсуждать музыкальные качества таких групп, как «Нейро Дюбель» или «N.R.M.», потому что тут другие качества работают. К этим группам у меня нет никаких вопросов. Иное дело, когда люди перестают соображать вообще, что есть серьёзная, интересная музыка, а есть неинтересная.

Дмитрий Котешов: Я давно думал, что если бы диктатором был интеллигентный человек, то всё было бы гораздо хуже.

Сергей Пукст: Да, абсолютно точно, и это как раз мой случай.

Руся: Серёжа, мне кажется, пытается подчеркнуть различия между группами, которые занимаются конкретно музыкой, и группами, которые вместо музыки предлагают что-то другое, ядро коммуникаций, на которое покупается определённая группа слушателей. Как отличный пример — «Нейро Дюбель». Есть огромная семья, которая много лет ездит на все концерты, теперь уже с детьми. И как звучат музыканты, отстроены ли у них гитары — им совершенно наплевать. Главное, что у них есть «Нейро Дюбель».

KYKY: А есть условный Корж, который с идеологической или творческой точки зрения может и не нравиться, зато он тянет внимание к себе, а по цепочке — и к другой белорусской музыке?

Сергей Пукст: И на самом деле к нему нет особых претензий. Он не делает вид, что он безумно креативный музыкант, нормально реагирует на запросы и вполне адекватный парень, неплохо выглядит. Нормально читает свой рэп.

Дмитрий Котешов: Корж олицетворяет собой того нового героя, которого сейчас не хватает. Это не какой-то там слащавый мальчик — это такое широкое, доброе лицо. Пацанчик.

Илья Черепко: Я вот думаю, что ему ещё нужно подсуетить группу Botanic Project. Они туда, в массы, тоже очень хотят, но у них всё никак не получается.

KYKY: Корж-то тоже начинал из андеграунда. Был локальным белорусскоязычным рэпером. Это плохо, когда ты изменяешь свою идеологию на «я хочу продаваться»?

Илья Черепко: Мне кажется, что здесь нет проблем. Если у человека есть внутренний конфликт, если он переступает через себя-то есть ему изменения претят. Но он складывает осадок в себе — и все флюиды, которые он будет потом швырять, будут попахивать гнильцой.

Дмитрий Котешов: Я недавно смотрел документальный фильм про Дэвида Боуи, в котором он говорит следующее: «Я всё просчитал, я сделал так, чтобы быть мегазвездой, культовым персонажем». В чём разница между ним и Коржом? Публика, в общем-то, одна и та же. Те же девочки кидают трусы и целуют ноги.

Илья Черепко: Те же девочки реагируют на совсем другую музыку. Чтобы стать Зигги, Дэвиду Боуи не нужно было переделывать себя.

Дмитрий Котешов: Нет, в том-то и дело, что Боуи создавал свой образ, ходил к хореографам, художникам. Он конкретно говорит о том, что хотел продаваться. Сама эта вещь — «я хочу продаться» — она хороша, плоха?

Условно говоря, если человек с ненастроенной гитарой и хреновым голосом хочет продаться, и Дэвид Боуи хочет продаться — это равнозначно, просто продукт разный?

Илья Черепко: Мы кого сейчас сравниваем с Дэвидом Боуи? Макса Коржа? Но он ведь тоже не с расстроенной гитарой.

Дмитрий Котешов: При всём уважении, мы все понимаем, что такое Макс Корж.

Сергей Пукст: А я не понимаю. Это человек, профессионально делающий какой-то попс. Не самым страшным способом. Это артист, который хорошо работает.

KYKY: N.R.M. сейчас — это тоже коммерческий проект?

Илья Черепко: Мне кажется, N.R.M. сейчас — это попытка всплыть без спасательного круга.

Илья Черепко: Я с Питом об этом говорил, он мой хороший знакомый. Я прямо скажу: я желаю группе N.R.M. выздоровления. И в моих интересах, чтобы группа N.R.M. записала что-то такое, чтобы все аж присели.

Сергей Пукст: А я считаю, что вопрос провокационный. Давайте его снимем.

KYKY: Вот любопытный пример: молодая минская панк-группа «Тлушч» собирает вокруг себя такую же молодую панк-тусовку. Ребята записали видео с уже упомянутым лозунгом «Support your local» и припиской «even shit». Собрали своих знакомых из разных панк-коллективов и записали песню — каждый по строчке пропел. Объединение — это же круто! Почему больше никто так не делает?

Руся: Всегда есть какие-то коллаборации. Вот сейчас «Тузін гітоў» завершает песняровский трибьют-проект. Приятно прийти на студию и встретиться со всеми.

Илья Черепко: Эти коллаборации возникают время от времени, но быстро распадаются. Просто в силу того, что долго в этом режиме существовать невозможно — все ведь работают. К тому же есть крайне неудачные примеры совместного пения.

Сергей Пукст: Нет у нас прекрасной звёздной атрибутики — нет ощущения того, что мы особые люди, и это печально. Меня вот можно встретить в метро. Илью тоже.

Илья Черепко: Меня можно и отпиздить, в общем-то.

Руся: Кстати, ко мне недавно какие-то два гопника в метро пристали. Я смотрела на них и думала — и для кого я делаю музыку, для чего мне болеть сердцем за родную страну, за родную аудиторию. Кому это нужно? Неужели этим гопникам?

KYKY: А что нужно сделать белорусскому музыканту, чтобы его начали узнавать на улицах?

Илья Черепко: Есть достаточно незатратный путь — вернее, психологически он затратный — которым пошёл Вася Почицкий или Михей Носорогов. Это когда ты пытаешься ежесекундно владеть человеческим вниманием: в метро, в автобусе, где угодно. Провоцировать, орать, красиво одеваться. Ходить колесом. Высказываться по всякому поводу и без повода. Это хороший эффективный метод.

Дмитрий Котешов: Вот сейчас идёт чемпионат мира по футболу. Можно написать песню «Беларусь когда-нибудь будет там» — и издать. Только надо спешить. Испанцы вот проиграют, а Беларусь не проигрывает. Потому что не участвует! Дзенский путь.

Сергей Пукст: А это, кстати, очень белорусская позиция. Не конкурировать — и не проигрывать. Вот мы почему-то вляпались в этот чемпионат мира по хоккею. Мне кажется, это ошибка. Меня страшно завораживало всегда, когда я видел в метро клип: группа «Городская тоска» — «Беларусь, вперёд!». Само сочетание «городская тоска» и «вперёд, Беларусь» — очень по-нашему. Я хочу честно сказать, что я от этой встречи ждал меньшего. И мне нравится, что здесь собрались те, кто собрались. У нас, по крайней мере, получилась попытка создания определённой общей картины.

Руся: Предлагаю систематизировать подобные встречи.

Сергей Пукст: За счёт редакции.

Концерт Port Mone, который стал информационным поводом для встречи, состоится в DJ-баре Shelter по улице Ванеева, 3 в 20.00. Справки по тел.: +375 29 3920011

P. S. : Спасибо «Ў-бару» за вино и атмосферу!