Часть 1. «Трактор в каждой дырке»

В 1990-е нескольких американских журналистов отправили в Беларусь, чтобы они подготовили рассказ о 10 сентября 2001 года – дате, после которой начнется расцвет демократии и свободных рынков. Страна тогда была известна как последняя диктатура Европы: отсталое просоветское государство, которым управлял бывший колхозный босс Александр Лукашенко. Через два дня после запланированной даты выборов случится трагедия 11 сентября, но мы об этом пока не знали. Корреспонденты из каждого крупного западного новостного СМИ собрались, чтобы осветить выборы в Беларуси – наблюдать своими глазами окончательное падение коммунистического домино.

Я был скромным фрилансером европейского издания Wall Street Journal, редакция базировалась в соседней Латвии. Вероятно, я был самым бессловесным из репортеров, который присоединился к освещению диктатуры, раскинувшейся между бурно развивающимся Евросоюзом и модернизированной Россией. Мне было 24 года и, будучи американским ребенком 90-х, я успокаивал себя тем, что история во всем разберется сама. Это и сделало меня особенно плохим репортером. Русского языка я не знал. Себя я узнал в недавней книге Сюзи Хансен «Заметки о чужой стране» об американцах за рубежом и их заблуждениях. Она писала: «Я бы никогда не призналась и не подумала бы об этом сказать вслух, но, оглядываясь назад, очевидно: в глубине сознания я была уверена в превосходстве эволюционного пути Америки и в том, что все остальные страны пытаются ее догнать».

Это было, безусловно, политикой Wall Street Journal, где реальной наградой для такого фрилансера, как я, были 1500 долларов гонорара, публикация на первой странице и особое чувство престижа – это был титульный красочный текст, чья верстка напоминала букву «А» (она и сегодня остается ключевой особенностью заглавной страницы газеты). Я стал готовить свой титульный текст заранее, пытаясь осторожно развлечь аудиторию Wall Street Journal рассказом об ошибочной, но безвредной попытке маленького государства противостоять мировому маршу капитализма. Во время поездки в Беларусь весной 2001 года я увидел кандидата в текст «А»-класса: гигантское предприятие Минский тракторный завод имени В.И. Ленина, в стенах которого работало 20 000 человек и который производил большую часть тракторов в бывшем Советском Союзе. Верный своей советской логике, завод производил тракторы по внутренним планам, не оглядываясь на требования рынка.

Тракторы убирали снег на улицах Минска, тракторы стояли без дела в колхозах, где не было денег на дизельное топливо и где поля по старинке распахивали при помощи лошадей.

Получить доступ на Тракторный завод было труднее, чем я ожидал. Пока продавцы хвастались продажами на восток и перспективными возможностями работы на западе, руководство наотрез отказалось рассказать мне что-либо про сам завод и не позволило войти внутрь. Однако меня хватило на историю, которая казалась мне смешной и анекдотичной, с насмешливым заголовком: «Трактор в каждой дырке».

Репортеры часто совершают ошибки, и я допустил самые худшие из них в Беларуси. Я понял это позже, и ошибки не отпускают меня до сих пор, потому что многое из того, с чем мы боролись, до сих по актуально: вопросы американской и постсоветской власти, ответственность репортеров, сила публикаций. В частности, меня до сих пор мучит совесть за то, как я поступил с молодым беларуским активистом Алексеем Шидловским в 2001 году. Вернувшись к теме недавно, я обнаружил, что ошибался больше, чем мне казалось тогда. Шидловскому было 22 года, когда я его встретил. Это случилось за пару недель до 11 сентября в полуподвальном кафе, которое было лучшим среди скромного количества ресторанов в Минске. В других местах вне Беларуси формальное и грубое обслуживание казалось бы щемяще советским, но здесь, всего десять лет спустя после падения СССР, было слишком рано для ностальгии.

Шидловский был моим контактом от оппозиционной группы, сформированной для того, чтобы противостоять Лукашенко. Эта группа называлась «Зубр», их логотип был украшен бизоном. Шидловский явно был скандалистом, такой молодой хоккеист в черной кожаной куртке. Его английский был так же плох, как и мой русский, поэтому мы общались на грубой смеси обоих. К моему счастью, Шидловский был более откровенен, чем большинство его коллег – профессиональных революционеров всего мира. Мы выпили воды и съели то, что принесли после салата, а потом он признался мне, что регулярно ездил в Польшу получать деньги от правительства США, которое финансировало «Зубр». Я не был уверен, что понял его правильно, поэтому он повторил это на обоих языках и рассмеялся. Мое сердце забилось быстрее: было дико опрометчиво признаться в этом репортеру The Wall Street Journal. Кроме того, я понимал, что это международная новость. Я покинул ресторан с тем прекрасным ощущением, которое бывает у журналиста, сознающего, что он – единственный обладатель горячей истории. Это была самая большая сенсация, которую мне удалось заполучить за свою короткую карьеру. Я нашел компьютер в местной НГО (неправительственная общественная организация – Прим. KYKY) и использовал его, чтобы записать историю, надеясь не выйти за рамки объема своей обычной колонки на странице 27.

Вот что мой редактор вынес на 3-ю страницу: «Алексей Шидловский – современный европейский революционер. Его оружие – наклейки и уличный театр. Его войска носят стильную черную одежду. Его цель – авторитарный постсоветский президент. Большая часть финансирования его оппозиционной молодежной группы «Зубр» идет от правительства США: «Они переводят деньги в европейские банки в Польше, и мы вывозим их туда», – говорит Алексей». Я больше не видел Шидловского, но история попала в топ моего послужного списка, потому что, как и большинство хороших историй, она вышла правдивой и неудобной. В данном случае – неудобной для американской власти. Я рассказал то, что сильные мира сего хотели скрывать. Я был уверен, что посол США в Беларуси, старый воин по имени Майкл Козак, который до этого работал на Кубе и воспринимал журналистов со скептицизмом, будет зол.

Часть 2. «Мы все наслаждались историей последней диктатуры»

Я отправился домой в Ригу – живое и сверкающее западными ценностями место на контрасте с Минском – через несколько дней после публикации моей сенсации про «Зубр». Вернувшись в Беларусь на освещение выборной кампании, я узнал, что посольство США действительно разъярено. Джон Кунстадтер, помощник Козака, вежливо, но убедительно отвел меня в сторону на неофициальном брифинге. Он сказал, что я был невероятно безответственен. Моя история причинила вред Шидловскому – хорошего парня избили и бросили в тюрьму. Такие публикации всегда имеют последствия, и я должен понимать, на чьей я стороне. Мое сердце ушло в пятки. Я не знал, что отвечать. У секретов была причина, чтобы оставаться секретами, власть не всегда была властью по случайности, стороны не были равны, у правительства США был пункт влияния. Я пробормотал что-то не совсем уместное о том, что это он, а не я подставил Шидловского, и ушел униженным и виноватым. Это были брутальные последствия для чужестранца, воспитанного на американских истинах 1990-х, включавших в себя незначительные драмы и большие победы президентства Билла Клинтона. Я ожидал ясности и триумфа от того, что раскрыл судьбу восточного брата, но ничего этого не было. На протяжении многих лет я думал о Шидловском, время от времени беспокоясь о том, что с ним стало. И время от времени я вспоминаю этот урок, который я усвоил 24-летним репортером.

Я оказался в Беларуси в 2000 году почти случайно после пребывания в Индианаполисе и неудавшейся попытки добраться до Праги, где любопытные молодые американцы изучали границы посткоммунизма. Минск не был таким удобным, как Прага, но здесь было преимущество: полное отсутствие конкуренции за журналистские истории. Здесь не было даже полноценного пресс-корпуса для иностранных журналистов. Единственным постоянным членом, которого я помню, был высокий добрый британец, который писал под вымышленным именем, потому что официально он преподавал в Минске английский. Во время моей первой поездки в Беларусь мне удалось найти историю, которая действительно интересовала The Wall Street Journal – закрытие завода, который производил минивэны для компании Ford.

По мере приближения выборов я думал, что мое пребывание в Беларуси дает мне преимущество перед другими корреспондентами, которые начали прибывать из Москвы, Вашингтона и Лондона примерно за неделю до голосования. Мы гуляли по пустым бульварам, дивились статуям Ленина и Феликса Дзержинского – основателя советской секретной полиции КГБ, который все еще популярен в Беларуси. Живо вспоминаю посещение сельского магазина, ассортимент которого составляли несколько грустных баклажанов. Мы распалялись в эмоциях, и даже самый младший из нас мог прочувствовать на себе магию Советского Союза, великой истории, которую пропустило мое поколение. Мы разделяли мнение о президенте Александре Лукашенко и его устаревшем режиме. «Мы все наслаждались историей последней диктатуры. Это был такой анахронизм, который в конечном итоге сдвинулся в более демократическом направлении», – вспоминает Джон Данишевски, который в тот день работал в Минске для Los Angeles Times, а теперь является вице-президентом по стандартам в Associated Press.

Я не то, чтобы боялся пропустить реально ценную историю из геополитики. Мне хотелось подольше побыть в обществе акул пера и золотых перьев, которым я надеялся однажды подражать: Джон Данишевски, Эд Лукас из журнала Economist, Питер Бейкер и Сьюзен Глассер из Washington Post, репортеры из New York Times и Guardian, а также сотрудники изданий конца эры бумажной прессы – Baltimore Sun и Christian Science Monitor. Несмотря на то, что местная оппозиция была явно слабой и дезорганизованной, силы истории были на ее стороне. И мы были уверены, что Лукашенко не продержится долго.

Европейский союз и НАТО наконец-то подошли к западным границам страны, построив новые стеклянные небоскребы в Варшаве и блестяще завершив проекты по обновлению Риги и Вильнюса. На востоке была Москва – блестящий центр грубого, но (нас в этом убеждала обычная американская мудрая мысль о «конце истории») неизбежного марша к демократии и капитализму.

Часть 3. «Разумеется, Лукашенко победил»

Это был разгром. США объединили раздробленную оппозицию в поддержку скучного компромиссного кандидата. Им был стареющий лидер по имени Владимир Гончарик, у которого никогда не было шансов. Дождливая сентябрьская ночь подсчета итогов выборов прошла в центре Минска. Мы размахивали флагами на широкой площади, где горстка учащихся беларуских колледжей и пенсионеров явилась послушать извиняющуюся речь Гончарика. Нам угрожал ОМОН, вооруженный Калашниковыми, превосходящий по численности протестующих, и при любой возможности старающийся показать им свою силу. Гончарик попытался говорить – ему отрезали звук. «Если вас за последние семь лет посещала мысль выйти на улицы, то сегодня – именно та самая ночь», – сказал мне со слезами на глазах молодой инженер-программист, присоединившийся к толпе. Направление хода истории было не совсем таким, какое я себе представлял. Я чувствовал себя разбитым, несмотря на то, что должен был знать лучше других: ничто в моих напечатанных о Беларуси заметках не намекало на другой исход. Все высокие идеи, привезенные мной из Йеля и Индианаполиса, казались здесь смехотворными и неадекватными: плохие русские, множество клише о прекращении холодной войны и ожидания того, как все должно получиться. В ту ночь я не мог соотнести их с реальностью передо мной.

На следующий день мы собрались в мрачном здании, больше известном в народе как Саркофаг, чтобы услышать, как Лукашенко поздравят официальные делегации с Востока, а потом задать ему вопросы. Я ревновал к Эду Лукасу, которому удалось задать длинный и сложный вопрос на превосходном русском. С другой стороны, мне повезло стать свидетелем части истории – переизбрания авторитарного силового лидера в центре Европы – несмотря ни на что, мне все еще казалось, что это происходит в последний раз. Тогда казалось, Путин полностью откроет Восток, Евросоюз – Запад, и авторитаризм в Европе закончится. Мне заказали колонку для New Republic, где я описал главный аргумент как «грубый» и «депрессивный» – мол, «для большинства простых людей в странах бывшего Советского Союза процветания, которое им предложил Запад в конце холодной войны, не удалось достичь», и что там, где либералы «представляют Беларусь в качестве следующей Польши», начинается посткоммунистическая история успеха… Большинство населения смотрит на крупных соседей Беларуси на востоке и юге – на Россию и Украину – и понимает, что они видят там хаос». Этот аргумент все еще побеждает в Минске 16 лет спустя, в то время как на украинско-российской границе продолжается война. Лукашенко теперь отбывает свой пятый срок, и недавно он заметил, что, по крайней мере, «лучше быть диктатором, чем геем».

«Если бы вы сказали мне в тот день, что через 16 лет Лукашенко все еще будет у власти, я бы никогда не подумал, что это возможно», – признается Бейкер, теперь корреспондент от New York Times в Белом доме. «Здесь просто не может быть этого островка репрессий и отсталости. Его должно было снести силами истории». В следующем году, когда внимание международного сообщества было сосредоточено на Саддаме Хусейне, упоминание Беларуси в СМИ начало появляться в связи с вооружением Ирака. Я читал их и чувствовал, как у меня краснеет лицо. «Одна из сделок, которую заключили иракцы, была с Минским тракторным заводом. В публичных докладах говорится, что здесь производят трактора. Но завод также выпускает ракетные пусковые установки для Пакистана», – сообщил эксперт по контролю над вооружениями. «Настоящая [беларуская] экспертиза – в ракетных пусковых установках». В Докладе Дуэльфера за 2004 год утверждалось, что по мнению Джорджа У. Буша, Ирак обладает оружием массового уничтожения. Доклад содержит десятки ссылок на Беларусь и приходит к выводу, что страна «была крупнейшим поставщиком Ирака для высокотехнологичных вооружений в период с 2001 года и вплоть до падения режима Хусейна».

По своей наивности я написал о Тракторном заводе притчу об абсурдности центрального планирования и коммунистического производства. Я углубился в детали: от статуи Ленина до плохо сшитых костюмов продавцов – что усиливало историю, которую хотели мои редакторы. Но спустя время под моим маленьким забавным анекдотом о последнем вздохе коммунизма появилась реальная история о стойкой враждебности к Америке. Тракторный завод не был шуткой. Он был соединительным звеном в подпольной торговле оружием с теми, кого США часто называют «странами-изгоями».

Беларусь остается хабом оружейного бизнеса и продолжает снабжать врагов США, в последнее время ее обвиняют в секретных разработках ракет для президента Сирии Башара Асада.

В течение многих лет я оглядываюсь на уроки из Беларуси при подходе к темам: взвешиваю последствия моих статей на жизни людей; изучаю фальшивые новости, которые кажутся слишком хорошими, чтобы быть правдой; но чаще всего сражаюсь с самодовольством американца поколения 90-х годов. Меня всегда преследовала мысль, что мое желание во что бы то ни стало сказать правду и опубликовать текст привело к тому, что молодого оппозиционера Шидловского избили и посадили в тюрьму. Мой ответ Кунстэдтеру в посольстве США, о том, что это вы пошли на риск и поставили его в такую ситуацию, звучал так же хорошо, как и бесчеловечно, это была бесчеловечность журналистики, предвосхитившая бесчеловечность социальных сетей и новые информационные войны.

Часть 4. «Шидловский не сидел в тюрьме после того, как я написал, что он берет американские деньги»

В журналистике есть аксиома, выведенная Джанет Малкольм из The Journalist и The Murderer. Суть в том, что в основе журналистики – предательство. Это именно то, что я сделал с Шидловским. Я много размышлял о балансе ответственности перед источниками и читателями. Как-то прошлым летом я стал гуглить его имя и нашел его интервью для чешского сайта, в котором он упомянул, что ему повезло не быть заключенным в тюрьму за свои убеждения. Я не мог в это поверить! Перевод Google был настолько груб, а источник настолько неясен, что я обвинил себя в фантазиях ради искупления вины и постарался выбросить это из головы. Я всегда думаю о Минске в связке с девятым сентября, когда большинство людей думает об атаке на башни-близнецы. Эта связка так сильна, что я стал подумывать о том, чтобы написать книгу об этом, но прежде нужно было найти Шидловского и узнать у него, что на самом деле произошло.

Я нашел его в Facebook. Он уехал из Беларуси и живет со своей семьей в Праге. Года его смягчили, его страница была полна фотографий сына в хоккейном снаряжении, который выглядел так же жестко, как когда-то его папа. Мы оговорили время для видеочата, и я дозвонился до него после обеда этой зимой. Он ночной менеджер в тихом отеле на реке Влтава; его жена работает в сувенирном магазине. Шидловский не сидел в тюрьме после того, как я сообщил в статье о том, что он берет американские деньги. Так он мне сказал. «В 2001 году этого не случилось, потому что на тот момент у нас было какое-то подобие демократии», – сказал он. Если бы он допустил подобное высказывание сегодня, после очередного десятилетия правления Лукашенко, его бы «посадили в тюрьму на пять или более лет».

Долгие годы после того, как я уехал, он был независимым журналистом в небольшом оппозиционном издании. Только в 2007 году КГБ начал создавать ему настоящие проблемы. Он провел 15 дней в тюрьме, по его словам, за выступления против режима. В канун Рождества он ударил агента КГБ, который преследовал его. Сотрудники отправили этого человека в больницу, и когда тот выздоровел, Шидловскому грозило 10 лет тюрьмы. Но он бежал из страны, забрав жену и сына. Для изгнания он выбрал Прагу, потому что это близко, а Лукашенко, как он считал, не может продержаться так долго. Теперь Алексей хочет искать убежища в США.

Шидловский сказал, что помнит меня, но наша встреча не оставила у него большого впечатления. С его энтузиазмом, юностью и плохим английским языком он был лучшим лицом организации «Зубр», а потому «провел 10 интервью в 10 разных ресторанах» с приглашенными журналистами, хотя никому не рассказывал о наличных деньгах правительства США, которые брал в Польше. Эти встречи не окупились. Немногие журналисты остались в стране после выборов. Все мы уехали, потому что 11 сентября перестроило наш мир: те, кто мог, отправились в Кабул и Исламабад. Лично я вернулся в Нью-Йорк, чтобы писать для новой местной газеты. «Все журналисты были в Беларуси еще два дня», – сказал мне Шидловский, прежде чем отправиться работать в свой пражский отель. Затем «в США произошел террористический акт, и все было забыто».

Часть 5. «Журналистка – это бизнес неопределенный и обязательно анархический»

Моей первой реакцией была ярость, несмотря на все прошедшие годы: ярость на посла США Козака и его заместителя Кунстэдтера, которые лгали мне в лицо. Это была еще одна ошибка и еще одно правительство, которое врет. Я быстро нашел Кунстэдтера через его сайт, где он размещает черно-белые фотографии идиллической беларуской деревни (проект, кажется, поглотил его с тех пор, как он покинул иностранную службу в 2005 году). Я нашел его домашний адрес – это была тихая улица Вашингтона – и номер телефона. Оставил кучу сообщений на автоответчике ему и его жене. К моему удивлению, он никогда не отвечал на них, не приходили мне и письма по электронной почте на учетную запись AOL, связанную с его именем. Тем не менее, я смог отследить Козака, который быстро ответил на письмо, отправленное по адресу Госдепартамента. Когда я добрался до него в прошлую пятницу, он сказал, что он находится на верхнем этаже старого здания в Foggy Bottom и проворчал, как холодно здесь с тех пор, как убрали радиаторы.

Я сказал ему, зачем звоню и как я был смущен ложью, которую слышал несколько лет назад. Он не был сильно удивлен: «Джон часто проворачивал такие штуки, – сказал он про своего заместителя. – «Вот почему он там не задержался надолго». (Я отправил Кунстадтеру электронное письмо и оставил ему сообщение с просьбой прокомментировать эту реплику, он не ответил). Козак так и не вспомнил об этом инциденте и не думает, что я сделал что-то особенно неправильное. «Если [Шидловский] действительно вам это говорил, и у вас была аудиозапись, вы имели право это печатать», – сказал он мне.

HTML

Козак сейчас возглавляет Бюро демократии, труда и прав человека. Он посмеялся над моим представлением о нем как о профессиональном «холодном воине» – именно так его представляла официальная линия правительства Беларуси. Его направил в Беларусь заместитель госсекретаря Клинтона Строуб Тэлботт на том основании, что он служил на Кубе и знает, как ориентироваться во враждебной коммунистической бюрократии. Козак был осведомлен о торговле оружием – одним из его ключевых заданий была блокировка продажи зенитной системы Саддаму. Но у него были и другие проблемы. Скрытая за ярким брендом и воронкой долларов оппозиционная группа «Зубра» Шидловского для посольства была особенно «проблематичной». По его словам, они находились в центре теневой политики оппозиционного движения, и одна фракция использовала их, чтобы уничтожить другие. В какой-то момент они, по словам Козака, стали «работать против посольства США». Американская стратегия выборов Лукашенко 9 сентября 2001 года была простой: «Мы знали, что он собирается фальсифицировать выборы, давайте хотя бы сделаем из этого международный скандал и попробуем оказать на него давление». Они создали контрольную комиссию для борьбы с последствиями, но Козак просто оставил группу на следующий день после того, когда узнал, что самолет врезался во Всемирный торговый центр. Лукашенко бросился выражать свое сочувствие американцам. На этом все.

К тому времени меня в Беларуси уже не было. Я уехал на ночном поезде на следующий день после выборов, а утром 11 сентября пересек украинскую границу, в такую же ясную погоду, как и в тот день Нью-Йорке. После обеда я сидел в киевском пресс-клубе, наблюдая, как мои представления об американской мощи рушатся.

А потом вышел на улицу и увидел, как украинцы выстраиваются в обменные пункты сдавать свои доллары. История продолжалась.

Козак, однако, застрял в прошлом. Он все еще работает над проектом Лукашенко за своим столом в здании Foggy Bottom. Собственный опыт, по его словам, научил его не доверять уверенным суждениям о будущем авторитаризма. «Вы испытываете такое блаженство, предполагая, что статус-кво сохраняется, и что этот парень настолько плох, что ему нужно уйти, – сказал он. – Ни то, ни другое утверждение не обязательно верно и не обязательно ложно».

Козак прав: главный урок, который я должен был освоить, – это прогнозы, которые делает журналист, опираясь на непогрешимость американской культуры и официальные источники обеих сторон. Я воображал, что знал больше, чем на самом деле. Но даже в эпоху постов Стивена Спилберга в социальных сетях и прославления журналистов хороший репортаж не дается легкой кровью. Журналистка – это бизнес неопределенный и обязательно анархический. Теперь я рад, что написал историю про Алексея Шидловского – не потому, что я не знал, куда это приведет. А именно потому, что знал.

Источник: buzzfeed.com