KYKY: Как вы выбираете стихи, которые можно прочитать, скажем, в минском баре Bristle?

Андрей Орлов: Раз на раз не попадает. Когда концерт мой, люди ждут «х*й», «п*зда», «е*аться» и «Надувная Ксения Собчак». Вместе с тем, у меня были концерты, которые выкручивались под настроение аудитории на полную лирику: ни слова мата — стихи про любовь. Это как знакомишься с девушкой: ты не знал, что ее сейчас увидишь, а потому не знаешь, о чем будешь говорить — что умеешь танцевать танго или что у тебя дохера денег. С публикой так же. Да, мне хочется ее увлечь, но я не концертирующий артист в классическом понимании. Многие дружки мне советовали учить стихи наизусть, но я дислексик, и поэтому всегда буду читать по бумажке или с компьютера. И это всегда немного квест, бродилка по глазам и мозгам зрителя, причем, ты не знаешь, кто выйдет из-за угла: баба с бензопилой или мужик в автоматом. Если выйдет баба с бензопилой — я ей резко стих про женскую долю, если мужик с автоматом, я ему про Донбасс — х*як.

KYKY: У вас есть какие-то отношения с Беларусью?

А. О.: Ты никогда не знаешь, какого цвета глаза у соседки через одну дачу, пока тебе не нужно купить у нее дом. Россия считает себя Советским союзом, поэтому вы не удивляйтесь, что русские считают вас составной частью себя. К той же Украине всегда относились как к младшему брату. Это жадный, туповатый и очень смешно говорящий брат-даун, беда в семье, но его очень любят: «Что ж ты опять обосрался, дурак?» Беларусь не меньший брат, чем украинец, но отношение к нему психологически иное. Он не дебил, а простак: не смотрите, что он в метро не знает, куда пятачок опускать, это тетки нашей мамы, бабы Гапки сын: полный рот картошки, крестьянин в косоворотке, белый аист летит, язык как у нас, но смешной. Русским кажется, что все языки, кроме русского, смешные. Так как я читаю на большинстве славянских языков: сербском, хорватском, словенском, чешском, польском — я понимаю, что русский из них наименее славянский. Но мне, извините, через пару лет будет 60, и я рос в стране языковой дружбы, где татарин мог жениться на армянке и нарожать детей чувашей, потому что они жили в Чебоксарах, и когда шли записывать ребенка, их спрашивали: «Как писать? Армяне или татары?» — «А что лучше?» — «Не знаю, у нас все пишут чуваш». Если мы разберем стереотипы о каждой нации, то армяне и грузины будут гомосексуалисты, про чукчей вы сами знаете, а эстонцы до сих пор во всех анекдотах самые медленные. И как ты можешь серьезно говорить о нации, если ничего, кроме анекдота «далеко ли до Таллина» не вспомнить? Или же в лифте спрашивают, какой этаж, и если восьмой, то вопрос: «Белье брать будете?» — лифт эстонский, едет медленно — смешно ведь, да?

Самая опасная херня в том, что как только начинается война, этот смех превращается в ненависть. Я вам говорю точно, как человек, который занимается юмором профессионально. С другой стороны, только юмор, как ни занятно, может ненависть снять.

KYKY: А у вас в стихах упоминается Беларусь?

А. О.: Я сегодня хотел дописать, но не получилось, потому что в самолете уснул: «Песня белорусских пармезан» — про то, как отряд белорусских устриц и лососей выбирается пармезанской тропой в Россию. К тому моменту, как выйдет интервью, я его дохерачу.

KYKY: Стихи быстро пишутся или медленно?

А. О.: Хорошие и длинные — очень быстро, можно написать за час. А плохой и короткий иногда пишется 3–4 дня.

KYKY: Что вы делаете, чтобы ускорить? Муза помогает?

А. О.: Нет, женщина только отвлекает. Про музу — всё фигня. Когда у поэта все хорошо, он пьет, купается в море и е*ётся. Какие нахер стихи? Лучше всего пишется, конечно, на холодной необустроенной даче, когда осень за окном. Знаешь, бывает настроение, как в детстве, когда ты болеешь, лежишь с небольшой температурой с закрытыми шторами, нужно смотреть на полоску света и думать, какой же ты одинокий и как же тебя никто не любит, сейчас умру и никому не скажу — вот это нытное состояние идеально для поэта-лирика.

KYKY: Собчак разве не может быть музой для стихотворения про надувную Ксению Собчак?

А. О.: Это все равно, что сказать, что волк на псарне — муза для Крылова. Или лебедь, рак и щука. Нет, Ксения Собчак — это персонаж, с которым мы просто подружились уже после того, как я написал стихотворение. Она пришла со мной знакомиться в мой День рождения (вернее, ее мне на День рождения подарила Ксюха Соколова). И те же люди, которые до этого на «Литпроме» писали: «С этой лошадью я никогда не сел бы рядом», подходили с книксеном: «Здравствуйте, Ксения, это Эдуард». Собчак подарила мне две бутылки шампанского 1949 года рождения, и эти бутылки были выпиты в туалете клуба в Подмосковье с двумя официантками в тот же вечер.

KYKY: В википедии есть строчка о том, что вы принимали участие в создании партии «Единая Россия». Это что значит?

А. О.: Медведь «Единой России» был срисован с финской банки, в которой моя мама хранит муку с 1962 года — теперь уже можно сказать, не стыдно. Медведя «Единой России» бы не было, если бы не было движения «Единство»: либерально настроенных губернаторов. Нам надо было сделать партию, которая бы отняла 5–6% голосов у «Наш дом Россия» Черномырдина, та должна была проходить на тот момент: либо они, либо коммунисты. Нам нужно было оттянуть голоса у них и оттянуть у коммунистов, чтобы все это дело разбавить.

Так вот медведь. Поскольку сделать рекламу тоже было моей задачей, то нужно было выбирать между двумя позициям: ярославский медведь, который идет на задних лапах с вытянутыми вперед передними (если ему одну лапу опустить и поставить на нее поднос — ресторанный медведь получается), а вторым медведем был пермский бурый: он идет на четвереньках, и у него на спине библия. Я сказал, что если убрать с бурого медведя библию, он перестает быть гербовым символом — какой нах*й медведь без библии? Всем понятно, что это будет полная ерунда. И пока они спорили, поехал к маме поесть пельменей. А у мамы дома была банка, ресурс семьи. Надо сказать, что еще в 1962 году в Финлянции был завод, который делал закручивающиеся банки, в них можно было хранить что-то годами. Так вот, в 1999 году моя мама берет эту пятилитровую банку с мукой и открывает. Я смотрю: оно. На белом фоне крышки синий контурный медведь идет куда-то. Говорю: «Мама, дай мне крышку, я тебе завтра привезу» — «Ты мне ее потеряешь, а такую банку потом не купишь!» Крышка-то с 1962 года, то есть ей уже 37 лет на тот момент было. Я уговорил маму отдать мне крышку, доехал до издательского дома «Коммерсант», где сидел директор дизайн-бюро «КитАрт» Никита Голованов, с которым мы делали эти и многие другие вещи. Он медведя отсканировал (конечно, я крышку у него забыл), и вот теперь этот медведь с маминой банки идет победной поступью.

KYKY: Я слышала, что вы были миллионером. Это правда?

А. О.: И не раз. Я был рекламным магнатом и спекулировал сериалами, которые смотрели все мамы и бабушки: «Моя вторая мама», например. Покупал серию за тысячу долларов в Канне на выставке, а продавал за семь. Я не преувеличиваю, такая была разница: два раза в год приезжаешь в Канн с $300 тысяч на троих, а уезжаешь с двумя миллионами. Помню, как я взял 152 эпизода на 20 минут раньше, чем их смог выкупить московский канал, а потом продал ему же через 40 минут. Напрямую это стоило $9 тысяч за эпизод, а через меня — $7 тысяч, и никто не понимал, почему так получается. Потом начали убивать людей в этом бизнесе, я подумал, что ну его нахер. До сих пор бы торговал, если бы там не завалили человек трех-четырех.

KYKY: Еще в википедии сказано, что вы знакомы с Кастанедой.

Карлос Кастанеда

А. О.: Кастанеда — один из самых невнятных людей, с которыми мне приходилось общаться в жизни. Я ведь говорил с Далай-ламой, двумя Папами Римскими, Жак-Ивом Кусто, который был намного более интересный собеседник, чем Кастанеда. Почему какой-то мудак написал в википедии про Кастанеду — не знаю. Один раз мне какой-то подросток прислал письмо: «Можно, я напишу про вас статью?» Я ответил: пиши, потому что если отвечу «нет», ты все равно напишешь, это открытая энциклопедия. И он написал. Причем, последняя фраза, помню, была: «Холост. Имеет брата». Я никогда в жизни не имел собственного брата. А что до Кастанеды, то я один раз провел почти двое суток в доме пота sweat-house в Мексике. Это глиняная херня типа иглу, где сидят 6–7 мужчин. Вход закладывается, внутри темнота полная, а снаружи разжигают костер, в результате получается такой направленный внутрь жар, и люди потеют внутрь других, то есть ты практически меняешься с ними душами. Но это не баня, никаких гигиенических, алкоголических и блядских целей строение, в отличие от России, не несет.

KYKY: Кастанеда тоже был в этом потном доме?

А. О.: Ну да. Мы с ним пили текиллу, а потом водку. Водки выпили больше. Он сказал мне, что он фантаст, и что ему нравится только первая книга из «Учения дона Хуана». Мое мнение: это единственная книга, которую можно читать до середины, а все остальные он писал по заказу за огромные деньги. Ну, это как вторая серия «Крестного отца» для Копполы, который считал ее самым плохим фильмом, и говорил, что никогда бы не стал снимать, если бы ему не дали $7–8 миллионов, что по тем временам было как $70–80 млн.

KYKY: А почему Жак-Ив Кусто интереснее Кастанеды?

Жак-Ив Кусто

А. О.: Ты знаешь, что Кусто придумал акваланг? Просто потому, что ему надо было плавать глубже. С каждого проданного акваланга Жак-Ив Кусто получал $170, то есть он на своей «Калипсо» плавал не за деньги князя Монако, а благодаря патенту на акваланг — их в мире подается в год больше миллиона. Когда Кусто хотел снимать фильм про байкальскую выдру, я привез его на Байкал. Во второй день знакомства он мне начал показывать эту свою подводную лодку на джойстике: нажал не ту кнопку, мы утопили подводную лодку в Байкале, и фильм стал невозможен. Зато в ту ночь он меня познакомил с Крисом де Бургом, который ехал в Китай по транссибирской магистрали. Через полгода после этой поездки де Бург выпустил песню «Moonlight and vodka, takes me away, Midnight in Moscow is lunchtime in L.A.». Тогда у него была пластинка «Crusader» или «Крестоносец», которую я считаю лучшей его пластинкой. И так как Кусто его хорошо знал, он заставил его у костра под гитару до утра петь эти песни.

KYKY: Каким образом Крис де Бург заехал на Байкал?

А. О.: Транссибирская магистраль идет из Москвы в Пекин. Байкал находится примерно посередине, и все иностранцы, у которых есть деньги, останавливаются в гостинице в селе «Листвянка» на ночь, которую поезд стоит в Иркутске. И вот Крис де Бург, который тогда был молодым 30-летним певцом, туда приехал. Жак Ив Кусто сказал: «е*аны в рот, сейчас этот человек будет нам петь песни у костра!» А потом я подогнал Кусто певца кантри музыки Джона Денвера, уже покойного, который написал песню «Хей, Калипсо», с нее начинается каждый фильм про Калипсо. Потом я несколько раз снимался в роли его младшего сына в «Одиссее команды Кусто», и подарил дизайн своих футболок, то есть мы с ним дружили сильно. Это был конец 80-х — начало 90-х, когда я еще был фрилансовым журналистом, писал в «Комсомольскую правду» и «Московские новости». Я же никогда ничем не занимался серьезно. Мне всегда платили деньги за то, что я люблю.

KYKY: Почему вы начали писать стихи? Значит ли это, что каждый журналист может в какой-то момент все бросить и начать писать стихи? Является ли это вирусом или проклятием?

А. О.: Стихи — это просто умение выражать мысли столбиком. Тот, кто пытается найти в этом что-то сакральное — конченный мудак. Может, мне надоест писать стихи, и я буду делать табуретки — никакое твое дело не является финализацией мечты. Ты хотела стать журналистом — теперь мечтай стать композитором. Стал композитором — мечтай стать лучшим сопрано мира. Достаточно на каждом этапе добиться качества, когда ты узнаваем среди масс. Я не собирался стать поэтом. Просто случайно написал два стиха. Я жил на у*банской даче в Здравнице, куда приехали мои друзья проверять, я их написал или не я, потому что появился какой-то Орлуша, и никто не знал, Орлов это или нет. Вот представляешь: ты был в жопе, и тут приезжает Сергей Мостовщиков, приезжает Игорь Свинаренко. Это сложно объяснить, потому что стихи пишет миллион человек, и тут один стих становится главным, твои друзья к тебе возвращаются и говорят: «Нихера себе, это оказался опять ты!»

KYKY: Это был стих «Зае*ало»?

А. О.: Ну да, еще до журнала «Крокодил». Я как-то странно попал в нерв всем, потому что мои друзья точно не быдло снизу и не экзальтированная eб*нь сверху, понимаешь? Достать в нерв по коленке Мостовщикова, Свинаренко и Дуню Смирнову — они же услышали стих, не зная, что его написал я.

KYKY: Они услышали гениальный стих?

А. О.: Не гениальный, задевший. Тут я прошу серьезной паузы. Я написал два или три стиха, которые я считаю очень хорошими, но к гениальности стих «Зае*ало» не имеет никакого отношения. Например, стих «Про моих странных женщин» я считаю хорошим, потому что он мантрический. В принципе парадоксальная вещь: посмотри, как он выглядит на бумаге. Это же читать страшно: строки стоят ровным рядом, строй признания такой — говори бабе одно и то же все время, молись, это мантра. «Христос воскрес из мертвых, смертию смерть поправ», — только повторив это четыреста раз во время пасхальной службы, ты начинаешь верить! Я же практиковал православие, правда, ушел довольно давно.

KYKY: Куда ушел?

А. О.: Вникуда. От бабы можно уйти к другой бабе, а можно вникуда. Я тебе сказал, что это совершенно случайно вышло. Я не конструировал стих «Про Моих Странных женщин», но в результате получилась конструкция, на которой может держаться очень многое: часть твоей жизни должна быть структурирована, а часть — бардаком. Если бы все это было написано столбиком, получилась бы китайская по*бень, гадание и-дзинь. Но мне даже сейчас издали смотреть страшновато, потому что нет ощущения, что это сделал я. Я увидел, как это стихотворение выглядит на бумаге, только когда оно было в книжке напечатано.

KYKY: Мы остановились на мечтах, которые надо менять раз в несколько лет, чтобы не было скучно.

А. О.: Тут не про скучность разговор. Вот ты кем хочешь стать, когда вырастешь?

KYKY: Писателем хочу, когда вырасту.

А. О.: То есть ты хочешь написать х*евую книгу, чтобы она никому не нравилась? Хер с ней, что она никому не нравится, зато можно получить премию «главная книга Беларуси», и может быть, 9-е место в главных книгах России. Знаешь, я последние десять лет не выпускаю книги. Я лучший свой стих написал с утра, когда плыл на пароходе из Генуи в Буэнос-Айрес через океан. Писал для девушки, которая в тот момент была моей невестой. Написал, порвал на кусочки, выпустил, и он так красиво летел.

Вот для этого и существует поэзия: каждая буква моего лучшего стиха летела отдельно вслед за этим пароходом. И девушка никогда не узнает, что там было написано, и я никогда не вспомню.

KYKY: Вот это точно похоже на байку: вы могли придумать, что это был лучший стих!

А. О.: Поверь, я знаю, когда пишу хорошо и когда я пишу плохо. Я же не мудак. Я знаю, чем хороший стих Пастернака отличается от плохого стиха Пастернака, чем хороший стих Бродского отличается от плохого стиха Бродского — и не надо мне говорить, что они все хорошие. Когда вы читаете книгу поэзии, вы всегда себе выбираете два стихотворения, которые случайно оказываются затерты, или с закладкой цветком.

KYKY: Зачем вы его порвали?

А. О.: Это был импульс, может быть, акт искусства.

KYKY: А вы себя не боитесь? Того, что вы по сути — разрушитель?

А. О.: Я себя считаю совершенно не значимым участком в жизни человечества, так же как человечество считаю ничего не значащим моментом в жизни земли. Все христианство и мусульманство имеет не большее значение, чем один муравей, который проложил самую короткую дорогу к муравейнику, и по ней за ним несут травинки, жучков и паучков. Я поэтому, может быть, и не печатаюсь. Восемь миллионов мудаков скачало стих «Зае*ало» — он от этого не стал ни хорошим, ни стихом. Да, это позволяет мне зарабатывать какие-то деньги, но это не имеет отношения к значимости. Ты думаешь, ты часть человечества? Ты биологический хлам! Ни об одном мертвом человеке никто не вспомнил на следующий день после его смерти. Они просто перестают быть.

KYKY: А Иосиф Бродский?

А. О.: Начнем с того, что я бы отдал все, чтобы меня не помнили как Бродского. Потому что он последние 25 лет своей жизни писал полную херню. Попробуй почитать «История двадцатого века», где есть стихотворение на каждый год — читай не как Бродского, а просто как текст. Более занудной и никому не нужной по*бени просто нет. И так же со всем, что писал Бродский после того, как уехал из Советского союза. Были хорошие стихи, но было и много того, что написано для иностранцев, для какого-то заработка. Я, конечно, и сам пишу стихи для рекламы, я шесть или семь лет каждый день на радио «Бизнес ФМ» писал стишок по новости: вставал в 7 утра и вместо отжиманий смотрел в интернете новости. Некоторые из стишков были смешные, за них не стыдно. Но я не буду из этого что-нибудь читать, издавать или переписывать. Это был просто веселый тренинг, как шутить в компании друзей. Но возьми Маяковского: «Лучших сосок не было нет, готов сосать до старых лет» — хорошие стихи. Понимаешь, да? Они хорошие.

KYKY: А почему Маяковский застрелился?

А. О.: Потому что он поселился на Лубянке и ходил смотреть, как людей расстреливают. Под домом был подземный ход — там же один подвал от Детского мира до Политехнического музея. И досмотрелся, ублюдок.

KYKY: Не может этого быть!

А. О.: Ответь мне на вопрос: разве в Москве есть адреса ближе к Лубянке, самому страшному адресу Москвы, чем Музей Маяковского? Их нет. Для чего человек селится именно там? Если я живу возле цирка, я хочу смотреть, как еб*утся клоуны. Если я живу на Лубянке, я хочу смотреть, как расстреливают людей. Пролетарский поэт ходил смотреть на допросы и на расстрелы, а потом писал стихи: «Ваше слово, товарищ маузер». Он действительно после 1918 года стал конченым коммунистическим краснопузым быдлом, в котором нет ничего от Маяковского 1908 или 1913 года, который писал «А вы ноктюрн сыграть могли бы». Нет, Маяковский и Есенин для меня после революции перестали существовать. Есенин — просто крестьянское мудло, такой Ваня Охлобыстин.

KYKY: Охлобыстин, согласна, чудовище. Но он же не был им, когда вы работали с ним в журнале «Столица»?

А. О.: Он всегда был чудовищем… Может быть, сейчас пройдет мини-мутация русских, потому что кто-то должен отказаться от всего этого погромного сообщества. По генотипу русской национальности не существует. Белорусская существует, а русской нет.

KYKY: Почему?

А. О.: Русский язык — это просто язык победителя. Ты победил мордву — теперь они русские, победил чувашей, победил Сибирь. Любой этнический русский может восстановить свои корни только по переписям татарским времен Орды, тогда как любой казах знает свои корни до 13 века.

Русских просто нет как национальности, и в этом проблема: чтобы показать миру, что он существует, русский готов вы*бать все.

Смотри: в Петербурге не может быть ни одного питерского интеллигента, потому что они все живут в чужих квартирах, и владельцев этих квартир они расстреляли. Не может быть русского крестьянства, потому что его уничтожили. Белорусский крестьянин может делать сыр и масло, а русского крестьянина уничтожили в 30-е годы. Поэтому не может быть русского масла, молока и сыра.

KYKY: Так белорусский и украинский тоже был порезан хорошо в 30-е.

А. О.: Во-первых, позже. Во-вторых, в меньших количествах. В третьих, вы ближе к земле, и у вас меньше территория, поэтому проще возрождаться. Если на маленькой земле ты разбрасываешь семечки, они всходят, и у тебя все равно получается маленькая клумба. Если же ты разбрасываешь по большой территории, они все по одному подыхают от расстояния. Беда России — ее размер, это еще Чехов сказал. Своим голосованием в 2014 году Россия доказала, что она не имеет морального права существовать. Я имею в виду Донбасс, Крым и все остальное.

KYKY: У вас были проблемы с российской властью?

А. О.: Никаких. В советское время я один раз сидел в тюрьме, но это было связано с валютой. Я никогда не изображал, что это связано с диссидентством или протестом против режима. Да и сегодня ты можешь найти в ютубе запись концерта в Театре эстрады, который Миша Ефремов начал со стиха: «Что бы и кого я не любил, говорю ответственно и хмуро — я один из тех, кто подло сбил самолет, летящий до Лумпура», — Миша читает в полном надрыве мой стих, который я написал через день после сбитого боинга. Никто не сказал нам ни полслова. Его же прочитала Лия Ахеджакова на «Эхо Москвы», причем, сама это сделала, ее никто не просил.

А сейчас я вспоминаю те карикатуры, которые мы с Сережей Мостовщиковым печатали в «Крокодиле». Сегодня бы за них людей вешали, понимаешь? «Крокодил» же был реально отмороженный, и все говорили: как это возможно? А нам пох*й было, реально.

KYKY: Я брала его на лавочку в парк и просто начинала гоготать так, что голуби разлетались, этот ваш «Крокодил». На весь город Минск.

Карикатура из «Крокодила»

А. О.: То, что мы уроды конченные — это понятно. Приведу пример. Когда я занимался выборами губернатора на Камчатке, туда летела команда социологов из шести человек. Такие девки, красотки, которые по пути в аэропорт купили себе суши. И когда в самолете начали подавать еду, они раскрыли наборы и начали палочками есть. В первом классе сидел Абрамович, который говорит стюардессе: «Можно мне тоже суши?» — «А у нас нет» — «А что же эти едят?» — «Я не знаю». Девчонки просто едут делать социологию, у них вискарик, суши и еще какие-то котлеты по-киевски, потому что лететь часов восемь. Одной из них, Женьке Зубковой, тогда было лет 19. К ней Абрамович подсел и говорит: «Девочки, где вы взяли суши?» — «Не знаю, попросили, нам принесли». И вот Абрамович ходит по салону, пытаясь выяснить, почему кого-то кормят суши, а его нет. В конце концов он говорит: «Девочки, по-моему, вы меня обманули». А Женька ему отвечает: «Дядечка, нам с вами даже разговаривать нельзя. Мы летим против вас на выборах работать». То есть он Абрамович, а им — пох*й. Не просто пох*й, а реально пох*й, до полного отмороза. История закончилась тем, что Абрамович пересадил их в первый класс, они угостили его этими суши, а потом, когда они не смогли доехать до какого-то района, Женька попросила его дать им шесть вертолетов. «Ну как же, мы летим против вас работать на выборах». И они полетели на шести вертолетах Абрамовича по всей Камчатке. Понимаешь, да?

Дать врагу вертолеты, притом, красивым бабам — он же понимает, что они его вые*ли, когда у него не было суши, а у них были: «Кушайте, дяденка, но нам в принципе с вами разговаривать нельзя, нам Андрей Анатольевич очень запрещает».

KYKY: Ха! То есть это сопротивление, по-вашему — когда просто пох*й, до полного отмороза?

А. О.: Пох*й — это значит, ты выше. Ты не боишься, страха просто нет. Мы как-то делали для бывшего премьера России работу на даче зимой. У моего друга есть бывший пионерский лагерь, и мы там на пять дней с 1 по 6 января заперлись в снегу по уши: даже не выйдешь пописать. А дом был как в рождественской сказке: горит огромный камин, стоит 18 компьютеров, все работают. На входе — охранник. Когда мы заезжали, то дали ему бумагу. Говорим: «Значит так, записывай: Немцова, Касьянова, Севастьянова, — пускать можно. А Жириновского, Путина, Медведева, Суркова, Шойгу — пускать нельзя». Есть левая, а есть правая сторона списка. На третий день к домику подъехал Касьянов. Ты можешь себе представить: мы сидим, пьем хорошее вино, при этом работаем, горит камин. Касьянов говорит: «Охранник меня проверял по списку, но пропустил».

KYKY: Звучит по-идиотски!

А. О.: Ну как? Ты своему швейцару говоришь: вот тебе $100, смотри — не пускать этого и этого. Он сначала не смотрит, кто там записан, а потом открывает: так, Лукашенко не пускать — *б твою мать, что ж такое? Зато Петров идет. Проходите, Петров, вы в левой половине. Придет ли вторая половина, неизвестно, но швейцар думает, что ты владелец мира. При этом он взял у тебя деньги и знает, что должен выполнить приказ.

KYKY: Слушайте, а вы рассказываете реальные вещи? Они звучат как что-то невероятное.

А. О.: Если бы это не было доказуемо, это был бы бред. Писать об этом туповато, потому что все это выглядит как масонский заговор. Так же глупо говорить, что медведь на «Единой России» срисован с маминой банки.

KYKY: Почему?

А. О.: Потому что это часть схемы.

KYKY: Так это правда или нет?

А. О.: Это правда. Но каждый отдельный элемент правды звучит как идиотизм. То, что я всегда общался и общаюсь с первыми-вторыми людьми многих государств — факт. Для многих людей слова Путин, Рейган, Обама, Лукашенко — это из прессы. Но ни в одном из моих стихов я не написал ни слова про людей, с которыми не виделся лично, я, мальчик, родившийся в городе Березняки Пермской области. Может, поэтому стихи и работают. Просто если поэт сел в интернете и думает: х*ли, напишу я про Волочкову, про Собчак, Шойгу и Путина — ничего не получается.

KYKY: Так вы же с Ксенией Собчак уже после стихотворения познакомились!

А. О.: Я с Собчак был знаком, когда она была ребенком. Я с Собчаком был знаком, и с Путиным еще в тот момент, когда ему говорили: «Володя, отвезите Ксюшу домой, и приезжайте назад на банкет, догуливаем».

KYKY: Это было в Питере? Что вы там делали в 90-е?

А. О.: Я получал за наш с Мостовщиковым журнал «Столица» премию «Золотой Остап». Ты же видела журнал «Столица»? Все тогда побаивались Владимира Яковлева, а мне было пох*й.

KYKY: Последний вопрос. Почему у Ахеджаковой, которая прочла ваше стихотворение про Боинг НМ-17 были проблемы со властью, и она оказалась в списке с Макаревичем, а у вас, автора этого стиха, проблем не было?

А. О.: Так они в принципе зайцев вычеркивают. Я имею в виду власть. Был анекдот хороший: идет волк по лесу, похмелье с утра. Встречает медведя: «Так, в 8.15 ты приходишь к кривой сосне, обнимаешь ее лапами, поворачиваешься к лесу задом, я прихожу и тебя е*у». Идет дальше — лиса. «Лиса! Рыжая, какая приятная встреча. Так, в 8.25 у кривой сосны, лапками обнимаем, хвост поднимаем, я тебя е*у, потом разворачиваемся, и соответственно, оральные ласки». Та плачет, но что сделаешь? Ничего. Идет волк дальше — барсук. «Барсучела, давно не виделись! Полосатый, как я рад тебя видеть, ты не представляешь. Значит, смотри: в 9.15…' Барсук говорит: «У меня жена рожает!» — «Нет, погоди, я сказал 9.15, кривая сосна». Барсук: «Лапками?» — «Лапками, передними». — «И хвост поднимать?» — «И хвост поднимать, я тебя е*у как зверя дикого, ты повизгиваешь от радости, а потом разворачиваемся и сосем». Идет дальше, смотрит — заяц, пьяный в говно. «Заяц!» — «В 10.25? Да пошел ты нах*й» — Волк говорит: «Ладно. Зайца вычеркиваем».

Понимаешь? Когда есть те, кто подставляет жопу и поднимает хвост, заяц им не нужен. У них уже есть, кого е*ать. Я надеюсь, что нахожусь сейчас в состоянии вычеркнутого зайца.

Это хорошее название для интервью: разговор с вычеркнутым зайцем. Как сказал Будда Гаутама: победитель живет в печали, побежденный живет в ненависти. Счастлив живущий в спокойствии, отказавшийся от победы и поражения. Зайцев вычеркивать очень легко, если подумать.