Сизый рассвет похож на непроспавшегося дворника, который трясущимися руками хватается за тяжелую, как чугунная болванка, метлу. Сейчас он начнет первыми холодными лучами мести грязный, обледеневший за ночь тротуар – если можно назвать тротуаром это месиво из утоптанной земли и щебня. Тут вам не столица и даже не областной центр – провинция отстает от крупных городов минимум лет на двадцать. О комфорте, а тем более о красоте заботятся мало – половина денег бездарно растрачивается на нереализованные проекты, половина оседает в карманах у чиновников.
В моих наушниках играет «Утро всех рабочих» П.Т.В.П., я направляюсь к магазину «Шанс», где обычно с утра собирается та прослойка населения, которую с некоторых пор в Беларуси принято именовать тунеядцами. Причем тунеядцы эти заматеревшие, опытные, положившие здоровье в смертельных битвах с рвущимся вернуть их в ряды работоспособных граждан социумом. Тоже своего рода пассионарии, бунтари без причины. Правда, большинство из них об этом даже не подозревает, руку даю на отсечение – потому что подозревать уже нечем.
Местный бомж Рома и его дядя буддист
На пятачке возле магазина (между собой алкогольная братия называет его «Последний шанс») топчется местный бомж Рома – самый молодой из бездомных в поселке. Говорят, ему еще нет тридцати, а между тем внешне он напоминает сморщенный закопченный гриб, на который смеха ради напялили рваные человеческие обноски с чужого плеча. У Ромы нет ни одного зуба, и пищу он может употреблять только в жидком виде. Увидев меня, он радостно щерится, отчего кожа на лице расползается глубокими бороздами, внутри которых прячется кислая испарина.
– Здорово, Рома, – приветствую его, подходя ближе. – Как дела?
Он кивает, потом бормочет:
– Нешта плохо мне. Сердце болит, бляха.
– Пить меньше нужно, – говорю, – ты же всё, что горит, хлебаешь.
– Не, – Рома крутит головой, и мне кажется, что сейчас раздастся треск шейных позвонков, – Учора тока вино пили с дядькой.
– А где он, кстати? – интересуюсь. – Мне с ним потолковать надо.
Дядька вроде как присматривает за парнем и помогает ему получать пенсию – Рома инвалид, хотя я понятия не имею, что с ним, а спрашивать неудобно. Когда-то они жили прямо здесь, в райцентре, но потом обменяли двухкомнатную квартиру на деревянную халупу и ящик водки где-то в деревне, прожили там одну зиму, после чего разобрали печку в поисках металла, чуть не замерзли насмерть и с тех пор ютятся где придется.
Рома, жалкий и заискивающий, просит:
– Слухай, дай десять тыщ, я отдам завтра.
– Ром, у меня с собой денег нету, – вяло отнекиваюсь, – попроси у кого-нибудь еще.
– Аэээ… – что-то неразборчиво сипит собеседник и уходит в сторону толпящихся у магазина рабочих, собирающихся ехать на объект – через дорогу находится их контора.
Вскоре появляется и дядя Ромы – щуплый мужичок в потертой куртке и штанах, обутый не по погоде в резиновые сапоги. Хотя, приходит мне в голову мысль, вряд ли он обращает внимание на погоду, да и на окружающую реальность вообще. Глаза у него странные – один смотрит почти стеклянно, второй как-то странно подергивается, взгляд его нервный, беспокойный.
– Ну что, – говорю ему вместо приветствия, – Всё, прикрывают вашу вольницу. Слышал про закон о тунеядстве?
Дядька ничего не отвечает, только махает рукой и закуривает. И чего я вообще к нему полез? Полностью отрешенный от мира субъект из той человеческой породы, кого законы в страхе обходят стороной. Его спокойствию позавидовал бы буддийский послушник.
– Что думаешь-то по этому поводу? – пытаюсь все же завязать беседу. – Вдруг возьмут вас всех и прямо от этого магазина отправят на вольное поселение или в ЛТП?
– И шо? – хмыкает дядька одной стороной рта, предварительно запихнув в его черную щель сигарету. – Думаешь, я там работать буду? Я ужо лет десять не работаю на прадприятиях.
– Так вы же вроде с Ромой беретесь за всякие халтурки, – отвечаю. – Руки у тебя есть, что ж ты так?
– А чараз эта дзела усе, – собеседник щелкает себя пальцами по шее. – Хто мяне вазьметь? Паработаю няделю, патом запью – сразу увальняюць. Так и жыву.
– Ну а сейчас-то ты что делать собираешься? – не отстаю от флегматичного пьяницы.
– Сечас пахмялицца нада, вино учора пили.
– Да нет, я про закон, – уже в который раз втолковываю ему свою навязшую в зубах мысль. – Говоришь, что работать не будешь. Так там тебя заставят, церемониться не станут.
– Ага, счас, заставяць, – гыкает мужик каким-то древним гортанным звуком, от которого делается не по себе. – Што яны, бить мяне будуць? Херня усе эта. Ну падержать на том пасялении, да и адпустять. Мне ишщо и лучше – пакормяць, спать уложать. Вон, у магазине булка хлеба десять тысяч! А там хлеб бясплатный. Слухай, дай десять тысяч.
– Нету у меня, – отвечаю я и отхожу в сторону от невозмутимого тунеядца.
Действительно, чего ему переживать? Он фактически бомж, а государство ему предоставит бесплатную койку, станет кормить-поить – чем плохо? Такого не запугать, и бороться с ними, в сущности, бесполезно. Даже если кого-нибудь из ему подобных пристроят на работу, что он там будет делать? Пить втихаря от бригадира? Бездельничать? Валять дурака? Дохлый номер…
Братья Синякины по прозвищу Жбан и Куст
Прямо за углом магазина на корточках сидят братья Синякины, по-тюремному курящие в ладонь. Собственную фамилию они уже давно оправдали на двести процентов: оба страшно худые, с прилизанными белобрысыми волосами, похожие на заморенных в сталинских лагерях арийцев. Зовут их Леонид и Виктор, но местные дали братьям свои прозвища: одному Жбан, второму Куст. Жбан – за то, что Витька мог перепить любого алконавта на районе, а Леньку Кустом прозвали по фамилии его первой жены. Я здороваюсь с парнями, они вяло кивают. Иногда мне кажется, что оба находятся в какой-то перманентной депрессии, сузившей их мир до размеров вот этой самой площадки возле магазина. Скоро уже восемь часов, можно будет купить опохмел, и от нетерпения у братьев трясутся руки. Что делать, организм не обманешь, он вообще очень умный – организм. Требует очередную порцию допинга.
– Не боитесь, что скоро все это кончится? – неопределенно киваю куда-то назад. – Заставят работать, могут на перевоспитание отправить…
Жбан поднимает голову и недоуменно смотрит на меня, словно увидел перед собой эфиопа, потом презрительно хмыкает.
– Где сядут, там и слезут, – отвечает он. Куст философски молчит, не вступая в беседу – тема слишком мелкая для его внимания.
– Пошли бы на работу, и никто вас тронуть не посмеет, – пытаюсь разговорить мрачного Синякина. Но тому, видно, действительно все равно, кто там какой закон принял – его сейчас ничем не проймешь.
Постепенно начинаю понимать, что эта бессмысленная борьба с ветряными мельницами представляет какой-то интерес только для кабинета министра, которым необходимо оправдать свои непомерно высокие по сравнению со средним уровнем зарплаты и продемонстрировать видимость работы.
Неужели они действительно собираются создать из таких вот типов рабочую армию, приносящую стабильный доход? Да завсегдатаи винных точек костьми лягут, но не дадут себя запрячь в хомут, они попросту сложат руки и ничего не станут делать. Прикинуться больными, инвалидами, глухими, немыми, незрячими – короче, сделают все для защиты своей никчемной, жалкой свободы. И глядя на упорную борьбу безработного пропойцы с государственной махиной, бессильной перед ним, маленьким хлипким человечком, начинаешь по-своему уважать его. Это упрямство да в нужное русло…
– Они эти законы каждый день божий принимають, – внезапно подает голос Куст. – А толку? Хоть что-то разве изменилось? Да нихера… Побесятся полгода и успокоятся. Ясно ж, такую толпу в ЛТП не запрачаш, и кормить-поить ее – откуда деньги? Да дажа если пасадять – хай сажають. Адин хер ничога сделать не смогуть. Пасижу да и выду, раз такое дела.
Куст не один такого мнения. Поговорив еще с парой знакомых из местных запойных, я понял, что настроение у них, в общем-то, оптимистичное. По крайней-мере, особого страха не заметно. И правда, чего волноваться? Народ у нас опытный, тюрьмой его не напугаешь, это вам не трусливые европейцы. Посидят, ничего с ними не случится – надо так надо. А вот что потом? Сумеет ли государство признать полный провал своей кампании по борьбе с тунеядством? И стоило ли вообще затевать такую катавасию? Впрочем, те, кто видит мир только из окна правительственного автомобиля, наверное, рассуждают по-другому. Куда уж тут простым смертным…