«Месяц фотографии», как обычно, растягивается на два. За это время по всяким галереям, креативным пространствам и экс-зданиям заводов проносится десяток мастер-классов и выставок. Для тех, кто не понимает тонкой материи современного искусства, организаторы проводят экскурсии по экспозициям. В этом году под общей темой «Коллективизация» объединилось 16 выставок в 5 городах, в Минске почти все центровые события привезли в новое пространство «Сталоўка XYZ» на Фабрициуса, 4. Там можно посмотреть выставку «Что не умирает, не живет» – документальные снимки похоронных ритуалов Яна Сивицкого и Богуслава Аугустиса. Выставлена здесь и «Лучшая сторона» – выставка снимков из семейных архивов. Чтобы исследовать языческую историю Исландии – «IS(not)», ознакомиться с экспериментом «Вызов на дом», попытаться понять борьбу женщин-активисток за независимость – «Женский эмансипационный проект: между утопией и реальностью (к 100-летию революции 1917 года)» и вникнуть в работу беларуски Ольги Бубич «Больше, чем Я», посвященную феномену «чернобыльских детей», вам тоже сюда. Это только главная часть программы, а про все остальное основатель «Месяца» Андрей Ленкевич расскажет сам.

«Если вы занимаетесь делом, которым в двухмиллионном городе интересуется десять тысяч человек, то это благотворительность»

KYKY: Как организуется выставка?

Андрей Ленкевич: Чтобы организовать всю выставку, нужно собрать большое количество партнеров. Только благодаря участию двадцати партнеров каждый год возможна выставка. У нас нет бюджета, чтобы мы могли сами приглашать кураторов, фотографов и в принципе проводить выставки. Поэтому мы придумали себе такую схему, когда мы объединяем усилия практически всех игроков на поле современного искусства или современной фотографии, которые есть в Минске. Обращаемся к ним и таким образом собираем большой фестиваль. Мы придумываем, кого бы мы хотели позвать из Польши, Германии, Израиля и дальше по списку. И потом идем и обсуждаем наши желания и их планы в институт Польши, израильское посольство, литовское посольство и так далее. «Галерея Ў», Союз фотохудожников и Книжная шафа – такой вот конгломерат.

Работа идет круглый год. На обсуждении возникает какое-то слово, понятие или предложение, вокруг которого все и крутится. В этом году была рождена «коллективизация», потому что работа в коллективах сейчас очень важна. С другой стороны, семнадцатый год – юбилей революции, которая тоже привела к коллективизации и раскулачиванию.

Все затраты на выставку лежат на плечах институций, у которых есть бюджеты на культуру. Это не бизнес-проект. Если бы он был таковым, то главным спонсорам пришлось бы продать две почки, и даже тогда проект бы не окупился. (смеется) Хотя посещаемость довольно большая: каждый год около двух тысяч человек приходит. Часть институций занимается организацией и привозом гостей – мы избавляемся даже от такой ответственности. За участниками выставки стоят посольства, Институт Гёте или польский институт, авторитетные учреждения, у которых много опыта в организации, они понимают, как это делать.

Вообще, если вы занимаетесь делом, которым в двухмиллионном городе интересуется максимум десять тысяч человек, то это, по сути, благотворительность.

Это воспитание зрителя, работа на специфическую группу людей, которая, к счастью, интересуется искусством, в том числе и критическим искусством.

KYKY: Возможно ли продвинуть искусство в массы так, чтобы оно приносило прибыль? Возможна ли монетизация проекта?

А.Л.: Боюсь, что в Беларуси нет. Все упирается в те самые десять тысяч человек. Если мы говорим о бизнесе, мы всегда говорим о клиентах, которые готовы заплатить. Хороший пример – Ван Гог. Ожившие полотна – огромный проект, который ездит по всей Европе, который у нас был показан один раз, хотя есть еще три таких набора. Но он не вернулся в Минск. Это как раз и объясняет, что даже проекты, у которых партнер «БТ-1», не хотят к нам возвращаться.

Проблема не в аудитории, люди здесь ни при чем. Проблема в продукции, которая предлагается. Проблема в вас и во мне. В этом случае – конкретно во мне. То, что мы показываем и рассказываем, интересно небольшому количеству людей. Все закономерно: семьдесят лет в Советском Союзе и железный занавес, тотальное уничтожение людей, связанных с культурой… Есть очень интересный факт: Беларусь – единственная страна, в которой было расстреляно более 90% литераторов, составляющих Союз писателей. Причины понятны, почему такое маленькое количество людей интересуются культурой. Послов культуры просто-напросто убивали или отправляли куда-нибудь в Сибирь.

«Чтобы понять квадрат Малевича не нужно приходить и смотреть на него»

KYKY: И нет никакой позитивной динамики?

А.Л.: Это очень сложные процессы. Боюсь, что нельзя давать прогноз. Но есть примеры крутых проектов, которые показывают, что все может резко повернуться, – как Vulica Brazil. Они сделали две важных вещи. Первая – легитимизовали публичное пространство, искусство вышло на улицу. Вторая – они подняли очень важный вопрос: что мы можем себе позволять в публичном пространстве в искусстве и каким образом? Как устраивается диалог? Кто принимает решение? Кто это устраивает?
С другой стороны, есть проекты, которые представляют современное искусство в чистом виде, как «INDIE». Сама концепция проекта – это уже и есть проект. Это классика современного искусства. В том смысле, что идея – это уже и есть сам проект.

Как его реализовали – вообще неважно! Придумать крутую идею с обменом ключей, в рамках одного коллектива, когда вы настолько доверяете друг другу, что чужой человек может зайти к вам и в вашей квартире делать что-то, как будто бы связанное с искусством – например, петь караоке, наплевав на соседей – это тоже очень мощно.

И, конечно же, выставка с цитатами Светланы Алексиевич, с фотографиями женщин на войне, рассказывающая не столько о гендере, сколько о моменте, который происходит в обществе, на примере украинских событий. Женщина только во время войны, как бы абсурдно это ни звучало абсурдно, может легитимизовать свое положение, равное с мужчинами, только работая военным. Надежда Савченко не работала снайпером, этого не было написано в ее трудовой книжке, это мужская работа. Женщина не может быть в этой профессии. Выставка об этом. Мы к этому еще придем. Вопросы о том, как может чувствовать себя женщина в обществе, возникли у наших соседей. И рано или поздно возникнут и у нас.

В этом вся магия искусства, и современного тоже: чтобы понять квадрат Малевича не нужно приходить и смотреть на него. Вам нужно прочитать то, что написал Малевич. В этом и сила, и слабость. Аудитория должна быть подготовлена к труду на выставке. Это не условная Мона Лиза, где вы пришли и, наверное, что-то почувствовали – хотя я не видел людей, которые что-то чувствовали у этой картины. Это хороший пример великого обмана и огромного пиара.

Присутствие Мона Лизы приносит Парижу два миллиарда евро в год. Это подсчитанный экономический эффект загадки ее улыбки.

Вот ответ, как можно заработать на искусстве. Ну, и на голых женщинах, понятное дело. А современное искусство глубже, чем просто холст, мазок и подрамник.

Беда в том, что у нас практически нет современного искусства. Поэтому очень сложно о чем-то говорить. Один из самых важных для меня художников, пример абсолютной успешности и социальности, – Ай Вэйвэй. Китайский художник, который, если я не ошибаюсь, три года сидит и не может выехать из Китая из-за своей деятельности. Он богатый человек с сильной социальной позицией, не пишущий никаких картин, но на него работает армия. Армия создает его скульптуру, раскрашивает камни, которые он придумал. Ему не нужны мазки, чтобы в Мюнхене завесить весь фасад музея современного искусства рюкзаками в количестве детей, погибших в землетрясении в Гуанчжоу. Он не шил рюкзаки своими руками. Его идея сильнее всего этого. Потом он сидел в секретной тюрьме, а на следующем Венецианском биеннале показал проект, где стоят кубы со сценами того, как он сидел в этой тюрьме. Условный холст – это техника.

KYKY: И теперь вообще все, что угодно, – искусство?

А.Л.: Вы оказались в средневековье, заходите, например, в церковь – и там висят иконы. Важный вопрос: почему это искусство? Что-то создали, чтобы этому поклоняться в рамках определенных практик. Оно еще может мироточить, спасать людей, оплодотворять… Но если это искусство, почему мы не собираем все иконы и не вешаем их в музеях? Кому они принадлежат? Верующим, которые им поклоняются, или всем? Если всем, то давайте вешать их в музеях, не все же ходят в церкви или костелы.

Вопрос кажется наивным, но он очень серьезен. Когда вы возьмете топор или бензопилу и спилите католический крест, как это сделали Femen, – это искусство? Конечно! Но вы скажите это верующим, объясните, что это искусство. Возьмите топор и разрубите икону… Если мы вернемся лет на семьдесят назад – это будет нормальная практика. Иконы жгли, костелы разваливали. В этом и вся штука. Самое важное для нас не получить доход, а добиться того, чтобы человек сам себе задал вопрос. Он уйдет неудовлетворенный, разочарованный, даже растревоженный, но он может начать искать ответы.

«Откройте Instagram, и вы увидите миллионы фотографов»

KYKY: Какой главный тренд в современном искусстве можно выделить?

А.Л.: Пошучу. На днях закончился суд, где фотограф судился с «зелеными» за право обладания фотографией, которую сделала шимпанзе, которая украла у него фотоаппарат, наделала кучу селфи и принесла тем самым фотографу огромное количество денег. «Зеленые» настаивали на том, что шимпанзе имеет все права на снимки, и все деньги и слава принадлежат ей.

Мы находимся в точке, когда общепринятым и понятным становится, что художник не производит окончательный предмет. Он производит смысл, жест, идею. То, как это реализовано в конечном предмете, уходит на второй план. И это меня восхищает. Сейчас на Земле нет человека, кто мог бы дать определение, кто такой фотограф. Раньше все было просто: у вас есть фотоаппарат, и вы уникальны. Более того, ваше умение уникально: вы можете это проявить, сделать кадр, напечатать. А сейчас в чем ваша уникальность как фотографа? Все фотографы.

KYKY: Профессионал опытен, имеет вкус. У него может быть композиционно задуманный кадр. Обыватель тоже может получить классный кадр, но, скорее всего, он получится случайно.

А.Л.: Не знаю. Откройте Instagram, и вы увидите миллионы случайных фотографов. Instagram – это расцвет документальной фотографии. С другой стороны, это расцвет современного ежедневника. Но, однозначно говорить об этом, как о фотографии, я бы не стал. Мало напоминает фотографию во всех смыслах.

KYKY: Instagram убивает современную фотографию как искусство, или наоборот?

А.Л.: Instagram – это эпоха. Он показывает, где закончились фотографы в традиционном понимании и появился вопрос, кто такой фотограф. Такой водораздел.

Два года назад единственное новое слово, которое вошло в British dictionary, – это «selfie». Это тоже ответ о трендах. Хотя селфи появилось, как только появилась фотография. Это хорошая метафора к искусству. Мы не называли никогда это селфи, мы называли это автопортрет. А потом это явление получило свое слово. Что касается трендов, я бы так не говорил. Фотография за последние десять-пятнадцать лет оторвалась от своих корней, от живописи, от графики и стала обособленной. Стала продуцировать свой визуальный язык. Это фантастический момент. У нас на глазах рождается новый вид искусства. И это магия. Рамки сломаны, все дезориентированы, никто не может определить, что такое фотография. Нет этого определения. Хороший пример – фотографии, сделанные для Google Street View. Есть большое число фотографов, как Jon Rafman или Michael Wolf, которые построили себе карьеры на них. Едет машина с роботом и девятью камерами. Камеры снимают потоковое изображение вокруг себя. Есть фотографы, которые просто просматривают этот поток и делают принтскрин. И тут появляется вопрос: робот создал изображение, человек сделал скриншот и вывесил в публичном пространстве в качестве изображения. Мы не говорим даже про фотоаппарат. Технология получения изображения никак не связана с фотографированием. Так почему это фотография?

KYKY: Что нужно сделать молодому художнику, чтобы добиться успеха?

А.Л.: Все очень легко. Выучить английский – потом все станет понятно. Открываются ворота в искусство в глобальном смысле. Ты начнешь читать, ездить, смотреть, разговаривать на языке, на котором говорит большая часть художников и кураторов мира.

Нужно как минимум три-четыре раза в год ездить на крупнейшие мероприятия в мире. Биеннале, фестивали… Туда, где можно смотреть и лично общаться. Без личного общения ничего не получится. Дорога простая, но это циничная и оторванная от слова «искусство» модель. Надо создавать то, что тебе кажется важным и нужным. Рассказывать то, что тебе кажется интересным. Без этого не помогут ни английский, ни поездки. И еще. Не нужно слушать советов. Интуиция – самый главный компас в жизни. Самая большая трагедия – следовать за кем-то, проживать чужую жизнь. Так можно потерять себя.

Важно найти свое место. Когда это происходит, все становится проще, понятнее и спокойнее. И не нужны тебе условные Запад, Венеции и остальное. Слушайте себя, все остальное придет. Но английский стоит выучить.