Вы можете поддержать команду KYKY, оформив подписку на наш Патреон. Выбирайте лот стоимостью от 5 до 100 евро — и получите наш мерч, доступ в закрытый чат с редакцией или другие бонусы.

Чтобы договориться с работниками крематория на интервью, нужно пройти тот еще квест. Почти никто из работников не соглашается на публикацию без согласия начальства. Ну а с начальником Минского крематория у нас произошел вот такой диалог.

– Ваши работники сказали, что без разрешения начальника не могут рассказать о своей профессии.
– Мои работники не хотят говорить о ней. Откуда у вас такой нездоровый интерес к крематорию, вы не задумывались?

И дальнейшие просьбы становятся бесполезными, потому что человек примеряет на себя костюм бетонной стены и предлагает почитать журнал с названием, похожим на «Гаспадыню». Благо, интернет в нашей стране более дружелюбен, чем директор крематория.

Я написала шестидесяти шести людям. Большинство призналось, что указали такое место работы, потому что, на их взгляд, это отличная шутка. Люди игнорировали мои сообщения, некоторые сразу блокировали, а самые общительные отправляли к начальникам. Объясняют они свой совет тем, что их работа достаточно стигматизирована, так что они просто боятся сказать что-то лишнее, чтобы никого не испугать. Несмотря на убеждение, что все профессии нужны и все профессии важны, многие крематорщики скрывают от знакомых и друзей, где они работают.

«До крематория я был могильщиком. И скажу вам, это намного хуже»

Дмитрию 34 года, у него в профиле много фотографий вместе с женой, на которых они дурачатся. Он машинист ритуального оборудования. И он уверен, что работники крематория – участники очень тайного процесса, ведь они последние, кто видит тело человека.

Дмитрий Рязанов: «Я не люблю рассказывать о своей работе, потому что для людей это некое развлечение. Для меня это сугубо сакральный ритуал, ведь я тот, кто, так сказать, ставит точку с физическим телом человека. Работаю в крематории четыре года, до этого был могильщиком. И скажу вам, быть могильщиком  намного хуже. Сам процесс от прощания родственников до заколачивания гроба и засыпания его песком мне всегда казался каким-то очень долгим – казалось, что эти десять минут тянутся вечно. Но и конечно, смотреть на то, как закапывают твоего родного человека – мягко говоря, так себе. В крематории ты не видишь этого процесса, и мне кажется, это намного легче. Я сам давно для себя решил: только кремация, никакого погребения. Но опыт могильщика мне был полезен: я стал более циничным по отношению к смерти вообще. А все остальное – это всего лишь работа.

Работаю в ночные смены, в мои обязанности входит доставка гроба с телом от прощального зала, процесс сжигания тела, выгреба несгоревших костей и гвоздей, а потом перемолка костей и помещение праха в мешок. Вообще я человек верующий и всегда перед сжиганием тела и после крещусь, читаю про себя Отче Наш.

Лично я ощущаю покидание души. Это процесс сложно описать, каждый раз чувствуешь некий холодок по спине. Не думаю, что это страх, просто холодок. У нас бывает за смену по 20 кремаций, работы хватает. В моем крематории есть и организатор похорон, и продавец атрибутики, и гример иногда приходит. Отдельно даже есть зал, чтобы поставить свечи, еще есть батюшка, которого рекомендуют организаторы родственникам усопшего. Текучки кадров у нас нет, все тут задерживаются надолго. Но вот, прошлый организатор похорон ушла в декрет. Многие клиенты удивлялись, что стоит беременная женщина и произносит поминальную речь.

Я никогда не сжигал несовершеннолетних. Когда работал могильщиком, натыкался на похороны детей, три раза. Одному ребенку было два года, второму двенадцать, а третьей девочке было четыре. Девочка погибла в автомобильной аварии. Кстати, эти похороны и стали для меня точкой отсчета. Сразу решил уволиться – а знакомый предложил в крематорий перейти, там как раз нужен был человек, штат расширялся.

Меня многие спрашивают, почему я все время кручусь в ритуальной теме. Изначально я пошел туда ради денег, но сейчас понимаю, что вся эта похоронная тема затягивает. Я выполняю свою работу хорошо, считаю её высокооплачиваемой. Не все мои знакомые знают о месте моей работы. Я был удивлен, когда моя мама сказала, что нет ничего хуже работы крематорщика. Ведь я уже говорил, лично для меня работа могильщиком намного хуже. Ты полностью доверяешься машине и периодически смотришь, все ли в порядке – заглядываешь в окошко [печи]. Помню, когда первый раз пришлось в окошко заглянуть, казалось, что я увижу горящие части тела. На самом же деле, ничего такого там не видишь. Механизм так налажен, ты только видишь, что процесс идет, пламя бушует. Все происходит очень быстро, обычно человек среднего телосложения сгорает примерно за час. Потом тщательно выгребается прах, а несгоревшие косточки отправляются в кремулятор. А там уже получается очень мелкий песок – это всё, что остается от человека. В этом деле вполне хватает месяца, чтобы привыкнуть. А дальше уже как по накатанной. Кто-то ведь должен делать эту работу».

«У нас работает уборщица, очень веселая женщина. Она выгребает прах с противня в ведро»

Рабочая инструкция крематорщика выглядит впечатляюще. В списке «должен знать» больше двадцати пунктов – в том числе порядок и длительность кремации трупов и устройство печей. Вадим работает в крематории уже четыре года, но так и не смог до сих пор сам выгребать прах и говорить о детских кремациях. Он сходу попросил не спрашивать о детях.

Вадим Кабанов: «Я попал в эту профессию по знакомству, у моей мамы свой ритуальный магазин. Хоть и моя семья напрямую связана с печальной темой, мне не очень нравится рассказывать о своей профессии. До крематория я работал резчиком памятников. А по образованию я вообще юрист. Перейти в эту сферу меня соблазнила, конечно, зарплата – ну и тишина. Смотри за оборудованием – и всё. На крематорщика не нужно учиться специально, у нас работают люди с разными судьбами и образованиями. Текучки нет, недавно только один мужчина на пенсию ушел – ему быстро нашли замену, взяли молодого парня.

Когда мне задают вопросы про кремируемых детей, я сразу обрываю диалог, не могу про это говорить. Мне тяжело очень переживать такое. И не хочется даже вспоминать. У меня вообще появилось правило: год рождения не запоминать и, по возможности, не смотреть на эту графу. С нашими печами в крематории разницы нет, кого сжигать: ребенка или старика. В некоторых же печах, когда кремируют детей, температура должна быть другой, не такой, как у взрослого человека. Иначе от тела ничего не останется.

У нас работает уборщица, очень веселая женщина. Вот с ней у меня договоренность: за небольшую оплату она выгребает прах с противня в ведро. Сам до сих пор никак не могу привыкнуть видеть эти недогоревшие косточки, да и боюсь увидеть личные предметы усопшего. Понимаю, что в такой температуре мало что из вещей может остаться. Но все равно присутствует какое-то жуткое чувство.

Уборщица с помощью магнита выбирает гвозди из косточек, которые остались от гроба. А когда уже все это перемалывается в специальной машине, остается песочек, который не так страшен.

Я и сам это делаю, но когда есть возможность попросить уборщицу, отдаю эту задачу ей. Запаха гари или жареной плоти нет, но, бывает, чувствуется запах переламывающихся костей. Он чем-то похож на запах, который стоит, когда стоматологи сверлят зубы.

Своей будущей жене я не сразу признался, кем работаю. Немного стесняюсь своей профессии, да и не очень люблю темы, связанные с ней. Хотя у нас на рабочих местах все культурно, никто не пьет и все психически уравновешенные. Тут же при приеме на работу психиатра проходить нужно. А потом уже никто не требует его посещать. Меня много кто спрашивал, мол, входит ли в обязанность отчитываться перед психиатрами. Но это мифы. И казусов не случалось, да и прах не путали никогда.

Я настроил себя так: это не я сжигаю людей, все делает машина. Я всего лишь контролирую процесс. Для меня самое грустное в этой работе не смерть человека, не сама кремация, а прах, который никто не забирает. Смерть – это естественный процесс, который касается каждого. А кремация – это всего лишь вид захоронения. А вот покинутый прах – это ощущение ненужности. Представляете, каково это: прожить жизнь, чтобы тебя даже некому было захоронить! Моя профессия научила меня спокойствию, как бы странно ни звучало. Ведь я вижу, во что в итоге превращается человек, и понимаю, что всех нас ждет такая участь».

«Мозг включил защитную реакцию, долго воспринимал всё так, будто мы сжигаем мебель»

Александр пришел в профессию, когда ему был всего 21 год. Парня отчислили из ВУЗа, а сфера похоронных услуг всегда была прибыльной. Так что ему захотелось подзаработать.

Александр: «Жизнь так сложилась. Я вроде бы пришел поработать ненадолго, а в итоге уже семь лет здесь. За это время женился, у меня даже ребенок появился. Я не могу назвать свою работу тяжелой, всё уже на автомате. Когда делаю её, просто отключаю мозг. Это как тягать балки на  стройке, только мне нужно кремировать. К нам ведь прибывают уже мертвые люди, которым ничем не поможешь. Для меня намного хуже работа врачей скорой помощи. Ведь у них не знаешь, чего ждать от каждого следующего вызова. Это и аварии, и болезни, и несчастные случаи, и всякие бытовые штуки. А когда сражаешься за жизнь и проигрываешь, то тут уже грустишь и рефлексируешь. В нашем же случае ничего уже не поделаешь.

Когда пришел в профессию, мне было любопытно, почему каждый человек умер, особенно если молодой. Сейчас уже и знать не хочется. Совсем маленьких детей я не кремировал ни разу, кремировал подростка шестнадцати лет. Ничего тогда не испытывал. А вот когда сам стал отцом, начал относиться более эмпатично – видимо, благодаря сыну появился смысл жизни.

В крематории не такой большой состав персонала: несколько машинистов, организатор похорон и уборщица. Все молчаливые и понимающие. На самом деле, мой мозг сразу включил защитную реакцию, он долго воспринимал все так, будто мы сжигаем какую-то мебель.

Понемногу начал привыкать – и понял, что тут сжигают людей и что их горе никаким образом лично меня не касается. Я всего лишь провожаю их в последний путь.

Самое жуткое в моей профессии – из костей выбирать гвозди и другие железные предметы. Туда может попасть даже протез от зубов, так бывает у стариков. Вот это для меня психологически сложновато, становится не по себе. Раньше было сложно смотреть в окошко и наблюдать, как проходит кремация, но это я уже переборол. Через окно ты имеешь прямого контакта, а тут собственными руками через магнит в костях копаешься. 

Сыну расскажу о своей профессии, когда он подрастет. Почему бы и нет? Мои родные и друзья в курсе, где я работаю. Могу даже свободно шутить на эту тему. Да и супругу не смущает место работы. Но я сам не особо общительный человек, и если придется менять работу, даже не представляю, куда податься, – очень привык к тишине. И благодаря работе стал еще больше ценить свою семью. Я же вижу, как быстро обрывается жизнь и как быстро от человека не остается ничего».