Саша Варламов: Барон Мюнхаузен иногда по утрам планировал совершить подвиг в течение дня. Ставите ли вы перед собой такие задачи?

Андрей Дмитриев: Иногда кажется, то, что мы существуем и ставим перед собой задачи по изменению общества Беларуси – уже подвиг. Но у меня нет такого пафоса. Есть понимание того, какими мы сегодня располагаем возможностями. Каждую возможность надо проверять на состоятельность: получится или не получится, делать выводы и, исходя из этого, идти дальше.

Варламов: Не верится, что, просыпаясь, вы тут же начинаете думать о великих свершениях. У каждого человека есть более будничные мотивации для подвигов. Что входит в систему ваших ежедневных подвигов?

Дмитриев: Для меня таким личным подвигом стал возврат к тому, чтобы по утрам заниматься пробежками. Именно преодолевать желание еще немножечко понежиться в постели, ну еще хоть пять минуток поспать… Мои подвиги – это преодоление лени и сомнений.

Варламов: Во имя кого вы совершаете подвиги?

Дмитриев: Во-первых, конечно, во имя детей. У меня три сына разного возраста, и мне хочется, чтобы они жили в Беларуси, чтобы им не нужно было никуда уезжать. Мне хочется, чтобы они были самодостаточными, и чтобы то, что их окружает, делало их таковыми в том числе.

Варламов: Вы бегаете, чтобы они были счастливы?

Дмитриев: Как ни странно, да. Жизнь интенсивна, и если я из нее выпаду по болезни или по физическому состоянию, это почувствуют на себе люди, которые рассчитывают на меня. В этом смысле «быть в форме» – это ответственность перед собой и людьми. Мне кажется, что если ты чем-то руководишь, то иначе воспринимаешь ответственность.

Варламов: Ваши сыновья чего-то ждут от вас?

Дмитриев: Да, особенно младшие. Они ждут, когда я приду и буду с ними играть. К сожалению, баланс моей жизни сегодня оставляет желать лучшего. У нас есть такое правило, что один день в неделю я полностью посвящаю семье. Обычно это суббота. Хотелось бы больше быть со своими детьми. Когда я понимаю, что в них что-то изменилось, а я не заметил – это тяжелое чувство. С другой стороны, есть и другие обязательства, которые тоже важны, и без которых я не буду полноценным отцом.

Варламов: Раз в неделю вы проводите осмотр своих личных владений. А в остальное время кто занимается воспитанием детей?

Дмитриев: Я бы не назвал этот день смотром или строевым парадом. Мы не отчитываемся друг перед другом, а общаемся, разговариваем каждый о своем. Среди недели наши отношения тоже не прекращаются. А что касается того, кто в нашей семье постоянно ею занимается, то тут огромная заслуга Татьяны – моей жены, на ее плечах много всего, и я перед ней в таком вечном долгу… Понятно, у меня возможностей для карьеры больше, чем у нее. Но нашему младшему сыну в декабре исполнится три года, и тогда она станет более свободна. Моя жена – это и друг, и партнер. Мы с ней недавно обсуждали, что давно не были в каких-то клубах, потому что когда есть дети, ты по-другому начинаешь смотреть на отдых и на вечера. Но все эти ограничения не являются обузой. Есть понятие альтернативная стоимость – очевидно, это и есть. Мы с ней поженились в 30 лет, то есть был уже определенный жизненный опыт. Говоришь себе: «Бывает тяжело, но это не жертва, это вклад в будущее, в настоящее. Это же наши дети, нам бы хотелось, чтобы они были счастливы. Если они будут счастливы, то сделают счастливыми и нас».

Варламов: Вы часто спрашиваете детей, что именно им нужно: чтобы у них был папа, с высокими намерениями или им нужен папа, который был бы рядом с ними?

Дмитриев: Моим трем сыновьям: 2,5 года, 4 года и 15 лет.

Варламов: Вполне взрослые и разумные люди… Они имеют право требовать от вас любви, внимания и заботы?

Дмитриев: Я не думаю, что формат требований укрепляет семью. Тут нужен формат договора, понимания, постоянного разговора и согласования, кому что важно. Думаю, именно это и укрепляет семью. А как только ты требуешь – ты начинаешь разрушать. Я могу рассказать о своем сыне, которому уже 15 лет. В этом году он будет поступать в университет, и я поддержу его в любом его выборе. Я уважаю его право самостоятельно решать вопросы, связанные с собственной жизнью… Когда сыновьям меня не хватает, мы садимся и обсуждаем, что я могу сделать, чтобы меня было больше. Это должен быть договор с уважением. В вашем вопросе заложен еще один смысл: когда цель достигнута, ты оборачиваешься и видишь, что ты уничтожил ради достижения своей цели. Такое бывает. Пока ты идешь к цели, надо стараться минимизировать уничтожения и разрушения, но полностью этого невозможно избежать. Но достижение цели все равно важно.

Варламов: Вы появились для того, чтобы сделать карьеру?

Дмитриев: Это звучит иначе. У меня есть внутреннее ощущение того, что я должен делать.

Варламов: Расскажите об этом.

Дмитриев: Я в жизни занимаюсь тем, чем хочу. Моя задача состоит в изменениях общества, страны. И мне это нравится, несмотря на сложности. Мне нравится сама суть процесса, и я уверен, что на Земле я именно для этого. Но я бы не противопоставлял это семье. Это не те понятия, которые между собой конфликтуют. Я переехал жить в дом, и даже этот факт изменил многие моменты в моем понимании жизни белорусского народа, общества, и того, как все устроено.

Варламов: Считаете, что изменить мир возможно? Это не из разряда представлений в сумасшедшем доме?

Дмитриев: Если относиться к этому не как к разовой акции, а видеть набором действий, решений, изменений – все возможно. Не скажу, что это сумасшедшие идеи или планы, но они требуют определенной доли решимости и веры в результат. Не начинать что-то делать гораздо проще, чем начать. Аргументов «против» вначале может казаться гораздо больше, чем аргументов «за», но это не значит, что диспозиция не изменится в процессе. Поэтому решаться начинать нужно. И это касается не только ситуации с политикой в Беларуси. Это касается просто жизни каждого человека, к примеру: открывать свое дело или нет...

Варламов: Вы реально верите в то, что мир можно сделать лучше?

Дмитриев: Да.

Варламов: Тогда вам придется изменить основополагающие принципы существования – «для того, чтобы жить самому, нужно кого-нибудь съесть». В этом мире каждая жизнь существует за счет другой жизни.

Дмитриев: Я не думаю, что для того, чтобы жить самому, нужно кого-то съесть.

Варламов: Расскажите это птичкам, рыбкам, животным, насекомым…

Дмитриев: Но мы не рыбки и не птички, мы человеческое сообщество. Да, здесь нужно выиграть конкуренцию с собой и с другими, но даже для тех, кто проиграл эту конкуренцию – это не фатально, не навсегда. Здесь не уместен пример дикой природы. Там если ты проиграл – умер. В сегодняшнем обществе если ты проиграл, то не получил работу, которую хотел, или не сразу получил образование, которое тебе нужно… Но двигайся дальше, конкурируй, стимулируй себя! И не нужно никого съедать, нужно действовать и развиваться.

Варламов: Как вы относитесь к позиции абсолютного большинства действительно мудрых людей, которые в конце своей жизни искренне заявляли, что самое трудное в этой жизни – жить просто?

Дмитриев: Не знаю, доживу – расскажу. Но мне кажется, лучше делать то, что ты любишь, и развиваться. Зачем кого-то из себя строить? Есть такое понятие в игре, как ложное вложение, когда ты думаешь, что сюда столько вложено, что проигрыш невозможен, и человек продолжает вкладывать дальше и дальше... И такое может быть. А через какое-то время, прилагая огромные усилия, ты все же понимаешь, что это не твое. Тут важно быть честным с собой, начать пытаться делать что-то другое и не бояться этого. Не нужно никого из себя строить, нужно уметь с собой разговаривать.

Варламов: Многие вокруг вас никого из себя не строят?

Дмитриев: Думаю, что многие люди в Беларуси не живут своей жизнью.

Варламов: Но если бы их это по-настоящему не устраивало, то они бы и не жили так, а изменили бы что-то? Когда дискомфортно лежать на правом боку, ты же переворачиваешься на левый или на спину…

Дмитриев: В жизни все немного сложнее. Было бы так просто перевернуться на другой бок – мы перевернулись бы уже давно. Но если мы подозреваем, что пока будем переворачиваться с одного бока на другой, то одеяло сползет или вовсе с кровати упадешь, и лежать иначе будет больнее, то не факт, что нам удастся перевернуться… Тогда многие думают: а не продолжить ли спать на правом боку, пусть и неудобно? Я думаю, отсутствие понимания альтернативы, видения и веры в себя делает человека сверхадаптированным к теперешней ситуации. Даже тогда, когда ему самому эта адаптация идет во вред.

Варламов: Пресловутая белорусская терпеливость – лень обыкновенная?

Дмитриев: Я не считаю белорусов ленивыми. Это, к сожалению, итог неудачного опыта по изменению, который в целом не завершался успехом. Отсутствие истории большого успеха ведет к той терпеливости, о которой вы говорите. Настороженное отношение к изменениям касается не только белорусского общества. Нет такого общества, которое с радостью ответит на любой зов. Почему?

Мы осознаем изменения на уровне слов и идей, но рискуют люди совершенно конкретными вещами: работой, своими детьми, иногда даже жизнями.

Поэтому такое общественное торможение, если можно так сказать, имеет и свои позитивные стороны. Важно, чтобы все было в балансе. Важно, чтобы было не только торможение, но и механизмы, которые в нужный момент запускаются через общественные дискуссии, в том числе примеры успеха. У нас этих механизмов нет, поэтому получается, что сила торможения фактически является главной, основной – и это уже идет во вред.

Варламов: Если не лень, то, возможно, страх? Быть в авангарде значит находиться в полосе риска, а рисковать способны лишь действительно отважные люди. Трусливые чаще выживают, но они живут, постоянно пряча голову в песок…

Дмитриев: В жизни не все так радикально, справедливо и отважно… Это не про трусость и не про отвагу. Это про то, что мы в какой-то момент видим необходимость решиться на действия, или не видим смысла в этой решимости. Если бы у нас отсутствовало чувство самосохранения, которое можно назвать и трусостью, как вы говорите, мы бы просто вымерли. Если нет сил побороть большого зверя, то будет логичным от него спрятаться. Это трусость? Не думаю. Если не знаешь, какие земли ждут впереди и будут ли они плодородны, то логично отправить туда разведчиков, а сняться с места всем лишь тогда, когда на теперешней земле больше ничего не будет расти. И так далее. Это нормальное чувство самосохранения. Важно, чтобы работали разные механизмы, которые в нужный момент это самосохранение немного ослабляют. Сегодня мы видим, что ощущение страха, что будет дальше и что будет через день, – настолько увеличивается при отсутствии понимания альтернативы, что это и создает ситуацию, когда большинство предпочитает переждать. Я бы их в этом не винил. Это надо понимать как факт.

Варламов: Отвага – результат воспитания историей? Если приложить вашу точку зрения к самому революционному европейскому сообществу – французскому, все становится более-менее объяснимо.

Дмитриев: Считаете, что французы не боятся завтрашнего дня? Но именно Франция сегодня создала невероятную систему социальной защиты, и огромные налоги в этой стране идут на обеспечение именно социальной гонки. А это показатель страха перед будущим и попытка каким-то образом его обезопасить. Я бы сказал, что у всего есть крайние формы, и не обязательно делать революцию, не обязательно рубить головы… Когда мы говорим про изменения, то в первую очередь говорим об изменении нашего отношения к жизни и самим себе. И здесь не нужно никому рубить голову, но нужно уметь делать выводы. А это уже разные истории. Если брать кого-то в пример как самого революционного, передового и прогрессивного для нас, то голландцы более отвечают этим требованиям, чем французы.

Варламов: Да, Уленшпигель не белорусская сказка. В связи с «рубить головы» – можно ли считать смертную казнь главным устрашающим оружием деспотии?

Дмитриев: Не думаю. До недавнего времени смертная казнь была узаконена в большинстве Соединенных Штатов Америки и в Европе. С точки зрения истории она только недавно стала отменяться. А это показатель отношения к ценности человеческой жизни. Чем более общество уверено в себе, тем менее оно дает государству прав с собой расправляться. Это как у Людовика XIV. Демонстрация власти, когда наивысшее право – отобрать жизнь другого, казнить или миловать – дарить жизнь. Но современный мир развивается в направлении, когда право на жизнь становится важнее, чем право на власть.

Варламов: Я далек от мысли предположить, что сам народ может быть настолько кровожаден, чтобы желать чьей-то личной смерти. Желание смерти другому – удел примитивных созданий или людей в состоянии аффекта. В связи с этим, какое у вас отношение к смертной казни на территории нашей страны?

Дмитриев: Мы ввели бы мораторий на смертную казнь. Думаю, что это более чем полноценный ответ. Я не вижу удовольствия в том, чтобы казнить и миловать. Я вижу удовольствие в том, чтобы давать людям совершенно новые возможности, которые позволяют им раскрываться, чувствовать, что они не пешки, не «слуги государевы», а они что-то значат.

Варламов: В чем грань между гражданином и подданным?

Дмитриев: Гражданин знает, что у него есть право не согласиться, за которое он не будет наказан и не должен быть наказан.

Варламов: Современное белорусское общество состоит из граждан или подданных?

Дмитриев: Я думаю, на данном этапе у белорусов государство – патриархальное. Не скажу, что они подданные, но гражданского общества нам пока не хватает. Люди предпочитают держаться подальше от всего, что связано с политикой, но все равно возлагают решение своих проблем на государство, которое, как волшебная палочка, может все исправить и устроить. Но государство, каким бы оно ни было демократическим, всегда стремится к наращиванию зоны контроля над обществом. Именно общество является источником смены власти, поэтому у государства всегда есть огромный соблазн использовать этот ресурс. Когда он попадает в руки чиновникам и политикам, то служит лишь для того, чтобы закрепить свое положение во власти. А для этого нужно обязательно отрезать доступ к различным источникам информации, чтобы максимально контролировать людей.

Варламов: Миром правят деньги. Нет денег – нет власти. Согласны ли вы, что политики ставят перед собой основной целью достижение контроля над всеми видами финансовых потоков, для собственного обогащения в первую очередь?

Дмитриев: Мы видим с вами много примеров, когда власть поступает до безумия абсурдно, в том числе теряя деньги и обедняя свое население. Самые громкие примеры: Зимбабве, Венесуэла, когда нет денег даже на то, чтобы напечатать деньги. Но ведь к этому привела именно существующая власть. И в Беларуси сегодня есть примеры мер, которые приводят к обеднению людей и власти в том числе. Надо понимать разницу между бизнесом и властью. Люди, которые попадают во власть, которые становятся у власти, могут использовать власть для личного обогащения, но все-таки главной задачей для них является сохранение своих позиций.

Варламов: Если выбирать между двумя ворами, то не лучше ли отдать предпочтение тому, который не станет отнимать все до последней копейки?

Дмитриев: Я думаю, что лучше не выбирать между двумя ворами, а создать в государстве систему, которая воровство сведет к минимуму. И вот этот выбор между двумя ворами – ложный выбор.

Варламов: Вы идеалист?

Дмитриев: Нет. Раньше был идеалистом, но теперь нет.

Варламов: Считаете, возможно построить общество на законах справедливости?

Дмитриев: Я считаю, можно все построить так, что люди будут чувствовать: отношение к ним более справедливое, чем было раньше.

Варламов: Более справедливое отношение не означает, что все в обществе станут равны?

Дмитриев: А я не верю во всеобщее равенство. Тот, кто не умеет летать, вполне может бегать лучше всех. А тот, кто не умеет бегать, возможно, лучше всех поет. Общество должно осознать, что оно не может диктовать, кому летать, кому ползать, кому бегать, кому прыгать... Право каждого выбрать себе то, что он хочет. Я думаю, что XX век для всего человечества должен был стать хорошим примером того, как опасны идеологии. Неважно какие: коммунизм, либерализм…

Либерализм, к примеру, слишком много взваливает на человека, от этого он слабеет. А коммунизм хочет отобрать у человека абсолютно все.

Любая идеология и политики, которые строят жизнь, исходя из идеологии, рано или поздно нуждаются в том, чтобы исключить неправильных людей, которые не подходят под их «идеальный мир». И мы приходим к ситуации, когда кто-то становится лишним. Думаю, что XXI век – век переформулирования этих постулатов. Дальше будет все сложнее сказать, либерал ты, консерватор, демократ... Нет правильного идеального образа, его нельзя просто взять и впихнуть в нашу реальность. Должен быть здравый смысл. Должны быть какие-то принципы, которые удерживают в нас человечность.

Варламов: Какое у вас отношение к понятию «национальный»? Часто понятия «национальный» и «международный» – просто факт противопоставления. «Национальный» – это когда что-то происходит внутри одной страны. Но если разобраться, то в «Национальной школе красоты», к примеру, даже унитазы должны носить национальный характер?

Дмитриев: Нормальное название, хорошие слова – они указывают на единство. Национальное – это договор разных людей, основанный на ценности своего государства, наличие своего государства. Беларусь – тот пример, где наше национальное формируется неклассическим образом: язык, культура, что называется «кровь» и «почва».

Варламов: Считаете, что Беларусь – страна лишь для белорусов? А как же быть с татарами, русскими, украинцами, поляками, евреями? Все ли они должны говорить только по-белорусски?

Дмитриев: Нет. Я считаю, что в Беларуси в XXI веке важна не национальная идентификация, которая дается нам от рождения, а важна идентификация гражданская. Я – Гражданин Беларуси. Мы можем представить белоруса, который сегодня не говорит на белорусском языке, но он является патриотом своего государства. Я думаю, что вот эта наша возможность построить Беларусь исключительно по принципу языка и культуры, упущена. Это можно было сделать, если бы история пошла по-другому в начале 20… года. Может быть, какие-то элементы могли бы стать более сильными, если бы история пошла иначе в 90-х годах. Но уже сегодня можно точно сказать, что в Беларуси строится гражданский национализм, когда человек – патриот государства. А у государства могут быть разные атрибуты.

Варламов: Патриот противоположен космополиту?

Дмитриев: Нет, совершенно. Для меня патриотизм не может быть противоположностью желанию увидеть разное, новое, умению объединяться с другими мирами и культурами. Патриотизм – не только понимание ценности своего, но и не переоценка того, что есть у других. Типа у них все самое лучшее, а у нас все плохое. Белорусы, особенно социальных сетях страдают именно этим: мы недоевропейцы или недо… еще кто-то. Надо сообщать миру о своих успехах, гордиться ими и на этом выстраивать белорусскую национальную идею. Белорусская национальная идея сегодня состоит в том, что мы, как птица-феникс, постоянно восстаем, хотя, казалось бы, уже нет никаких возможностей. Ценность своего очень важна. Но ты не можешь познать эту ценность, если находишься за забором. Лишь постоянный диалог с другими культурами и является патриотизмом. Нужно переваривать всё это внутри себя, а не растворяться в чужом.

Варламов: Гарсия Лорку в Испании убили не иностранцы. И Валентина Елизарьева в Беларуси отстранили от работы тоже не иностранцы. Творцы беззакония – это наши соседи. Мы ними рядом мы живем, покупаем продукты в одном магазине… Каратель – это врожденная болезнь или приобретенная черта характера?

Дмитриев: Такого рода люди есть в каждом обществе. Либо в государстве выстроена система, которая не позволяет им себя проявлять, либо, наоборот, система дает им все возможности для самовыражения. Есть социальные эксперименты, которые много раз показывали, как быстро цивилизованный нормальный человек превращается во что-то, что даже сложно назвать человеком. Как только меняется среда вокруг него, он начинает действовать совсем иначе. Я думаю, мы видели и в XX веке, и сейчас много примеров тому, когда адекватные, как нам казалось, люди, у которых есть дети, начинают говорить вещи, которые нам кажутся вопиющими. Изменилась среда, в которой они находятся. Каратели – это прямой итог того, на каких принципах основано государство, я имею в виду государственную власть, и то, что она поощряет.

Варламов: Думаю, вы согласитесь, что у власти есть много государственных тайн. Это и во взаимоотношениях с соседями, особенно с востоком, и торговля оружием, и финансовые махинации… Как вы думаете, один человек, ставший президентом страны, которая при всем том является вассалом России, сможет прекратить тайные беззакония?

Дмитриев: Мы должны быть очень осторожны. Беларусь не является вассалом, мы являемся экономически зависимыми, и к этому привела экономическая политика последних 20 лет. Вместо того, чтобы наращивать долю альтернативной энергии, которая сделала бы нас менее зависимыми от России, чиновники всех рангов проводили другую стратегию. Не изменяли саму систему производства, а занимались лишь модернизацией станков, не «модернизировали мозги», не вводили в практику общения английский язык, а занимались бесполезной рокировкой кадров – меняя «шило на мыло»… Вместе с тем, за эти 20 лет выросло новое поколение с другими взглядами на общество, и даже люди старшего поколения стали больше осознавать ценность своей страны. Беларусь и Россия – не одно государство. Несмотря на то, что кто-то еще думает и говорит иначе. И задачей в случае смены власти будет не рубить связи с Россией, а рубить то, что касается взяточничества, государственных растрат, подстроенных под личные нужды. Мы видим, как изменяется мир, как развиваются ведущие экономики, и для того, чтобы изменить что-то внутри страны, надо сделать ряд простых действий. Прежде всего, сделать так, чтобы Управление делами президента перестало быть коммерческой структурой, зарабатывающей деньги везде и на всем. Оно должно заниматься исключительно обеспечением деятельности администрации президента. А если хотите заниматься бизнесом – идите в бизнес. Нужно сделать так, чтобы было поменьше чиновничьих организаций и вотчин, где непонятно, что решается – типа Союза Беларуси и России. Такие моменты, я думаю, можно устранить, тем более, что поддержку можно найти не только внутри, но и в других странах. Но рубить не надо. В таких вопросах резкие движения приводят к тому, что страдает простой человек. Раз уж вы затронули тему межсоюзных отношений – мы по умолчанию уверены, что будем бесконечно нужны России. Но, посмотрите, что происходит в промышленности России, дублирующей наши заводы у себя. То же самое происходит у них и в сельском хозяйстве. Все больше товаров, которые традиционно набирались в Беларуси, она теперь производит сама. Мы должны думать, что произойдет в ситуации разрыва с той стороны. К этому, в том числе, надо быть готовым сегодня. И не терять время.

Варламов: Многие сегодня считают, что нынешняя власть в Беларуси держится исключительно благодаря тому, что Москве это пока удобно…

Дмитриев: Я думаю, что власть в Беларуси держится, пока белорусы согласны с этой властью. Согласны ее терпеть или согласны не обращать на нее внимание – неважно, как происходит легитимизация власти. Но власть держится на внутреннем ресурсе. А вера в то, что власть в Беларуси держится только благодаря Москве – попытка увести разговор в сторону. Те, кто это говорит (а говорят это политические оппоненты), хотят уйти от темы о том, что сделать, чтобы будущее изменилось. Знаете, если ключи от власти Минска в Москве, то что мы можем сделать? Но это неправда, ключи – здесь.

Варламов: Какое у вас отношение к так называемым «просроченным» программам оппозиции? Просроченные – имеется в виду срок годности программ, девизов, лозунгов…

Дмитриев: Я могу говорить лишь о Татьяне Короткевич, ее программа и лозунг были очень кстати, не просроченными. Они будут своевременным в Беларуси еще как минимум 2-3 года. Что же касается «просроченности», то сегодня главный ее лидер – власть. Мы видим невероятное желание вцепиться в прошлое любой ценой и заставить нас в этом жить. Все эти съезды, парады, программы развития промышленности, селекторные совещания – кажется, будто Советский Союз не умер, а сократился до границ Республики Беларусь. Когда сравниваешь происходящее у нас с практиками в других странах, то контраст поражает. Совсем недавно Министерство промышленности отменило плановые показатели для промышленности. С чем это связано? Промышленность не способна выполнить никакой план. А запланировать минус невозможно. Власть в Беларуси очень крепко цепляется за свою жизнь. Конечно, и там есть люди, которые понимают необходимость реформ, их ключевую роль в нашем будущем. Но пока это меньшинство.

Варламов: Насколько «Говори правду» – игра в правду?

Дмитриев: Ни насколько. Это не игра, а принцип, когда государство должно говорить правду своим гражданам. Государство должно говорить о том, что их ждет. Но важна и обратная связь: граждане должны говорить государству правду, не молчать. Вместо того, чтобы хлопать, они должны говорить правду власти о том, что сегодня происходит в каждом доме, что сегодня есть в каждом холодильнике. Когда мы встречаемся с чиновниками, то они говорят, что если никто не жалуется, значит всё хорошо. Это о том, что общество замалчивает многое и позволяет власти выстраивать всё, как ей хочется. Нужен диалог.

Варламов: Если вы придете к власти, что вы сделаете с теми, кто сегодня ей служит?

Дмитриев: Если человек нормально работал на своем месте, выполнял свои функции, то ничего. Если человек замешан в кровавом преступлении, казнокрадстве и так далее, то будет суд, независимое следствие. Только так. Я не являюсь сторонником тотальной люстрации и охоты на ведьм. Когда мы придем к власти, нашей задачей будет успеть провести целый ряд изменений, которые сделают невозможным откат в прошлое. У таких исторических форточек временной лимит очень короткий, и если ты не принял целый ряд важных решений, не объяснил обществу, почему они важны, то потом и само общество открутит их назад. Потратить время на месть нецелесообразно, мы и сейчас не существуем для того, чтобы насолить Лукашенко и доказать, что он плохой... Мы сейчас осуществляем движение вперед, добиваемся изменений в стране. Власть для нас не является целью, она – средство, чтобы эти изменения реализовать и сделать их необратимыми. Только так. Все остальное нужно оставить на усмотрение людям. Если ты считаешь, что кто-то неправильно поступил по отношению к тебе, то подавай на него в суд. Только так правильно – через осознание своей роли в этом процессе, иначе это будет повторение пройденного: одни против других.

Варламов: Недавно вы смотрели балет «Маленькая смерть». Когда вы станете президентом, то будете поддерживать искусство, или только хоккей?

Дмитриев: Спектакль был чудесный, я всем советую его посмотреть. Я знаю, что были сложности с постановкой, приходилось продираться сквозь ретроградство, но то, что смогли сделать – это здорово! Став президентом, я не буду поддерживать что-то одно. Надеюсь, можно будет создать честную систему государственных грантов. И не президенту надлежит их распределять, его задача – создать условия для появления и существования фондов и бизнеса, которые поддерживали бы и национальную культуру, а не один лишь спорт. Бизнес в Беларуси станет национальным, когда будет ориентирован на эту страну. Но как этого добиться? Через вовлечение его в различные социальные проекты. Когда сегодня заходит разговор о том, чтобы создать налоговые послабления или дать бизнесу право 2% от своей прибыли без налогообложения направлять куда угодно – куда они хотят, любой общественной или культурной организации… Одного этого понимания внутри самой власти еще недостаточно, но я уверен, что мы к этому придем. Государство не может в одиночку поддерживать все. Государство может создать условия, чтобы важные направления имели поддержку внутри страны. Вот как я вижу задачу, когда стану президентом.