О, обширное, всепроникающее, распинающее «наше образование»! О, вымученная иллюзия эрудиции, о блистательное всезнайство – зудящие побочные продукты усвоения навыков жизни в тюремно-крепостном строе! О, безбрежная в своей шизофреничности, о, принудительно-идиотская задача «стать человеком», о, могучий железобетонный аргумент «надо» (чаще при обстоятельствах «потерпеть») и заманчиво-провокационные проклятия в обратном случае «стать дворником, проституткой или ПТУшником»! О, грандиозная сноровка замещать любознательность оценками (или апатичная капитуляция перед ними), о, холодность олимпиадо-ориентированных знаний и жар дедовщинно-помыкательных методик! О, убийственная скука Учителей нелюбви к себе, к окружающим и своему делу – о, «наша школа» и мы – ее особенные выпускники! «Наше» славное образование…
Величественные и глубинные в своей замшелости взывания к нему, лилейные, бархатистые прикосновения к святыне – эти оды гордости и восхищения слетают с губ воспитанных чувством страха (в том числе, страха перемен, и, может, даже перемен школьных), их вторят те, кому повезло, и кого «наша школа» не повредила сильно, или кто до сих пор испытывает трогательные ностальгические чувства к ней (но в действительности к воспоминаниям о собственном уютном детстве), их часто можно слышать от русскоязычных эмигрантов, непоколебимых в своем желании сравнивать и быть недовольными – о, сильнейшая «наша школа», о, безжалостнейшая в своем разностороннем образовательном неуважении к личности!
«Разносторонность» – драгоценная многогранность – довод, к которому обязательно прибегут, сравнивая «наших» и американских детей, которых «ничему тут не учат». Все это – отдельная легенда, заслуживающая некоторых разъяснений здесь и сейчас, поскольку явление «наша школа» во многом говорит о том, кто мы – жители и выходцы из постсоветских стран, – и чему именно нас обучили. Разумеется, «наше образование» не далось бесследно: есть уцелевшие и, возможно, даже благодарные, и есть пострадавшие – хотя бы от осознания потерянного времени, – но кто, черт возьми, дал нам право считать себя особенно умными и чрезвычайно просвещенными?
Наше высокомерное дикарство, пышно цветущее на почве легенды о самых читающих и высокодуховных людях, легко распознается неспособностью быть адекватной частью цивилизованного общества.
В свете его жизни мы проявляем умение прозябать исключительно в «мире жестоком», в том, где ошибка остервенело перечеркнута красным, где непростительно ошибаться, в мире нелюбви и неприятия, в мире, где качество «толерантный» возносится в стереотип со знаком «плюс», но на деле означает сообщество равнодушных «терпил» – мир, к которому нас готовили с самого детства, замещая в нем чувство собственного достоинства легендой о некой особенной образованности.
«Школа – это прекрасная подготовка ко взрослой жизни в суровом и злобном мире», – даже к моменту моего повторного отъезда из Беларуси школьная социализация в традиционных о ней понятиях («по понятиям»: господь милосердный, насколько всепроникающе ощущение «зоны»!) будет все также опираться на собственную догматичность, на убежденность большинства в ее неизбежной верности. «Мы же как-то выучились, выжили…» – и в подобных открещиваниях меня больше всего впечатляет равнодушно-убогое «КАК-ТО», за которым стоит замалчиваемая трагедия: это «как-то» стало нашей настройкой, нашим содержанием, травмой, сделавшей нас психологическими калеками.
Наших знаний достаточно, чтобы говорить обо всем на свете
Самое интересное, что полученные знания нам действительно пригождаются, но только пока мы живем в мире обещанного мрака, жесткости и зла (в их очевидность нас погружают с самого рождения); можно также бесконечно долго умничать на кухнях в беседах с терпеливыми друзьями: наших знаний достаточно, чтобы говорить обо всем на свете, а заодно не стыдиться глубинным своим анализом покушаться на самое некатегоричное, что есть в этом мире – однако за пределами мрачного мира небывало умный выпускник «нашей» школы довольно скоро ощутит свою дефектность и грузность, и хорошо, если ему достанет праздной любознательности, скрытой некогда от учителей, родителей и общественного мнения, чтобы разглядеть свои изъяны (серьезные увечья порой), пожалеть, подлечить или хотя бы позволить обезболить их в тепле мира дружелюбного и культурного.
За готовностью поддержать беседу об античной литературе или астрономии, за общим представлением о строении клетки бактерии или неожиданным навыком на скорость собрать карбюратор легкового автомобиля, за знаниями алгоритмов и правил построения сложносочиненных предложений, за способностью хотя бы примерно объяснить, что такое ковалентность атома и трехстопный ямб – за всем этим несвязным набором сведений обычно волочится тело «как-то выжившего» выпускника с присущими ему многочисленными комплексами и неврозами, смятениями и метаниями, с неуверенностью в себе, ощущением своей обреченной особенности, с беспричинной депрессией, с припадками агрессивной критики и в то же время (на фоне нежелания что-либо делать самостоятельно) с ярко выраженным ощущением неприменимости, нелепости себя. Поскольку «себя» нет вовсе, нет ощущения проживания собственной жизни, нет навыка принимать свои решения или делать осознанный выбор, и даже шапочного знакомства с самим собой не случалось – такова самая главная особенность «нашего» образования: воспитать еще одно поколение безличных и безынициативных, виноватых и пристыженных, исполнительных и равнодушных, – печальный груз «трагической особенности» не волочится, а, скорее, следует впереди масштабной тягостной эрудиции, и вместо знаний о себе – алгоритмы и отличительные особенности кислоты от щелочи. Подмена, иллюзия, холостая убежденность, раздвоенность сознания: знаменитую «образованность», определяющую нашу особенную одухотворенность и недюжинный ум, мы получаем не только из учебных учреждений – школа жизни в (пост)советском обществе начинается с первой минуты рождения человека.
Еще до того, как ребенок поднесется жертвой жуткому Всеобучу и будет заморожен им (его дыханием, полным равнодушия и ледяных осколков), прежде чем своим взрослением дитя усложнит и без того непростую жизнь каждого в отдельности сотрудника министерства образования, до того, как его понесет по бесчувственным, жестоким рукам, и воспитательница детского сада, женщина нервная, нетерпимая и глубоко несчастная, выскажет пятилетке все, что накопилось в ее покалеченном, не умеющем любить сердце, и еще тремя годами ранее нянечка яслей, человек случайный в своей профессии (как и большинство «наших» выпускников) жестоко, зато в профилактических целях, перетянет дитя описанными колготами, накормит его собственной рвотой приказа «пока не съешь из-за стола не выйдешь» – задолго до всех этих социализирующих обстоятельств малыш получит свою первую порцию «нашего» образования в роддоме, где даже уборщица сообщит ему, что лучше бы на свет не рождаться вовсе, и где его мать, отстранившись от новорожденного, оберегая его от своей «горячей руки», будет тихо лить слезы боли и унижения, он переймет с молоком ее детские обиды и лишения, а после родительскими шлепками, оскорблениями и предательствами со стороны самых близких доберет всю необходимую подготовку к «нашей школе» и, в довершение, научится выживать в травле – или бить, или пресмыкаться. Растерять знания школы «нашего» общества он не сможет до конца жизни, и выпускником будет осознавать лишь шапку айсберга своей «образованности» – о, сверкающая, ослепительная его вершина! О, великое счастье сравнить себя с американцем, не имеющим представления о том, в какой части страны находится столица Буркина-Фасо!
Так и существуем с унылым девизом «надо» и раздутым самомнением
Я, как многие, порой безбожно лукавлю, когда, театрально заламывая руки, задаюсь вопросом, не было бы мне лучше без всех прочитанных книг, обширных разрозненных знаний и морщин глубокомысленности на лбу, на черта мне тот одухотворенный и проницательный взгляд, когда лицо мое выражает усталость, несчастье и потерянность – не проще было бы жить в рядах безмозглого быдла или среди колхозников?
Нет, не проще, поскольку даже чело быдла в моей стране подернуто характерным возвышенным страданием, и колхозник глядит задумчиво, удрученно – каждому больно, словно за весь свет, каждый ноет и жалуется (эта сетующая часть устного народного творчества порой приобретает карикатурную яркость: подойдите к любому зажиточному крестьянину, выковыривающемуся из своего предельно добротного и обширного немецкого автомобиля премиум класса, спросите, как у него дела, он непременно затянет что-то про неурожай, неотелившуюся скотину и набеги партизан на его хозяйство), – «наше образование» повергает в пожизненное несчастье, потерянность и нытье даже тех, кто (по разным обстоятельствам, включая исторические классовые подразделения) не желал быть семи пядей во лбу. И каждый на физическом уровне чувствует напряжение мыслительной деятельности в жмущей ему черепной коробке.
У каждого зуд непризнанности, невостребованности его познаний, ощущение нереализованности потенциала, каждый желает богатств, славы и чествований – здесь, сейчас и без приложения усилий, – потому что уже «достаточно страдали»; мы чувствуем, что мытарствами своей образованности заслужили лучшей жизни.
Дело не в знаниях, а в том, как и зачем мы их получали. Дети не хотят учиться, но «надо», потому что после школы «надо становиться человеком» – выходить на нелюбимую работу или поступать в скучнейшие вузы, «надо» печь хлеб и утверждать градостроительные проекты, «надо» учить новое поколение и «достойно» доживать эту тяжелую и непростую жизнь в жестоком и мрачном мире. «Надо» дожить до пенсии, чтобы отложить на памятник себе, на могильную ограду. Так и существуем с унылым девизом «надо» и раздутым самомнением, но при этом оставляем системе право принимать за нас все решения, касающиеся нашей жизни – важный аспект «славного» образования – СССР исчез лишь в геополитическом виде, в головах же, в воздухе, в быту он по-прежнему «одна шестая суши». И от этого «надо» хлеб у нас серый и безвкусный, как в тюрьме, мебель убогая и неудобная, люди злые и несчастливые, дети рано взрослеющие, нелюбимые, не умеющие любить… Но мы, бесспорно, «самые образованные люди в мире», самые читающие, самые одухотворенные – самые-самые! Мы знаем столицы и созвездия, мы рассуждаем и философствуем – о, привилегия, неведомая большинству жителей стран развитого капитализма!
