«Минск создан для чиновников. Его проспекты идеальны для правительственных кортежей. Его сталинки внушают державный трепет, памятники Ленин-Дзержинский как бы шепчут нынешним госслужащим: да, вы такие же значимые, как и мы. А Национальная библиотека приговаривает: а еще вы очень инновационные и продвинутые», — социолог и блогер Сергей Грибановский собрал воедино все эмоции про единственный город на земле, который мы любим и ненавидим с одинаковой силой.
«Я действительно ненавижу Минск. Ненавижу его цены, ненавижу его чистоту, ненавижу его модность, его дорогие магазины и рестораны. Я посещал не так уж много других городов, но никогда еще не ощущал такого отчуждения» — именно в таком, наивно-обличительном тоне высказался о белорусской столице один из моих «живожурнальных» друзей, левацки ориентированный юноша, последователь Маркузе и Фромма с могилевской пропиской. В комментариях под записью в «жж» гневному критику, впрочем, разумно намекнули, что Минск не так уж и плох: во всяком случае, он может похвастаться более широкими перспективами трудоустройства и вариантами культурного времяпровождения, нежели постылая Могилевщина. Однако даже самый благодушный и объективно настроенный комментатор нашел справедливым тезис о «неуютности и отчужденности» единственного белорусского мегаполиса.
«Отчужденность» — это слово, которым сегодня бряцают и те, кто никогда не был леваком и усердным читателем книг Маркса, Маркузе или Фромма.
«Отчужденный» Минск становится таким же повседневным разговорным мемом, как «культурный» Питер или «резиновая/не резиновая» Москва.
Разобраться, в чем же именно состоит особая чуждость Минска, нелегко. «Это просто «холодный» город» — однажды произнес один мой знакомый доктор социологии, видимо, слишком хорошо знавший труды Маркса, чтобы употреблять слово «отчужденный».
О ледяном характере Минска писали многие, но безжалостнее и точнее всего высказался известный музыкальный критик Артемий Троицкий, в одной из своих журнальных колонок сравнивший город с полотнами итальянского живописца Джорджо де Кирико, предпочитавшего изображать исключительно архитектуру в отсутствие людей. «Чистая, тоскливая, безлюдная пустыня» — примерно таков был диагноз Минску от господина Троицкого.
В то время как наши умы от Максима Жбанкова до Артура Клинова пытаются ухватить тонкую метафизику города М, засланные и пришлые без всяких сантиментов демонстрируют жителям и умникам: у города М нет никакой метафизики, есть только одна большая, сталинская физика и полное отсутствие очарования и намеков на волшебство. Никакого избыточного фана и оголтелой массовой движухи. Не город-герой, а город-отстой. Полагаю, ненавистники Минска в большинстве своем жертвы возвышенных ожиданий, причем, как сказал бы один из героев мультфильма «Мадагаскар», слишком возвышенных и слишком ожиданий. Пора, наконец, понять: Минск — это прекрасный, благоустроенный аппаратно-бюрократический city, духовный побратим казахстанской Астаны и южноамериканской Бразилиа. Скучный? Холодный? Отчужденный? Да. Но таковы все чиновники. А Минск и есть город-чиновник.
Брюхастый, в коминтерновском костюме, исполкомовский пельмень с покорно-усталыми глазами и лобными залысинами — идеальный житель столицы, одновременно ее жрец и маскот. Чего от него требовать-то?
Минск создан для чиновников. Его широкие проспекты идеальны для правительственных кортежей. Его пышные «сталинки» внушают державный трепет, сакрализируют власть в духе НОМовского «имею право». Памятники Ленин-Дзержинский как бы шепчут нынешним госслужащим: да-да, вы такие же значимые, как и мы. А Национальная библиотека к тому же приговаривает: а еще вы очень инновационные и продвинутые.
Вольготно чиновнику в столице, но туго потребителю актуальной культуры. В Минске легко найти, трудно потерять и невозможно забыть здание КГБ, а вот с клубами гораздо сложнее: их местонахождение как будто утаено умышленно («Republic», «Граффити», «Пираты» располагаются в странных помещениях, далеко от центра, чуть ли не в промышленных зонах и без каких-либо указателей).
Все культурное в Минске имеет странное свойство не обозначать себя, играть в прятки и мимикрировать: здание книжной ярмарки на Купалы, 27, больше похоже на гигантскую теплицу, а пресловутая «Галерея «Ў» — словно скромная, сказочная избушка, почти резиденция Деда Мороза, скрывающаяся от посторонних глаз за аркой в советском дворике.
Те, кто сетует на «отчужденность» Минска, неправильно понимают его глубинную патриархальную телеологию. Назначение Минска — не окультуривать, а возвышаться, поучать и напоминать, например, про то, что «подвигу народа жить в веках». Если следовать терминологии музыканта Бориса Гребенщикова о соразмерности городов, когда под соразмерностью понимается соответствие масштабов личности городскому ландшафту, то можно допустить, что Минск — город не соразмерный, так как он соответствует только советской монументальной идеологии, но совершенно игнорирует факт существования своих жителей и их величину. Любить это место, как и любить патриархального отца, нужно максимально сдержанно, дабы остаться правильно понятым суровым батькой (интимные чувства лучше приберечь для Парижа).
Самая оптимальная форма взаимоотношений индивидуальных и физических лиц со столицей — это утилитарные, товарно-денежные отношения. Сообразительные провинциалы воспринимают «холодный город» как пункт удовлетворения горячих, насущных потребностей: приобщение к МакДональдсу, посещение Коржа в «Минск-Арена» и так далее. Потреблять в «миллионнике», жить в «стотысячнике» — вот новая белорусская замкадная идеология.
Впрочем, есть резон утверждать, что настоящее культурное потребление в скором времени децентрализируется, и Минск перестанет быть единственным полнокровным участником значимых событий. Госпрактика передачи областным центрам титула «культурной столицы», как бы скептично ее ни оценивали, продемонстрировала желание периферии быть в арт-авангарде. «Бегство искусств» в регионы — часть общемирового тренда. В принципе, сама богема, производящая культур-продукт, все больше склонна отвергать жизнь в столицах и с большим энтузиазмом разворачивает деятельность на отшибе (достаточно оглянуться на восточного соседа РБ, где есть пример удачных новаций галериста Марата Гельмана в русской Перми, а также примеры жизни русских писателей Сорокина, Прилепина, Иванова вдали от московской суеты).
Возможно, в неотдаленном будущем Минск перестанет быть городом холода и отчуждения, так как отчуждать и морозить уже будет некого: все будут наслаждаться жизнью в своих «прогрессивных деревнях» с их теплотой, родственными узами и динамичным культурным процессом.
Сергей Грибановский, рубрика «Места»,