KYKY: Начала читать о вас отзывы слушателей. Мне интересно: что чувствуют мужчины, когда про них говорят «безумно притягательные»?

Черепко: Ну, бывают уроды, от которых невозможно отвести глаз.

Либерзон: Это когда ты едешь в автобусе и видишь сумасшедшего. Притягательно уродство: смотришь — и не оторваться, хоть понимаешь, что это ужасно. В общем, к этому мы относимся с большим уважением.

KYKY: У группы «Кассиопея» есть ярлык?

Черепко: Главный ярлык — запах перегара. Например, едем мы из Москвы в Нижний Новгород: садимся в поезд в Москве, а в Нижнем его уже чуют. Многие люди, не знакомые с нами, держатся настороженно и задают один и тот же вопрос: будем ли мы сегодня устраивать что-нибудь такое, за что им будет стыдно?

Либерзон: То же самое, когда Саша Грей ездила по Сибири, а у нее все спрашивали, будет ли она сегодня раздеваться и заниматься неприличностями. А она и не собиралась.

Черепко: Так это и есть ярлык! Неуправляемых беспробудных алкоголиков. Хорошая вещь. За нее так легко спрятаться. Раз хотели — получили, а может, и не получили: в любом случае никто не проигрывает. Вообще, у нас сформировался ареал обитания. Мы чаще всего наведываемся в города, в которых уже были: Москва, Питер, в основном, Нижний Новгород. Новизна ощущений пропала, тем не менее, это лишний повод растрясти песок.

KYKY: В путешествиях рождаются песни?

Либерзон: А как они могут рождаться? Нет, это студийная история, нам надо постоянно быть прикованными к спец.приборам. В поезде может родиться идея на половину сюжета или фразочка, а потом она развивается: приходит Илья, мы берем клочок бумаги, пару бутылей, первая фраза — и пошло. Я вообще антипутешественник. Люблю путешествовать по самому себе, а географически все это плохо переношу.

У меня в 90-е была группа, мы часто ездили в Питер. Но там был момент перестройки, абсолютно шальной и сумасшедший расцвет юности, 17–19 лет. Никто нигде не работал. Деньги просто не нужны были. Ну, честно тебе говорю. Нам покупали билеты, выдавали ящик пива, а у нас тогда никто не пил. Мы его отдавали друзьям каким-то.

Черепко: Ну и что, у нас и сейчас так происходит. В смысле, билеты же мы не за свои деньги покупаем! Тогда определись, когда было лучше: в 90-е или теперь?

Либерзон: Тогда было важно попасть в серьезный клуб и себя показать. И еще ты деньги эти собирал, одалживал и тратил с таким удовольствием. Потом не знал, как их отдать — но это уже было не важно.

KYKY: На какие вещи вам хочется потратить деньги теперь?

Черепко: Я бы потратил на музыкальные инструменты.

Либерзон: На какую-нибудь пикалку можно. Но пикалки дорого не стоят.

Черепко: Соколову надо купить педальку.

Либерзон: Да ему и педалька не нужна, ему просто нужна хорошая гитара. А Соколова мы не дождемся? Он из нас самый разговорчивый. Начнет тебе отвечать на вопрос со своего рождения, расскажет историю своего отца, мамы. Это такой «Радиохед». Сейчая я ему позвоню (звонит Соколову). Нет, думаю, ждать его бессмысленно. Сказал, через минуту приезжает такси — значит, еще минут сорок.

KYKY: Как группа «Кассиопея» относится к группе «Песняры»?

Либерзон: У меня там покойный друг играл на барабанах, и с Мулей-младшим я хорошо дружил. Но мне, скорее, «Верасы» нравились — два альбома.

KYKY: Ого! Прямо Александр Тиханович?

Либерзон: Нет, не Тиханович, а «Верасы». Это разные вещи. У них была песня про дискотеку. И про снежного человека тоже хорошая. Самый первый альбом — ты вот найди! И потом была хорошая пластинка, такая зелененькая, тусклая, двойная, где они играли настоящий нью-вейв. Все, как положено.

KYKY: Они еще были рок-н-рольные?

Либерзон: Как раз нет. Это «Песняры» были рок-н-ролльные. «Верасы» пытались играть нью-вейв в начале 80-х. Потому что ничего другого не было: нью-вейв на кассетах только завозили, это считалось модным. Сейчас тоже все вспомнили электро-поп ни с того, ни с сего. Такая история началась, когда в андеграундных кругах он уже перестал быть в моде, а эстрадные парни взяли его на вооружение. Я не говорю про белорусскую эстраду, я про мировую. Не удивлюсь, что где-нибудь через лет пять у этих эстрадников придет мода на пост-панк.

Черепко: «Разболелась голова» — хороша была песня у группы «Песняры».

Либерзон: По Маяковскому?

Черепко: Нет. «А што ж будзе з той галованьки, а можа я памру, памру…», — барабанщик пел. Но это давно было, году в 1969-м.

KYKY: Как вы пережили период 27 лет?

Либерзон: Ты имеешь в виду Клуб 27? Так нас туда не пустят. Я даже не помню, как я проходил период — честно. Наверное, тогда ярлык помог. Наверное, кто-то приглашал меня пройти в клуб, а я не заметил человека с пригласительным.

KYKY: Может быть, у вас внутренний конфликт: Черепко любит «Песняров», а Либерзон — «Верасов»? И это как выбирать между «Битлз» и «Роллинг Стоунз»?

Черепко: Не то, чтобы уж сильно. Кстати, у меня нет тяготения ни к «Битлз», ни к «Роллинг Стоунз».

Либерзон: А я вообще не люблю стадионные группы, которые нравятся большому количеству людей, U2 и прочие. Никогда не любил. И даже группа, у которой есть потенциал лет через пять стать стадионной — мне не нравится. Вызывает сначала отторжение, а потом я понимаю, почему. Этот момент прослушивания сложно описать словами, но он срабатывает сразу: элемент массовости. Вот этот поп. Не арт-поп, а такой поп настоящий.

Черепко: Да ты сноб потому что!

Либерзон: Это не снобизм! Я же слушал релизы новых групп, абсолютно неизвестных: ты понимаешь, что вот эта и эта песни мне нравятся, а вот эта тоже нравится, но она будет стадионной.

KYKY: Разве не каждому белорусскому музыканту надо собрать Минск-Арену?

Либерзон: А что мы там будем делать? Я, наверное, даже что-то усложняю, чтобы отсеивать лишних людей с зажигалками.

KYKY: Сейчас уже телефонами светят.

Черепко. Еще хуже. Зажигалки красивее. И пожароопасно.

Либерзон: Разве у нас музыка для большого количества людей — ты что?

Черепко: Можно, конечно, скосить денег. (К Либерзону) Один разочек, может?

Либерзон: Ну, для этого надо в корне все менять. Я один раз со Штерном играл для полного Дворца Спорта.

Черепко: Это сколько человек?

KYKY: Четыре тысячи.

Либерзон: Там было полностью все забито: балконы и партер.

Черепко: Я для четырех-пяти тысяч как-то играл на фестивале «Пустые холмы». Ничего особенного от этого не испытал. Ну, есть звук — интересно, конечно, когда ты звучишь громко. Мы играли для достаточно смешанной аудитории, которая в принципе хорошо реагировала, но никакого уж такого чудовищного кайфа и отдачи по сравнению с более мелкой площадкой я не испытывал. Не настолько я тщеславен.

Есть люди, которые хотят играть, чтобы народу было столько, чтобы уже вау — это для особенно озабоченных своей персоной. Чего-то в нас не хватает эдакого. Вот тысяча — это да. И ощущение примерно то же, то есть народу много. Но ты понимаешь, что в большей степени это тот народ, который понимает суть происходящего.

KYKY: Вы можете купить билет на концерт другой группы и поехать куда-нибудь в Германию?

Черепко: Я ездил на Sonic Youth, Editors и Interpol.

Либерзон: А я нет. Я раздумывал над этим вопросом.

Черепко: Пока ты раздумывал, они уже все умерли.

Либерзон: Нет, не умерли. Может, еще не родились. Я вообще не очень люблю концерты. Я больше люблю записи, а не живые выступления.

Черепко: Потому что ты со скорлупой, вот ты кто! Боишься соприкасаться с внешним миром.

Либерзон: Разочароваться, думаешь, боюсь? Ничего я не боюсь. Раньше я разочаровывался в том, что делаю, и ходил в депрессии, какой я никчемный и бесталанный. А сейчас такого уже не происходит, потому что я с возрастом каменею.

KYKY: Есть во Вселенной вещи, про которые вы не будете петь? Скажем, про смерть и алкоголизм можно, а про ввод российских войск в Крым — нет? Почему?

Черепко: Это слишком актуально для того, чтобы из этого пытаться быстро слепить горячий пирожок.

Либерзон: Для этого надо быть Михалком, наверное. Или каким-нибудь публицистом. Нам интересны другие категории.

Есть вещи, которые были актуальными в каменном веке и будут актуальны, когда люди станут наполовину роботизированны, с чипом в мозгах. Пока сердечко бьется настоящее — до тех пор будут актуальны. Поверь, все эти проблемы все равно связаны с разумным, добрым, вечным. Когда разум теряется, добро затмевается. Но если бы мы ко всему серьезно относились, в «Клуб 27» мы бы уже давно попали.

KYKY: Почему Ян Кертис покончил с собой?

Черепко: Никого ж не было рядом. Тем более, он наркотики употреблял. Начал колоться, и с ним даже группа не хотела общаться по этому поводу. Но дело же даже не в этом. Чего себе Хемингуэй вышиб мозг? Все склонны в этом видеть какой-тотрагическо-героический жест. Он, возможно, есть. А возможно, нет. Слабость это или сила? Хрен знает. Я вот не собирался. Я только в детстве один раз пытался покончить с собой, и то не получилось. Путем засовывания ног зимой в холодный источник. Чтобы постоять там 15 минут, потом два километра по снежному лесу пройти, а потом очень сильно заболеть и умереть. Такой я выбрал способ. Не быстро, а чтобы я еще успел заметить, как у кровати собрались друзья и родственники. Горько сожалеют, а я им напутственные слова говорю умирающим голосом. Вот такая картина. Вот для этого я собирался покончить с собой. Для красоты.

KYKY: Ты засунул ноги в источник?

Черепко: Я там стоял 15 минут, ну, мне показалось, пока они совсем не одеревенели, и пошел домой по лесу. Дело было в феврале. Очень сложно эту тему анализировать. Потому что не хочется выглядеть человеком, который другого человека, себя таким образом устранившего, цинично обвиняет в том, что он слабак, но и не хочется на пустом месте додумывать за того, кто это сделал.

KYKY: А в чем сила? Откуда ее брать?

Черепко: Ну, есть вещи, которые посильнее меня, но я не буду распространяться. А то каждый: и жук и жаба — будет пытаться ту больку ущипнуть.

Либерзон: Не надо, конечно, рассказывать. Это только при вскрытии должно выпасть. Этот скользкий комочек. Он наверняка розового цвета.