Вячеслав: «Командиром моего деда был лейтенант, который пил до потери человеческого облика и издевался над подчиненными»
Мой двоюродный дед служил в войсках МГБ. Это не НКВД, но выделенная из него структура. Я знал об этом с детства. По собственному опыту – ничего особенного не чувствуешь. Хотя бы потому, что советские силовые органы имели очень разветвленную систему и человек, который состоял там, не обязательно участвовал в арестах и массовых расстрелах. Это мог быть и обычный городской гарнизон.
В семье не делалось секрета из данного факта и относились к нему спокойно. С самого раннего детства, сколько себя помню, мы всей семьей регулярно ездили к двоюродному деду в гости, иногда он приезжал к нам. В основном, на праздники. И за столом дед почти всегда об этом рассказывал. Как правило, отдельные эпизоды. Формулировка могла немного отличаться, но в целом содержание было одно и то же. В единую картину у меня это стало складываться примерно годам к 25.
Деда призвали в 1947 году и направили в часть, которая дислоцировалась в Ленинграде. Первые месяцы службы он провел там. Рассказывал, что регулярно проводились учения на Финском заливе, в том числе, и на льду в зимнее время. Однажды деда направили на соревнования по плаванию среди военнослужащих в Москву. На обратном пути он решил заехать домой, увидеть мать и сестру, которые жили в деревне в Щёлковском районе Подмосковья. Из-за этого опоздал в свою часть. Командование предложило ему на выбор два варианта: пойти под трибунал за нарушение дисциплины или ехать воевать против УПА в Западной Украине. Он выбрал второе.
Подразделение, куда его направили, находилось на Ровенщине. Занималось зачисткой схронов, ликвидацией одиночных бойцов и мелких групп противника, поимкой связников. Дед рассказывал, что регулярно и в любую погоду участвовал в прочесывании лесов и хуторов. Или находился в засаде в болотистых и труднодоступных местах, ожидая появления бойцов УПА.
Каждую группу солдат МГБ сопровождали милиционеры. По словам деда, они вели себя трусливо – прятались за чужими спинами и пытались уклониться от участия в боестолкновениях. Прочесывание лесов происходило следующим образом: за группой в два-три человека закреплялся участок, который они обязаны были проверить. В случае обнаружения бойцов УПА, их требовалось уничтожить. Если по каким-то причинам это не удавалось, нужно было преследовать противника до месторасположения другой группы. Иначе свои же товарищи могли донести командованию и обвинить в пособничестве врагу.
Имела место обоюдная жестокость. Было несколько случаев, когда бойцы УПА ловили отдельных советских солдат, уродовали их, нанося жестокие увечья, а затем бросали умирать. В ответ эмгэбэшники, захватывая националистов, привязывали их к дереву, вставляли в человека тротиловую шашку и поджигали. Что происходило с жертвой далее, думаю, объяснять не нужно.
Непосредственным командиром был лейтенант, который пил до потери человеческого облика и издевался над подчиненными. Дед говорил, что хотел его застрелить и выдать это за гибель от вражеской пули. С такой целью он взял несколько патронов из магазина ППШ у убитого бойца ОУН и вставил в свой. Кстати, вопреки стереотипному кинематографическому образу, националисты не были массово вооружены немецкими МР40, а использовали советские автоматы старых серий, 1941 и 1942 годов. У солдат МГБ было то же оружие, но более позднего выпуска. Поэтому, по замыслу деда, экспертиза не смогла бы показать, что убил лейтенанта кто-то из своих. Удобного случая для осуществления этой идеи так и не представилось. А вскоре на смену прежнему командиру назначили нового, и дед отказался от своего плана. Патроны из магазина он выбросил.
В одном из боев дед был ранен в ногу и затем демобилизован. После окончания службы с него взяли подписку о неразглашении. До развала СССР дед действительно никому ничего не рассказывал. Только потом стали известны подробности. Дед много раз рассказывал о самых разных эпизодах своей службы.
Все, в том числе и я, нормально относились к этому и воспринимали его наравне с участниками Великой Отечественной, которые тоже были в нашей семье. К слову, льготы и социальную помощь он получал такие же, как и фронтовики.
Дед умер в январе 2014 года. По его воле тело было кремировано.
Лично для меня есть разница между теми, кто пытал и расстреливал беззащитных людей в тюрьмах и лагерях, и теми, кто в условиях партизанской войны сражался с вооруженным противником. В первом случае мне действительно было бы стыдно. Но если человек не просто выполняет приказ, а ещё и рискует при этом жизнью, то отношение несколько другое. Во-вторых, дед никогда не был идейным коммунистом, как и другие мои родственники того поколения. И, даже слушая его рассказы, было понятно, что служил он там не по зову сердца. Ну и третье: это была совершенно другая эпоха и я, как человек другого времени, сейчас не могу точно сказать, как сам поступил бы на его месте.
Одни действительно верили в сталинские идеи и считали, что повсюду враги народа, шпионы и вредители. Другие шли туда из карьерных соображений. Третьи, возможно, хотели реализовать какие-то свои нездоровые наклонности. А у кого-то просто не было выбора. Не подумайте, к НКВД у меня резко отрицательное отношение. Это карательный орган, усилиями которого в стране была создана тотальная атмосфера террора и недоверия, подавлены все сколь-нибудь свободные проявления мысли. Даже те, кто создавал и обслуживал эту чудовищную машину, не могли чувствовать себя в безопасности. Отдельные позитивные моменты, такие как, например, борьба с нацистскими диверсантами в годы Второй мировой, не могут перевесить данных факторов.
Отношение со стороны родственников к НКВД разное и зависит от возраста. Допустим, мои родители считают, что дыма без огня не бывает и если человек при Сталине попадал в жернова системы, то значит, все-таки было за что. Правда, при этом признают, что среди репрессированных были и безвинно пострадавшие. Табуированной тема того, что дед служил в НКВД, никогда не была. Ее можно было свободно обсуждать с высказыванием разных точек зрения. Сам я не очень люблю рассказывать малознакомым людям о себе, а уж тем более, о своих близких и дальних родственниках. Если уровень общения с человеком достиг момента, когда можно с ним общаться на любые темы, очевидно, что пренебрежения по такому поводу не стоит ждать. Люди все-таки понимают, что не совсем правильно выдвигать обвинения из-за событий, которые происходили за десятки лет до моего рождения, а грехи и подвиги предков – это их персональное дело.
Анна: «17-летние голодные девчонки мотались вдоль линии фронта, перечитывая горы солдатских писем»
Моя бабушка была перлюстратором в военной корреспонденции (прочитывала корреспонденцию людей в тайне от отправителя и получателя – Прим. KYKY). НКВД имел очень широкие полномочия. Вначале войны по комсомольской путевке НКВД (и это не путевка в санаторий, а добровольно-принудительное направление на должность или работы) стала перлюстратором военной корреспонденции. Они – 17-летние голодные девчонки – мотались в почтовых вагонах вдоль линии фронта, перечитывая горы солдатских писем и ставя штамп «проверено военной цензурой». По ее рассказам, это было очень тяжело – и морально, и физически. Представьте, насколько тяжело читать молодой девушке письмо, полное тоски и надежды. А в те времена вряд ли были иные письма. Вся последующая жизнь моей бабушки так или иначе оказалась связана с тем, что она «попала в обойму» НКВД-МГБ: работа в первых отделах оборонных заводов.
Я не хочу задумываться о том, насколько плохо то, что бабушка служила в НКВД – это копание в грязном белье, ей при жизни был неприятен сей факт в своей биографии. У каждого свой крест в этой жизни. Бабушку я любила и уважала. Она была очень открытым и добрым человеком.
Александра: «В 1937 году прадед был причастен к аресту Изи Харика»
В моей семье никто не знал отца деда. От него у деда осталось только одно упоминание – отчество. Дед никогда о нем не рассказывал и старался всячески избегать подобных тем. С самого раннего детства ходил слушок о том, что прадед был зажиточным человеком и служил в структуре НКВД.
Дед запрещал какие-либо поиски о его семье и корнях, но любопытство брало верх. В тайне, по крупицам собирая и спрашивая бывших друзей детства деда, роясь в архивах, я подтвердила версию о службе прадеда в НКВД. Правда, до сих пор непонятно, в какой именно должности он служил и какими были его обязательства. Известно только то, что его боялись люди. Скажу честно, узнать такое не очень приятно. Из уважения к деду мы так до его смерти и не признались в том, что все-таки узнали ответ на вопрос, который нас мучил. Когда с ужасом люди, которые узнали от своих родителей или помнили с детства, рассказывают о твоем родственнике что-то типа: «нашего врача Геньку один раз в октябре ночью прямо увезли. Жена Геньки потом обещала прадеду твоему забить его детей», – мурашками покрывается все тело, и ты начинаешь копаться в себе, выискивая «гены» родственника.
У моей семьи не было особенного отношения к прадеду – мы даже его отчества не знали, дед и прабабушка ничего не говорили нам. Но, узнав правду, моя мама стала очень этого стыдится и стесняться. Были моменты, когда в личных беседах мама с бабушкой допускали версию о том, что тогда было такое время – и всех зажиточных людей режим либо подминал под себя, либо расстреливал. Я понимаю, что время было другое, что человеком, имеющим детей, легко манипулировать, но все равно с этим категорически не согласна. Просто не укладывается в голове, как наш дед мог быть сыном НКВДшника. Наш дед был невероятно свободным душой, умным и честным человеком.
В 1937 году прадед был причастен к аресту Изи Харика – знаменитого еврейского поэта и общественного деятеля, одного из основателей еврейской литературы в Советском Союзе. Мой прадед пропал без вести в 1944 году. Когда началась война, соседи говорили, что он перешел на сторону фашистов и участвовал в расстреле евреев. От НКВДшника до полицая. Опять же, эти сведения взяты в основном от очевидцев, поэтому, как было на самом деле, уже никто не узнает.
Около родного места Изи Харика прадед со своими «коллегами» дали приказ рыть огромную яму 18 еврейским мужчинам. Работа кипела несколько дней. Одним воскресным утром мой прадед с несколькими людьми расстреляли около 927 евреев, среди которых были и дети.
Примерно в пятом классе нас возили в те места с школьной экскурсией. Была весна – серое небо и ледяной ветер, экскурсовод со скучным лицом зевающим голосом рассказала нам про эту трагедию. Спустя примерно 12 лет я ужаснулась тому, что мой предок был одним из исполнителей.
Насколько я знаю, после пропажи прадеда прабабушка была вынуждена с детьми уехать из своего дома. Возможно, боялась мести соседей и других жителей. Но через некоторое время она вернулась обратно, и соседи ей даже помогали – люди понимали, что дети и жена никак не связаны с жестокостью главы семьи. Думаю, что прадед сбежал из-за того, что его могли посадить лет на двадцать как изменника. Этим поступком он облегчил жизнь своей жене и детям – в случае ареста, от них бы все отвернулись.
Я не верю людям, которые говорят, что они не стыдятся родственников-НКВДшников, что они готовы рассказать про это. Как ни крути, это яркое пятно неприятного красного цвета на твоем роду. Эти люди скорее всего пытаются спрятать подальше эту весть, вряд ли кому-то из них на самом деле приятен сей факт. Особенно, когда ты в жизни стараешься придерживаться достаточно демократических взглядов, такая информация становится ударом. Подсознательно тебе приходится думать, что не дай бог перенестись в то время – и ты стал бы таким же.