Как я стала санитаром и в чем суть этой работы

Первые два курса в медицинском университете – это фундаментальная медицина. Тебя пичкают огромным количеством информации. Сидишь за книжками и не знаешь, зачем это надо. В принципе, я шла в медицинский без иллюзий, бабочек в животе, розовых соплей и влаги на глазах. Реально было скучно, трудно – и ни отдачи, ни удовлетворения. А потом, в августе 2015 года, я устроилась в приемник. Думала, временно: месяц-два поработаю.

Приемник – это приемное отделение, которое есть в любой больнице. С него все начинается. Человек либо сам приходит, либо его привозит скорая помощь, потом он регистрируется и поступает. В БСМП (больница скорой медицинской помощи – прим. KYKY) приемник довольно большой: две мужские смотровые и две женские. На первом этаже находится нейро-, хирургическая и токсикологическая реанимации. Если пациент слишком тяжелый, его, минуя приемник, везут в реанимацию. В обычном случае приходят врачи из отделений и назначают обследования: анализ крови, УЗИ, КТ, рентген – стандартный аттракцион.

В БСМП, в отличие от других отделений, работа санитара в приемнике заключается не в том, чтобы мыть полы и унитазы, хотя и такое бывало. В обязанности входит санитарная обработка пациента при поступлении, забор одежды, переодевание. Если необходимо, обрабатываешь от педикулеза, а потом сжигаешь эти волосы в ведерке. Доставляешь пациента в отделение и водишь на все обследования.

БСМП как санаторий

Я не знала, что у нас в стране все так плохо в отношении маргинальных слоев общества. Их так много! В Минске людей столько нет, сколько их привозят. Такое ощущение, что есть какой-то респаун, где они не заканчиваются. Как можно так бухать, ребята? Как можно доходить до такого состояния? Возможно, проблема в том, что всех таких «клиентов» свозят в БСМП, потому что другие больницы дают от ворот поворот.

Сидит этот бедный хирург в три часа ночи, можно представить его состояние. А перед ним лежит, простите, биомасса. За это все ненавидят врачей скорой помощи: ну зачем вы это привезли? А они привозят, потому что сердобольные люди вызывают «телам» скорую, при этом не понимая, что им надо просто проспаться – и все.

Есть одно отделение, в которое, как правило, пьяные организмы закладывают по ночам. Заходишь туда в это время – и половина помещения завалена бичами.

Да, запах адский. Наутро пьянчуги уходят домой, потому что у них иногда даже поставить в диагноз нечего. Некоторые ездят к нам, как в санаторий. Запоминаешь их по фамилии или каким-то характерным особенностям, вроде как в штанах наяривать.

Что такое «токса» и почему таблетки – не выход

Мои первые сутки были третьего августа. Очень боялась и не знала, чего ожидать. Первый пациент – «токса» или токсикологическая реанимация, то есть алкоголь, медикаменты, часто наркотики. Насколько я знаю, токсреанимация есть только в БСМП. Там три палаты по несколько кроватей. Можно себе представить, насколько там все всегда набито. Токсикология – это страшно. Чуть-чуть не углядишь – и все, у человека полетела печень.

Я захожу в смотровую, и мне говорят: «Раздевай его, это токса». В отделении все лежат абсолютно голые, без ничего. Таков порядок. Вещи либо описываются, либо их забирают родственники. И пока я его раздеваю, слышу, как врач собирает анамнез. Мужику уже лет под пятьдесят, и это была попытка суицида – медикаментозное отравление. Он выпил каких-то таблеток, причем, просто от одиночества. У него не было семьи, жил один. Это был мой первый когнитивный диссонанс. Я считала, что парасуицидами балуются 16-летние девочки на почве неразделенной любви. А тут передо мной – крепкий мужик, и его кладут в реанимацию, потому что он хотел умереть.

В те же сутки часа в 2-3 ночи прямо к нам заезжает парень на велосипеде. Кидает его, бежит, потом падает плашмя на пол и лежит звездой. А я, такой маленький и наивный ребенок, подхожу: «Мужчина, вам плохо?» Тыкаю пальчиком. И понимаю: надо что-то делать! Мы с напарником усадили его в кресло, он весь обмякший был. Везу в приемное отделение. Казалось бы, ничего не предвещало беды.

И тут человек, который секунду назад вел себя как овощ, резко вскакивает. Видно, что-то переключилось в голове. Он бежит на пост медсестры, начинает все громить. Орет, как будто его режут. Я понимаю, что все это происходит в нескольких метрах от меня, и огромная агрессивная масса может просто убить. Так на первых сутках могла закончиться моя жизнь.

У нас обитает милиция, они всегда дежурят: без них мы бы просто не справились. Парня начинают скручивать, еле-еле это удалось трем-четырем людям. При этом он кричал что-то вроде: «Держите его, он сейчас вырвется из меня». Судя по всему, у него было что-то по психической части, потому что потом в голове опять переключил тумблер, и он овощем опал на пол и лежал. Потом опять кто-то щелкнуло – вскочил. Ему вызвали ему психбригаду, которые приезжают на подобные вещи. Тогда я перепугалась, конечно, очень сильно.

О чем нельзя говорить маме и в чем крутость «кроксов»

Первое время все это было для меня в новинку, и хотелось делиться с родными: в себе держать невозможно. Я рассказывала все маме, а потом поняла, что это мероприятие вредное. Такое говорить нельзя: мама не хотела меня пускать на работу. Почему? Представьте, каков процент пациентов с вирусом иммунодефицита человека и гепатитом С. А ты контактируешь с их кровью. Не только в перевязочной, потому что кровь из них просто сочится – она везде. Мне пришлось купить дорогущие «кроксы» резиновые. Первое время я ходила в босоножках, но потом поняла: когда на тебя падает утка с дерьмом – это не очень приятно. Через «кроксы» особо ничего не попадает, так что у нас эту обувь почти все носят.

Поступающие в приемник часто больны, причем они даже сами могут не знать об этом. Каждый раз ты не представляешь, что человек вытворит в следующую секунду и когда его кровь окажется на тебе.

На последнем дежурстве, во вторник, меня задели рабочей иголкой. Я просто почувствовала укол, и вся жизнь перед глазами пронеслась. Но все нормально, обошлось. Перчатку даже не прокололи.

Чуть позже поступил неадекватный пациент с ЧМТ (черепно-мозговой травмой – прим. KYKY). Держали его впятером, с охраной, но, тем не менее, пока медсестра набирала кровь, пока ушивали рану, он умудрился парочку раз всадить нам ногой, головой вертел. Представляете, как тяжело работать в таких условиях? Так и себя можно иголкой прошить случайно.

После этого я сняла перчатки и вижу: на пальцах, под ногтями кровь. Ясно, что это не моя. Не знаю, как она туда попала, может, перчатка порвалась. Твою мать… Это всегда большая лотерея. Произойдет что-то плохое или нет. Естественно, сразу побежала обрабатывать перекисью, септоцидом. Когда на коже нет открытых ран, не страшно: помазала и все. Тем не менее, не можешь же об этом не думать. А мужик, конечно, потом еще и обматерил всех нас.

Смерть в мешке, маты и безразличие

Интересно наблюдать, как в медицинском работнике меняется его натура. Поначалу ты совсем другой. Но за год с тобой происходит столько метаморфоз, что становишься чем-то невероятным. На заре медицинской карьеры я не думала, что это так быстро происходит.

Помню, привезли тяжелую бабушку на реанимационный зал. Ее пытались откачать всячески, но, тем не менее, она «отошла». Я смотрю: врачи уходят, сестры уходят. Я стою, жду, что дальше будет. Пришли санитарки, начали раздевать ее, стоят себе, болтают. И тут до меня доходит, что бабушка умерла. Как? Они загружают ее в этот черный мешок, кладут на каталку – и все.

Прихожу в свое отделение, вижу ее родственников. Они подходят ко мне и говорят: «Ой, девушка, а как вещи можно ей отправить?» И ты стоишь, знаешь, что эта бабушка только что «отошла». Ей уже не нужны ни памперсы, ни мобильный, ни другие вещи. В тот момент мне нужно было делать покерфейс, хотя слезы на глаза наворачивались. Я говорю: «Вы знаете, я из приемника, нужно обращаться к врачу», – и убежала быстрее. В туалет. И заплакала. Сразу – ассоциация с моей бабушкой, которая умерла год назад… Таково первое впечатление о смерти, когда только что видел человека живого, а вот его уже перекладывают в черный мешок.

Потом еще дедушка был, я его мертвого раздевала. В принципе, на своей работе я постоянно раздеваю людей. Но они живые. Даже если они в коме или просто без сознания. А тут я его раздеваю, и вроде, как и многие наши пациенты, он не реагирует на меня, но все-таки мертвый. Он даже еще теплый, но, черт побери, мертвый!

Что касается всяких штук типа сострадания, милосердия … Я не думала, что это уходит настолько быстро. Первое время было интересно. Пока везешь кого-нибудь до отделения, он мог всю историю своей жизни рассказать. Ты идешь: «Вааа», – с открытым ртом и офигеваешь. Все это надо переваривать: вот девушка со СПИДом, а вот бабушку избивает сын… Потом это тебя уже грузит, грузит, постоянно грузит, и ты думаешь: «Заткнись, пожалуйста, я больше не могу это слушать». Работа с людьми очень утомляет.

Я стала замечать, что превращаюсь в чудовище. Почему я так сильно матерюсь? Пришла в первые сутки и поняла, что такое разговаривать матом – когда иногда проскальзывают нематерные слова. По-другому нельзя. Как сохранить какую-то интеллигентность? Да и зачем? Единственная разрядка – это выйти покурить и поматериться.