Каждый по-своему воспринимал революционные события 1917-го года, которые захлестнули Беларусь. Для одних это была настоящая катастрофа, для других – шанс построить новое общество и получить независимость. В такие периоды, как правило, ослабевают механизмы регуляции и саморегуляции общества, а тот, кто оказался на вершине власти, сталкивался с проблемой наведения порядка и организации мирной жизни.

Общественный деятель и меценат Эдвард Войнилович в мемуарах описал свое отношение к происходящим событиям так: «То, что появилось после царизма, не обещало многого и не придавало людям оптимизма и веры, так как основывалось на угодничестве низменным инстинктам толпы…» Этот человек, в честь которого теперь наконец-то назван сквер за Красным костелом, наблюдал гибель и разграбление своего фамильного имения в Савичах, потерю не только ценностей, но и архива, собираемого на протяжении нескольких столетий. Грабили под предводительством большевистских агитаторов дезертиры и местные жители, с которыми Войнилович жил рядом и которым всегда шел на помощь.

Другие рассматривали крушение старых порядков как шанс для национального Ренессанса. В первую очередь это были молодые интеллектуалы. Поэт Змитрок Бядуля описывал происходящее с надеждой: «Беларускі адраджэнскі рух не здолеў зрабіць таго, што зрабіла імперыялістычная вайна ў працягу двух год. Найлепшым агітатарам у справе абуджэння ад сну беларускіх сялянскіх мас было само жыццё – ненармальнае, выбітае з векавечнай каляі… Гэты бурны час быў найлепшай жывой агітацыйнай кнігай…» В период Первой мировой, гражданской и советско-польской войн по Беларуси действовало большое количество разных банд, партизанских отрядов и мелких групп, которые промышляли разбоем, иногда под видом революционной борьбы.

Как лихие 90-е, только на 70 лет раньше

Соблазн испытывали абсолютно все. Вот, что писал домой один красноармеец из-под Орши, 28 июня 1919 года: «…Нахожусь в местечке Краснополье, выгоняем дезертиров и мобилизованных, делаем у евреев обыски, находим много мануфактуры, соли, хлеба, сапожного товару, очень много шелку. Сейчас получаю 350 руб. в месяц и командировочные, но много встречается спекулянтов; с этого возьмешь 1000, а то и более, смотря, что везет; когда что отымешь, продаешь или обмениваешь в деревне на хлеб и сало. У нас четыре пулемета...» Одни и те же люди могли действовать в пользу власти и государства, а в другой ситуации – обогащаться самостоятельно.

В условиях хаоса на просторах былой Российской империи исчезло такое понятие как квалифицированная преступность. Зачем долго и тщательно готовить преступление, вскрытие сейфа под покровом ночи, если можно просто открыто нагрянуть к хозяину, убить его и забрать себе не только сейф, но и все, что угодно? Насилие и пренебрежение к частной собственности совершалось под предлогом революционной необходимости, военного коммунизма.

Газета «Труд» в 1922 году оптимистично сообщала: «Волостной съезд советов в Минской губернии постановил изъять не только церковные ценности, но и ВСЕ (sic!) вообще ценности у граждан».

Дело в том, что любой человек, который почувствовал свободу, неохотно возвращался к нормальной жизни с ее законами и правилами. По мере своего укрепления, советская власть начинала все больше контролировать жизнь общества. Рядовые люди чувствовали свое бесправие, но при этом уровень агрессии был достаточно высоким.

Гендерный баланс

После 1917 года было объявлено полное равноправие, в том числе и участие женщин в политической и общественной жизни. В Минске, еще во время польской оккупации, стали появляться союзы беларуских женщин. Политик Александр Власов, член правительства БНР писал в 1919 году в статье «Жаночы рух»: «Справа беларускай жаночай арганізацыі ўваходзе на чаргу… Якая яна будзе, у якую форму выльецца – час пакажа. Мы верым толькі, што першай яе мэтай будзе пашырэнне нацыянальнай свядомасці, праца для той жа вялікай справы адраджэння Беларусі…» И нужно сказать, что многие женщины не уступали в упорстве мужчинам. Тогда на слуху у всех была самоотверженная борьба молодой учительницы Ольги Якутянки за открытие беларуской школы в Сокольском повете (сейчас – Подляское воеводство, Польша). В итоге она оказалась лишенной польской администрацией средств к существованию, подверглась гонениям, голодала и умерла после тяжелой болезни.

В БССР женщины получили равные права с мужчинами на участие в общественно-политической жизни, могли избираться в советы, работать на фабриках, вступать в Комсомол и ОСОВИАХИМ, могли быть ударницами, спортсменками, отличницами по стрельбе, но их реальное положение и права отличались от декларируемых. При всех переменах, беларуские женщины оказывались незащищенными от произвола и насилия.

Насилие

В 1920-х годах в газетах и журналах БССР в разделе криминальной хроники с завидным постоянством помещались заметки о насилии в отношении наиболее беззащитных и бесправных. Например, в деревне Роги Старобинского района Макар Журавлев жил с Марией, женой собственного брата, погибшего на войне. После того, как Мария от него родила, он указал ей на дверь. А когда суд обязал его платить алименты на содержание ребенка, утопил младенца в болоте. Василий Капец, не слишком довольный жизнью с женщиной Александрой, которая была старше, узнав о беременности, задушил ее веревкой, а затем попытался выдать это за самоубийство.

Экзальтированный комсомолец и декадент Сергей Нагорный застрелил свою спутницу Анну Ломако из револьвера, перед этим долго добиваясь от нее самоубийства в доказательство ее любви к нему.

16-летний Арон Воложинский, узнав, что его подруга Люба Шостак беременна, избил ее металлическим прутом. Мотивировал он свои действия на суде переживаниями из-за «позора» в глазах односельчан. По мнению его родни, виновницей была именно девушка. «Але на абарону Л. Шостак выступае прафсаюз і савецкае грамадзянства, яна не пайшла па коўзкім шляху, на яе баку савецкі суд. Яна раўнапраўны член грамадзянства…». Чтобы не платить алименты другой молодой человек, Антон Черкас, отравил своего ребенка уксусной кислотой – список таких случаев можно продолжать еще долго. Советская власть еще долго не могла справиться с этой агрессией и невежеством, порождавшим столь жуткие и бессмысленные преступления.

Секс и последствия

Поначалу большевики, разрушая старые порядки и ломая классы, считали, что и сексуальная жизнь в новом обществе будет свободной и прогрессивной. Ленин утверждал, что «…в области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции». Однако уже спустя пару лет, радужные надежды Колонтай («секс для революционера – это то же самое, что стакан воды») или Льва Троцкого («семья, как буржуазный институт, полностью себя изжила»), не оправдались, и советская власть взялась за половую жизнь всерьез. Аарон Залкинд, бывший когда-то убежденным фрейдистом, в 1924 году написал «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата», где утверждал, что главным стимулом для сексуальных связей и создания семьи должна служить классовая принадлежность партнеров. Эти заповеди отличались казенной строгостью, чем очень разочаровали ожидания западных реформаторов сексуальной морали вроде Вильгельма Райха. Залкинд в своих половых заповедях предостерегал и от чрезмерной сексуальной активности, которая не позволит молодым людям тратить все силы на строительство коммунизма.

Несмотря на это, творческие люди и богема еще могли наслаждаться жизнью, а большинство простых беларусов продолжало жить патриархальными порядками. Можно ли считать, что эти порядки отличались строгостью и высокой моральностью? Едва ли. По мере проникновения власти в личную жизнь народа, некоторые подробности всплывали на поверхность.

Аборты и религия

Например, в 1924 году состоялся суд над священником Живой церкви, которая возникла в 1922 году при поддержке НКВД, неким Песьковским. Пресса окрестила его «попом-лавеласом». Песьковский, подобно Распутину, собрал вокруг себя секту почитательниц – почти всех женщин деревни – и, как выяснилось потом, обучал их божественной любви и причащал не только словом. Что может происходить в таких группах, прекрасно описал норвежский писатель Вильям Хайнесен.

Когда одна из женщин, Мария Вигуро, забеременела от батюшки, тот вместе с попадьей вынудил ее прервать беременность у известной на всю округу абортистки Антонины Любанской.

Операция закончилась смертью женщины от заражения крови. Власти в итоге использовали этот процесс как повод для очередной компании против священнослужителей. Сам батюшка за то, что лишил семью жены и любящей матери, отделался тремя годами тюрьмы, а «специалист» по абортам Любанская получила два года.

Если в 1920 году в советские власти (одними из первых в мире!) легализовали процедуру искусственного прерывания беременности, то затем осознали, что репродуктивная свобода женщины никак не вписывается в их планы, и наложили на аборты строжайший запрет.

Уроженец Виленской губернии, большевик Арон Сольц, которого называли «совестью партии» утверждал: «Аборт – это злое наследие того порядка, когда человек жил узколичными интересами, а не жизнью коллектива… Советская женщина уравнена в правах с мужчиной. Для нее открыты двери во все отрасли труда. Но наша советская женщина не освобождена от той великой и почетной обязанности, которой наделила ее природа: она мать, она родит!» От женщины требовали быть человеком-функцией, послушным винтиком государственной машины.

Вот и получается, что в пылу современных жарких споров по поводу абортов и гендерного равенства полезно обращаться к отечественной истории ХХ века. Зная, с какими трудностями сталкивались наши предки, сейчас мы можем доказать, что порядки изменились в лучшую сторону. И вовсе не потому, что запретов стало больше.