Пункт первый. Замки и усадьбы превратились бы в туристические объекты

В Беларуси бывшие усадьбы магнатов разваливаются и ветшают. У государства есть дела поважнее, а большого брата с европейскими грантами на реставрацию исторического наследия – нет. Вот вам краткий ответ на вопрос, почему некогда роскошные усадьбы в глубинке превращаются в сельпо с дешевым сайдингом и оборудуются стеклопакетами под нужды опорного пункта или ЗАГСа. Почитайте блогера Рудакова, автора телеграм-канала «Куда полез», его просто бомбит на темы отношения государства к исторической памяти.

В Латвии все иначе. Замки с 90-х находятся в частной собственности, и владельцы имеют право а) зарабатывать на них, б) параллельно привлекать финансирование на реставрацию. Хороший пример – замок Бирини 1860 года постройки. Здесь даже запах старины сохранили. Никаких тебе стеклопакетов. Лестницу почистили, потолки укрепили, изразцы каминов отдраили от советской зеленой краски. Отец нынешней хозяйки, Солвиты Муйжниеце выкупил бывший советский санаторий у властей Латвии в 1995 году. «Друзья крутили у виска, мол, старик с ума сошёл!», – вспоминает хозяйка. И тут же демонстрирует фото прежних владельцев замка, ныне обедневших – рода Пистолкорсов, один из предков которого спас жизнь шведскому королю. Их герб с перекрещёнными пистолетами вам с гордостью показывают в гостином зале. Замок сдается под торжества, концерты, да и просто на уикэнд можно снять свободный номер.

Пункт второй. В стране бы никого не осталось

Об этом в Латвии не очень любят говорить. Но факт остается фактом: пятая часть молодежи уехала на заработки в более богатые страны ЕС. В маленьких городках в нескольких километрах от моря может спокойно проживать 300 или 500 жителей, собираясь в местном клубе на танцы для тех, кому за 50.

Но стоит начать об этом разговор с латышами, они отвечают вопросом на вопрос: «А вы думаете, если бы вашей молодежи не нужно было получать рабочий Шенген, кто-то остался бы в Беларуси?» Вообще, у беларусов с кучей наших формальностей по прогнозам за три следующие года на заработки может выехать в ЕС до 10% трудоспособного населения. Так что кладем иронию на полку и перестаем подшучивать над тремя с половиной оставшимися жителями Латвии, которые на завтрак, обед и ужин едят ячменную кашу. Мы-то со своими драниками и визами ой как недалеко уехали.

Пункт третий. Появилось бы много туристических центров. В самых глухих деревнях

Поскольку ЕС заинтересован в развитии каждой страны, которая входит в его состав, то можно от государства получить помощь на превращение, например, водонапорной башни или пожарного депо в Лимбажи – средневековом городе, где проводят рыцарские фесты – в туристический объект. Здесь стоят эко-тропы через озера, которые представляют собой дивной красоты деревянные подмостки, мостят велодорожки, открывают туристические инфоцентры. Понятно, что работают в них три с половиной оставшихся в Латвии жителя, но это же здорово, когда у жителей есть работа, и не в сельпо! Возьмите местечко Стайцеле с плавучими островами на озере Унгурпиле.

Появились плавучие острова в 1913 году, когда промышленники сделали из реки озеро, чтобы построить мельницу – большие куски земли с кустами и деревьями стали просто плавать по реке в ветреную погоду. В 1972 году было двенадцать плавучих островов, а сейчас осталось всего три. И пока туристы могут наблюдать чудо природы, на берегу уже построили современный центр для делегаций, презентаций и торжеств. Или посмотрите на ткацкую фабрику в Стаицеле. Конечно, в 21 веке грохочущее производство выглядит диковато. Зато традиция ткать из шерсти народные костюмы – жива.

 

Пункт четвертый. Частные мелкие бизнесы начали бы процветать

Хотя бы потому, что у производителей хлеба, пива, молочки и прочих продуктов первой необходимости не было бы государственной монополии. Например, частная семейная пекарня Lielezers недалеко от Лимбаджи работает с 1991 года. В сутки у них 11 смен, выпускают 5 тонн хлеба. Руководит производством дико симпатичный Валтс. Не нужно годами добиваться аккедитации, чтобы посетить производство: просто надеваете халат и идете вслед за Валтсом, который рассказывает, почему сделанный вручную хлеб вкуснее (машинное производство проще, но не даёт возможности контролировать толщину теста), и почему черный хлеб блестит (корку смазывают крахмалом). На семейной пекарне работает аж 114 людей. Есть и менее глобальный пример частного бизнеса.

Это Имант, хозяин фермы шиитаке в поместье Пуйкуле, который снимает по 2 тонны грибов с ольховых пеньков в сезон. Килограмм стоит 25 евро, продается на крафтовом рынке в Риге, приходят и частные заказы из ресторанов. Угадайте с трех раз, если бы Имант был беларусом, как долго бы он договаривался с сельсоветом, чтобы купить себе в собственность кусок леса? И сколько раз к нему бы ходила санстанция и налоговая? «Как выращивать шиитаке – увидел во сне. Жена болела раком, придумал, как ее лечить, – рассказывает Имант. – До грибов занимался лесохозяйством, с лесом на ты. У меня три сына, шесть невесток и восемь внуков». Каждый ноябрь Имант делает заказ на грибницу в единственном в Европе институте и в марте едет в Татру (Словакия) ее забирать. «Чтобы «порвать грибницу», надо ее испугать. Можно трясти - поэтому в Японии шиитаке хорошо растут из-за землетрясений. Можно порвать грибницу звуком - поэтому у меня тут как-то хор пел». Браконьеров он не боится, а охраной называет местных медведей.

 

Пункт пятый. Бабушки в деревнях выучили бы английский

И продавали бы землянику на дорогах за евро, что для беларуса, с 90-х считающего все цены в долларах, было бы вполне свойской практикой. Да и в конце концов, 40-летние хипстеры станут бабушками и дедушками всего через пару десятков лет – да, все будут знать английский. Осталось дождаться туристов, чтобы было с кем практиковать язык. И главное: если Беларусь станет частью Европы, хипстеры потихоньку начнут возвращаться из своих Германий и Англий. Когда твоя страна не закрыта от мира как пугало, и ехать сюда не страшно, и австралийский турист волей не волей потянется посмотреть: а что же там за Беларусь такая? Кстати, русский язык в латвийской провинции не приветствуют. А говорите по-английски – вас с радостью обслужат местные в любой местной лавочке.

Пункт шестой. Местные бы критиковали «совок», а не пускали по нем слезу

Это, например, происходит в Айнажи, поселке на границе с Эстонией, откуда эстонцы вместе с латышами когда-то выгнали большевиков. Голосование было в кабаке, и все дрались столбами от заборов. Но остались живы. Поселок был настоящим Лас-Вегасом тогда, когда здесь был большой эстонско-латышский порт. А сейчас в Айнажи 300 жителей, и даже море от них уходит (как шутят местные про береговую линию, которая все дальше). Зато пенсионеры поют и танцуют в местном ДК. Вообще, истории о былом величии завораживают, особенно если речь идет про «лесных капитанов», именно так здесь называют моряков. Когда они лет 100 назад выходили в море, единственным ориентиром для них был лес на берегу. В поездки брали поросёнка вместо компаса, привязывали к веревке и бросали в воду – он начинал плыть к берегу. Когда надоело ходить в море с поросенком, то местные моряки, продав картошку в Питере, сбросились по 50 рублей, и открыли морскую школу. С этого времени в Айнажи можно было получать диплом капитана дальнего плавания.

И это был сценарий большой латышской мечты для крестьянского мальчика: в 8 лет ты идешь работать пастухом, в 12 поступаешь юнгой на шхуну драить палубу (причем, капитан имел обыкновение протирать помытую палубу белоснежным платком, и требовал, чтобы тот оставался чистым), и только к 17 годам можешь поступать в морскую школу. Так получались «стальные» капитаны – те, из которых можно было делать гвозди. Если в классическом флоте в команде было 40 человек, то на местном паруснике работало всего 10. Эти латышские капитаны стали известны на весь мир, в каждом порту звучал латышский язык. Пока в начале 20 века не пришли большевики и не выслали всех капитанов в Сибирь. Там они умерли. Теперь местные жители ненавидят большевиков со всей страстью – и каждый турист понимает, почему.

Пункт седьмой. Протестные 20% электората или «пятая колонна» наконец начнут считать страну своей

Пожалуй, добрались до главного. Проблема беларусов – как в глубинке, так и в городах – в том, что мы не считаем свою родину своей. В глубине души, конечно, считаем: можем ходить в бар Kalinouski, носить вещи местных дизайнеров и делать национальные татуировки. Но глобально вот этого ощущения «это моя страна» нет. Беларусы не выбирают себе министров, мэров, участковых и налоговых инспекторов. Кажется, вся страна не принадлежит нам. Откуда, по-вашему, такая критика II Европейских игр? Это праздник, навязанный сверху, на который мы смотрим как на досадное недоразумение – монголо-татарское иго зон гостеприимства, фирменный стиль, к разработке которого не удосужились привлечь приличных дизайнеров, рабская повинность студентов-волонтеров и вездесущие пробки. Понятно, что нигде нет рая на земле, и у нахождения в составе ЕС свои минусы, но самый жирный плюс – в том, что твоя земля становится твоей лично. Ты видишь, как можно на нее повлиять.

Латышей не тошнит от государственных праздников, наверное, потому что никто их из-под палки праздновать не заставляют. А если надо праздновать, то к ним придут и посоветуются: как лучше сделать? Поэтому и дышится легче. Хочешь – делай джазовый курорт Саулкрасты, хочешь – зарабатывай деньги на Юрмале, куда ездят россияне, чтобы красиво одеваться и красить губы. Любой движ оправдан, если ты за него не получишь по голове от местных властей. Кажется: чем скорее мы откажемся от попыток спасти и сохранить Советский Союз, тем быстрее национальную идею примет и полюбит все население страны: от бабушки с земляникой, которая Забицкую в глаза не видела, до студента, который перестанет волонтерить за зачеты на государственном празднике, и будет делать это по собственному желанию.