Месяц назад отгремел главный техно-рейв города – «Мечта 006». Пьяные и не очень молодые люди в модных олимпийках и штанах с подворотами – обычное дело на таких мероприятиях. Но в этот раз сбоку от танцующих стоял и наблюдал за всем происходящим дедуля в кепочке. Наблюдал не с осуждением, а, скорее, просто изучал, как Николай Дроздов – самцов в брачный период. Я подошла к нему поинтересоваться, что он здесь делает и как относится к таким гуляниям. Потом спросила: «А как вам выставка?» Он, даже не обидевшись, без всякого гонора ответил: «Так это моя выставка».

Алесь Родин не похож на человека, картины которого видели миллионы людей, а тысячи – восторгались. На вид – обычный мужчина в годах, в простой одежде. Вся суть Алеся – в глазах: там и печаль, и мудрость, и опыт. Разговаривает художник медленно, как будто доставая каждое слово из глубины своих воспоминаний. Иногда вставляет беларуские слова, иногда говорит «договор» с ударением на первую «о» и «диалог» с ударением на «а». Но Родин, наверное, единственный человек, из уст которого несовершенная речь звучит органично.

В канун нового 2017 года Родин выступит на фестивале Odyssee в Берлине. Его приезд анонсируют так: «Алесь Родин является одним из самых известных современных беларуских художников. Он представляет одновременно нео-авангард и фигуративную школу живописи. Работы Родина поражают объемом трудоемкой ручной работы – буквально каждый дюйм холста скрупулезно сделан изящным. Учитывая размеры его картин, которые иногда достигают трех или даже четырех метров, эта кропотливая техника может по-настоящему считаться удивительным подвигом». Несмотря на одиозность своей фигуры, художник не давал интервью беларуским медиа больше пяти лет.

О Минске и Берлине, реконструкции и культурном потенциале городов

KYKY: Вы 13 лет прожили в Берлине. Чем отличаются друг от друга два города – беларуская и немецкая столицы?

Алесь Родин: Берлин немножечко больше по населению, там где-то четыре миллиона, в Минске – два. Казалось бы, особо разницы никакой нет – не десятимиллионники, но за счет туристов Берлин летом и весной удваивается – у меня такое было впечатление.

Все города, в принципе, одинаковые. Здоровые минские супермаркеты, которые сейчас понастроили, по роскоши дают фору любому европейскому супермаркету. Обыкновенного туриста тут удивить нечем. Туристов удивляет, понятно, архитектура. Причем, если модернистичная, то это должно быть что-то такое – «бум!». Как, допустим, в Дубае небоскребы, башни-близнецы в Куала-Лумпур – такого кшталту. И историческая архитектура. Но больше всего то, что ужывают туристы, относится к искусству. Поэтому музеи, которые находятся на территории каждого города, в основном заполнены туристами, ищущими чего-то интересного.

Берлин насыщен музеями. Пергамон – огромный музей, шумерское, египетское искусство там великолепно представлены. Они свезли к себе великолепные артефакты, толпы людей туда идут. Плюс к тому, там есть интересный национальный музей с живописью, графикой. У Минска интересная архитектура. Троицкое предместье и Верхний город хорошо сейчас поданы и скомпонованы. Чем еще у нас удивить?..

KYKY: Вы говорите про Троицкое и Верхний город в позитивном ключе. Но ведь сейчас много скептиков, любящих уколоть современных архитекторов в уродовании, например, Зыбицкой «новоделом». Какова ваша точка зрения, как художника?

А.Р.: Ну да, «новодел», а что делать? Вот так – сделали и сделали. Но в принципе отталкивались от того, что было. А что было, допустим, в Троицком предместье в 60-70-е годы? Вряд ли турист туда вдруг пошел и сказал бы: «Да-а… Вот прямо ух!» Сейчас в «новоделе» немножечко ушли в сторону, была тенденция занадта все прилизать. Я в Новогрудок приехал – там остались развалины замка. Так они вдруг решили отремонтировать одну стену. И эта черепица «новодельная», и этот кирпич – ну просто дикость. Как увидел – ужаснулся. Надо же хоть какой-то вкус иметь. Кто принимал это? Ведь заказчик платит и заказывает музыку. И кто подвел к этому эскизу? На нем же все было видно. И кто утверждал этот эскиз? Сейчас надо опять возвращаться к тому, что было, и ни в коем случае этого не допускать.

Даже Мирский замок расписали, как тортовую коробку. От духа замка почти ничего не осталось. Все остальное выкрасили в белый цвет так, что силуэт разваливается, съедается на фоне неба.

Была мощная, неприступная система замка, а они раскрасили. Опять-таки: кто-то же платит за это, заказывает, утверждает. Я не знаю, из каких побуждений делается это... Возвращаясь к Берлину: ему есть, что показать, поэтому он и привлекает несколько миллионов туристов. Надо создавать такие точки в Минске, которые было бы интересно посещать, показывать... Национальный музей у нас на нормальном уровне, но обязательно нужно, чтобы функционировал музей современного искусства. Пока его нет. Значит, все впереди. Хорошая идея – то, что под эгидой центра сучаснага мастацтва в городе постоянно проходят инсталляции выставочного плана, перфомансы музыкальные…

KYKY: Вернемся к теме культурных различий, но поговорим о людях. Кто живет в Минске, а кто – в Берлине?

А.Р.: Разница в том, как люди воспринимают мастацтва. В Берлине людей больше, и в городе от этого всегда существует круг людей, интересующийся мастацтвам. Берлин насыщен людьми, которые сами могут создать художественное произведение и могут потреблять – посмотреть, увидеть, передать по СМИ или устно. Все выставки постоянно под прицелом этих людей. Плюс, конечно, туристы.

Мне показалось, там люди подготовлены воспринимать любые виды искусства – от классического до авангардного, субкультуры, в том числе маргинальные. У меня есть знакомые, причем, разных социальных градаций, и у всех дома на стенах висят работы – графические или живопись. Это влияет на человека, пока он растет, слышит рассказы на тему. Он уже готовится воспринимать искусство.

KYKY: Это связано с уровнем жизни? У нас многим людям надо вначале подумать о том, как заработать.

А.Р.: Совершенно верно. У них был такой отличный период, когда Германия была разделена на Восточную и Западную. Западная Германия была очень заможная. Даже у среднего класса не было проблемы приобрести художественную работу, чтобы она висела в интерьере. Я уже не говорю о тех, кто был немножечко выше среднего уровня. Естественно, если проецировать на нашу жизнь, то у нас мысли далеко от искусства. Пока что делаются только большие шопинги, которые удовлетворяют другие потребности. Ну, понимаете…

О художниках в 1990-х и 2000-х, заработке, жизни «Тахелеса»

KYKY: Я знакома с дочкой одного известного художника, и она рассказывала, что в 1990-х картины продавались очень хорошо. На выставке можно было много заработать. Хотя в те время задача выжить стояла, пожалуй, острее, чем сейчас. Откуда такой парадокс?

А.Р.: Да, приобретали. Но опять-таки: по такой цене низкой. Только за счет количества, которое продавалось, художники могли сказать, что имели средства, чтобы окупать мастерскую, приобретать краски. Тогда очень многие просто уезжали за границу. Им казалось, что если туда вывезти пейзажи и натюрморты, то работы быстро можно превратить в денежные средства. Но это оказалось иллюзией, и такой период продолжался лет 5-10, не больше.

Предложение искусства на Западе колоссальное. Это как в лес со своими дровами ехать.

Если где-то и приобретают работы, то – по именам. Если художник известный, он покупается. На Западе вкладывают деньги в имя. Они знают, что через 10 лет стоимость утроится и удесятерится.

KYKY: За что сейчас живет художник в Беларуси?

А.Р.: Даже не знаю. У некоторых художников иллюзия, что если они занимаются конъюнктурой – под цвет обоев рисуют, то могут выиграть в денежном отношении. Действительно, 1% художников держится на этом. Сотрудничают с какой-то галереей. Но это единицы. Остальные сталкиваются с тем, что не могут оплатить мастерскую. А если еще и не одни живут, а с семьей, то вообще проблемы начинаются. В результате он должен работать где-то. Лучший вариант – художественные школы, колледжи, Академия мастацтва. Но тогда художник занят очень сильно. 50% времени, а то и больше, тратится на то, чтобы заработать денег. Остальное – уже на творчество. Но такого не бывает. Творчество – это постоянный процесс, независимый ни от чего. Никто ж не спрашивает, когда приходит смотреть на работы, в каком состоянии художник их писал – в благополучном или неблагополучном. Все хотят увидеть что-то. Чтобы пошла проекция этой работы… Такая картина получается.

KYKY: А что из себя представляет «Тахелес» (берлинский арт-сквот – прим. KYKY) как место работы художника?

А.Р.: «Тахелес» возник так. Произошло падение Берлинской стены. Этому очень содействовали художники, музыканты, театралы – вся творческая интеллигенция была активным участником руйнавання этой стены. Как раз в центре Берлина был заброшенный дом, шестиэтажный. Примерно по площади как этот. (Имеется в виду 6-й корпус завода «Горизонт», где находится пространство «Верх» – прим. KYKY). Вот они и оккупировали этот дом. Власти приветствовали это, поскольку нужна была помощь в сломе исторической стены. Они заключили договор, что художники будут там находиться 20 лет – а там посмотрим.

Место буквально за год-два стало легендарным – сначала в Европе, потом и во всем мире. Художники писали очень много, все было покрыто граффити, во дворе – инсталляции, каждый день – музыкальные группы, отдельные певцы, театралы… «Тахелес» настолько разрекламировали в прессе, что любой художник хотел быть там. Любой музыкант считал своей честью выступить на этой площадке. В первую очередь в «Тахелесе» хотели продвигать экспериментальное искусство. Место жило круглые сутки. Кто попадал в этот ритм – я 13 лет там пробыл - достаточно было 4-5 часов поспать, ну, еще днем час на сон отобрать. И все, остальное время – постоянная работа. Была очень мощная инспирация, творческий подъем, постоянно хотелось что-то делать, удивлять, раскрывать то, что ты хотел сказать.

KYKY: Получается, вы там и жили?

А.Р.: Практически. Но у меня была комната еще в Берлине. В «Тахелесе» у меня было большое помещение – 1000 кв. м. Мне дали целый этаж. Там у меня была развернута выставка, около ста работ. В течении этих лет я ощутил на себе, что такое внимание западной публики, когда в день по пятьсот, по тысяче человек приходит. Это мало кому из наших художников может присниться, потому что Минск – спокойный город. Люди другим заинтересованы. «Тахелес» – это пример именно живого искусства, когда на твоих глазах творились работы, и это особенно интересовало зрителей.

KYKY: Там ведь и другие беларуские художники работали. Вы с ними как-то взаимодействовали?

А.Р.: С кем я общался и кто очень помог развитию беларуского искусства – это Игорь Ермаков, бывший директор «Шестой линии», центра сучастнага мастацтва, который был в корпусе тогдашнего Политеха, и Алесь Таранович. Они вдвоем еще в 2000-м пробили в Сенате грант на выставку беларуских художников. Было отобрано 40 человек. Грант с германской стороны хорошо обеспечили средствами – дали около 100 тысяч марок, чтобы художники устроили выставку в «Тахелесе». Она длилась больше месяца. Я тогда удачно выступил, сразу три моих работы выставились. Тогда меня пригласили туда на год, ателье сразу дали, а потом я уже просто вписался туда, и они не хотели меня отпускать. Я с удовольствием 13 лет там провел – это самый мой подъем и активный период в творческом плане.

KYKY: В Беларуси эта выставка – ваша первая?

А.Р.: Скорее, вторая. По-моему, в 1996-м году была выставка в Палаце мастацтва, на верхнем этаже. В день открытия народа было ого-го, а дальше – как обычно. Народ в любом случае неактивно посещает выставку. Когда я попал в Берлин, увидел, как там все по-другому. Часть работ, которые представлены здесь, я сделал в Берлине. Часть – начал здесь, продолжил в Берлине, а потом сюда вернул. Все прошли берлинскую стадию. По площади здесь очень комфортно устраивать выставки. И коллектив такой добразычлівы. Готовил выставку месяца четыре – росписи делал, инсталляции и прочее.

KYKY: Несмотря на небольшую посещаемость, вы все равно когда-то мечтали наконец выставиться в Беларуси?

А.Р.: В Беларуси всегда хочется выставиться. Более того, ДАХи, в этот раз уже XXX-й, мы делаем вместе со Зміцерам Юркевічам. Он тоже художник, занимается в области инсталляций и перфоманса. Любитель покопаться в архивах истории Беларуси и очень интересная асоба. Здесь мы делали ДАХ IX-й, VIII-й немножечко в другую сторону ушел. Его закрыли, когда дня три прошло…

KYKY: Почему?

А.Р.: Потому что мы делали перфоманс на ступеньках Палаца мастацтв. И директор не понимал, что это такое вообще. До того, как стать директором, но был начальником беларуской милиции. И вот на следующий день он нас созвал и сказал, что такого хулиганства он терпеть никак не желает и что выставку он теперь закрывает. Ну, ладно (смеется)... А в 2009-м мы сделали ДАХ IX, который назывался Victims of art, «Жертвы искусства». Готовили ее месяцев восемь. Директор дал нам подземную мастерскую. Мы ездили по стройкам, набрали три грузовика всякого дерева, ерунды. Когда все это высыпали возле Дворца искусств, директор был вне себя: «Ну что это такое?» (смеется). Буквально за три месяца до начала пришла комиссия, которая принимает выставку. Все они затопали ногами, говорят: «Это что-то отвратительное». Выставка зависла. Благо нашелся один «художник», который сказал: «Ладно, пускай месяц постоят открытыми, а потом их закроем». Удивительное произошло: на открытии вдруг было столько людей – тысячи. И тут же к нам изменилось отношение, предложили вместо месяца 40 дней. Выступали музыкальные коллективы, литераторы, перфомансы были. Мы сделали это по принципу «Тахелеса»: выставка, постоянная художественная импреза и к ней все течения, которые есть, присоединяются. Тогда зрителю было интересно, посещаемость была великолепная.

О крупнейшей картине в Европе и ее сути

KYKY: На одном сайте, описывая вашу выставку, вас назвали легендарным. Как вы относитесь к таким определениям себя?

А.Р.: Назвали так, назвали сяк… Я к этому абсолютно спокойно отношусь, потому что могут назвать вообще никаким, каким-то «страшно что». Я не должен реагировать на это, чем больше разных мнений, тем лучше. Если застрять на чем-то одном, можно застопориться как художнику и просто перестать рисовать.

KYKY: Если где-то анонсировалась ваша выставка, то обязательно обращалось внимание на «Мифологему тысячелетий» – писали, что это крупнейшая картина в Европе, ее надо обязательно увидеть. А для вас она особенная или любимая?

Алесь не сдерживается и встает, чтобы показать на огромное, нет, огромнейшее полотно во всю стену сзади нас. Показывает, видно, с гордостью, и сам не упускает момент еще раз оглядеть свое творение. На картине – четыре сцены, различные по настроению и сюжетам, в каждой из них – чтобы не соврать – наверное, тысячи мелких деталей. В это время в выставочный зал заходит парень в красных кроссовках и начинает внимательно рассматривать «Мифологему», немного подслушивая Алеся.

А.Р.: Да вот она, висит. К сожалению (хотя, может быть, и не к сожалению) Берлин дал такую возможность ее сделать. Моя выставка там была притчей во языцех, поэтому мне хотелось каждый раз удивлять посетителей. Западный зритель все видел. Удивить его настолько сложно, что мимо пройдут – и не заметят. Надо, чтобы художник был подготовлен и у него была живопись, а не фанера. Я прошел подготовку Академией, именами Ахремчика, Воронова – такой фундамент, западники бы и не знали, как это делается.

Все там умеют маляваць, раскрашивать, но живопись – это другое. Это такие миры – чтобы их ощутить, надо лет 10-15 учиться.

Живопись – открытый космос, дальше тебя никто пасти не будет. Меня этим и держал «Тахелес»: там никто никого не держит, там борьба за каждый метр выставочной площади, там такие страсти, слезы, пот, кровь. Мне все давали. И поощряли, можно сказать, капризы все выполняли. Хотел провести такой фестиваль – пожалуйста. Двадцать приглашений – пожалуйста, через амбасаду провели, все. Потом – сто. Это большой процесс. Берлин все это давал, поэтому я очень благодарен ему.

KYKY: Так а что все-таки должен почувствовать зритель, глядя на эту вашу работу?

А.Р. Во-первых, он должен почувствовать, что мир крайне противоречив. Ничего ровного и благополучного не бывает. Первая часть моей мифологемы, с краю, называется «До и после полуночи». Там неформальная группа людей: друзья, еще кто-то – массмедиа, потому что мы купаемся в теленовостях, кинофильмах, интернете. Сидят по парочкам и прочее – это мои друзья из «Тахелеса» в том числе. Но среди нас всегда находятся те, кто не может находиться в комфорте, им надо всегда нестись куда-то, потому что просто вот несет. Это вторая часть, называется «Обратный отсчет»: они стартуют, мчатся, думают. Ученые забегают куда-то в неведомое, хотят что-то открыть. Им кажется, что все так здорово будет, аж невозможно, что мир будет счастливым, если они принесут им эти знания. Они вбегают в этот мир, а мир мегалитичен, колоссален. И все не то чтобы на пользу человечеству. Оно – мрак и свет. Оно и привлекательно, но с другой стороны – возникают беженцы, ИГИЛ, чушь полная.

И вот они вбегают, а мир – сложнейший. Пробегают – и попадают в четвертую часть, на круги своя. Это такой философский термин, уже религия: космос принимает всех и все, он рождает, но и принимает тех, кто закончил свой путь. Это духовное напластование, души человечества приземляются в какие-то инопланетные миры. Я в какой-то мере верю индийской философии. Они настолько умеют медитировать и понимают, что мир не кончается, а кармическое пространство разворачивается и уводит в разных направлениях человеческие разум, тело. Суть краткая такова.

KYKY: А что вы сами чувствуете, когда смотрите на свою, такую масштабную работу, свое дитя?

А.Р.: Действительно, у художника каждая работа как дите. Оно на меня действует, диалог происходит. Если диалога нет, если ты не ощущаешь обратного посыла, то скоро эта мысль и работа надоедает. Даже на стадии эскиза уже должен быть посыл, который интересно продолжать. Есть люди, которые наркотики принимают, так мне они не нужны: я смотрю на свою работу – и она мне все это дает. Встаю утром, бегу и малюю. Это для меня главный наркотик от искусства.

Конкретно эта работа была в «Тахелесе» года четыре, около миллиона человек перед ней уже прошло. Только в Берлине можно было проверить ее на большом зрителе.

Хотелось бы, чтобы у нас тоже люди пошли на выставки, чтобы их это завлекало дух. Искусство – самый большой кайф в жизни. Этим скрепляется общество. Янь и инь – женское и мужское начало – скрепляются именно искусством, знаковыми системами, цветовыми, графическими. Ведь самый мощный художник, который был – господь. Это он создал все пейзажи, которые намалёваны: леса, деревья, реки, океаны. Величайшая конструкция, настолько красиво, боже мой. Мы восхищаемся, как это можно было все произвести. Художник не может себя сравнивать с таким высшим началом, но его функция – делать на своем уровне то, что восхищает зрителя и дает пищу для роста.

О заляпанных штанах в «Рублевском», фабрике себя и молодежи

KYKY: Напоследок спрошу. Как-то однажды наш редактор увидел вас в магазине в заляпанных краской штанах и даже удивился, что многие пройдут мимо и не заметят талантливого художника. Это у вас после Берлина такие свободы и в одежде появились?

А.Р.: Если бы я служил в какой-то фирме, безусловно, я бы придерживался законов, которые диктует рынок. Если идут переговоры, с тобой даже и разговаривать не будут, если ты непонятно как одет. У меня другое: я ни в какой не фирме. Моя фирма – внутри меня. Я думаю не о том, чтобы произвести вонкавае впечатление. Я отошел от станка – и нет времени даже переодеться. Гляжу на свою краску и начинаю вспоминать: «Так, зеленый… Где ж это зеленый? Да, недоработал. Надо вернуться и опять взяться. Тогда получится красный». И нет времени очищать спектр своей колористики со штанов. Иногда задумаешься – и не замечаешь людей, хотя они с тобой поздоровались. Потом извиняешься по сто раз.

KYKY: В субботу вы были на рейве «Мечта» и, смотря на тусующуюся молодежь, заметили, что и в Минске, и в Берлине она одинаковая, только здесь больше пьют, а там – курят.

А.Р.: Я так сказал, да. Это так и есть. Ничего другого не могу сказать, ни прибавить, ни убавить. Но именно молодежь проникает в то, что на выставке дается. Очень внимательно смотрят – так же, как на Западе.

Посмотреть работы художника, а также ближе познакомиться с «Мифологемой тысячелетий» можно в пространстве «Верх», по словам Алеся, как минимум до января 2017 года. Арт-пространство работает ежедневно с 10 утра до 10 вечера.