В мае выйдут пять книг Светланы Алексиевич из цикла «Голоса Утопии» в новых беларуских переводах без цензорских правок. TUT.by побеседовал со Светланой Александровной о политике, нации и Нобелевке. Приводим 13 цитат из интервью.

Про свои книги 

В ней [книге «У войны не женское лицо» представлен] женский взгляд, и он точно попадает в сегодняшнее время, когда опять начинается милитаризация сознания. Женщина совершенно обнажает людоедскую суть войны. Запах, цвет, детали, о которых она говорит, понятны современному человеку.

Если мужчина, будучи заложником культуры войны, был готов безропотно погибать, то женщина не готовила себя к этому. Одна из них говорит в книге: «Как страшно умирать на рассвете» или «Как я хотела бы умереть и лежать в лесу среди подснежников». Это тот человеческий язык, на котором мужчины не говорили.

И вторая книга, которую я бы советовала, — «Чернобыльская молитва». Это мировоззренчески важное произведение, одно из самых сложных для меня. Это совершенно новое пространство, которое, по-моему, еще до конца не осмыслено.

Про идею в книгах 

Я не работаю с обособленными темами — о молодом поколении, или о сантехниках, или об определенных событиях. Когда случилась трагедия на Немиге, все говорили: «Алексиевич должна написать». Но я не занимаюсь этим. Мой жанр работает на эпических пространствах: человек и идея, женская суть и война, например.

Человеческая природа — вот что меня интересует. Сейчас — любовь и старость, исчезновение в никуда.

Про Нобелевскую премию

Я вас удивлю, когда скажу, что спокойно отношусь к этому? Нобелевская премия — одна, но у меня много и других наград. Я смотрю на них как на отметки в пути. Жизнь идет дальше.

Единственный момент, который меня задел, — то, что говорили школьные учителя, когда [Дмитрий] Бартосик поехал в мою школу. Будто Обама позвонил, и мне дали премию за то, что я Родину продала. Или что «она какая-то недалекая была, книги таскала сетками, но не могла понять, что такое массовый герой». Это было очень странно — услышать такое от учителей.

Про Крым

Вообще, интересно то, что сейчас происходит. Однажды я пришла в гости к своей подруге — известной российской писательнице. А теперь приедешь в Россию даже к другу или подруге — и не знаешь, на что наткнешься: «крымнаш» или «крымваш»? Нужно время, чтобы понять. Я прихожу, она наливает чай и говорит: «Светочка, чтобы все было понятно: Крым не наш».
Это, к сожалению, современный пароль. Но ко всему нужно относиться спокойно. Самые главные сложности — то, что ты делаешь. Новая работа, новая книга. Вот где тебя действительно ждут удары, падения, взлеты, поиски.

Про агрессию

Сейчас, должна сказать, они более агрессивные. Тогда, в начале 1990-х, идея коммунизма уже не работала, люди не поддерживали власть. Сейчас у них — разброд, они не знают, чему верить, кому поклоняться. Личная униженность, растерянность перерабатывается в агрессивность. Тут более сложная история.

Однажды я ехала в автобусе. Одна женщина, проходя мимо, нечаянно задела другую. Слышали бы вы, как агрессивно та среагировала. Думаю, количество страха, униженности, которыми переполняется человек, дает такие эффекты.

Про любовь

Любовь требует культуры. Все наши проблемы — и политические, и семейные — связаны именно с культурой. Нужно не спортивные дворцы строить (хотя это неплохо), не только спортсменов приветствовать — надо людей культуры поднимать на пьедестал, образование.

Любви учит хорошая поэзия, музыка, интересные разговоры. Любовь складывается из многого. Но наше общество — грубое, и эта грубость поощряется сверху. О какой культуре мы можем говорить, если президент заявляет: «Давай вставай, говори, а то сейчас пойдешь в наручниках»? Чему молодой человек может научиться, слушая это?

Про молодое поколение

Оно любопытно. Но им нечего восхищаться: «Ах, он знает три языка!» Но в результате — полная стерильность в голове, приспособленчество, конформизм. Все то же, все повторяется. Правда, оно уже другое. Сетевые технологии развивают индивидуализм. Ты чувствуешь, что один. Таким образом развивается некое умение проживать свою жизнь. Так что наверняка эти люди другие. Временами они симпатичные.

Современная молодежь — это и не красный человек, но еще и не другой. Временный. Особенно это в России чувствуется, поскольку там более чистый, жесткий эксперимент: пещерный капитализм, фанатичное православие. Там ты видишь, что человек может качнуться и в фашизм в одежке нового ультрапатриотизма. Во всяком случае, Россия все дальше уходит от демократического понимания, к которому мы были близки в 90-е годы. Время Горбачева и Ельцина было временем надежд. Сейчас их — надежд — нет.

Про след в истории

Недавно я встречалась с буддистским проповедником, который говорил: «Всему свое время. Все придет». Нужно спокойно делать свое дело, не думая: «Ах, останусь я в истории или нет?» Это проблема Лукашенко: остаться в истории, сына к ней приготовить. Но не моя.

Про «комплекс неполноценности» нации

Национально ориентированные белорусы все время были в тени России, как бы не существовали отдельно. Из-за этого у нас — комплекс неполноценности. Сейчас нельзя быть реализованными иначе как заявить о себе в мире. Другого пути нет. Для этого нужно стать интересными самим себе. У нас должны появиться настоящие выборы — лидеры, которых мы выбираем, а не наследственные принцы, которых на наших глазах выращивают.

Мы думаем, что оно само по себе устроится. Может, и устроится, потому что есть эффект травы. Все равно накапливаются новые люди, поколения. И хочет власть, не хочет, но все будет меняться. Другое дело — как скоро? И с кровью либо без? Я бы хотела, чтобы без крови, потому что я не сторонник революции.

Про самостоятельность

Если мы хотим быть самостоятельной страной, культурой, отдельной от русской, то должны иметь на беларуском языке и европейскую классику, и то, что пишут наши русскоязычные писатели. Это расширяет культурный кругозор.

Наше общество лишено цели, явного мировоззрения, которое представляли бы собой лидер и национальные элиты.

Мы должны сами выращивать свою историю. В этой связи мне нравятся наши национальные инициативы, молодежь, которая учит язык. Это только кажется: «Вышиванки, подумаешь». Но все это — рост самосознания.

Про компромисс с властью

Но я не верю нашей власти. Макей, может быть, и говорит искренне. Он хотел бы так. Но, думаю, он тоже не очень прочно себя чувствует. Скорее, я смотрю на Макея как на трагическую фигуру. Неизвестно, чем кончится его желание другой Беларуси. Наверное, не без его помощи достигается этот пошаговый компромисс. Он один из думающих людей у власти, но у нас все решает один человек. Насколько он изменился за эти 20 лет? Или не двинулся никуда? Потому что когда я слышу «пойдешь в наручниках», мне кажется, что 20 лет назад мы с этого и начинали.

Про место в политике

Вообще, у меня сложное положение. Одни не могут простить, что я не стала знаменем оппозиции, не кричу на каждом углу «долой Лукашенко». Другие, что не стала рупором национального движения. О том, что у меня есть своя работа, профессия и что в конце концов я просто живой человек, многие забывают.

Про гостей интеллектуального клуба

Вот сейчас, почитав Бахаревича, хотела бы пригласить его в клуб. Он интеллектуально небанальный. Если кто-то из наших общих знакомых — белорусских писателей — начинает говорить, так и знай, что он скажет дальше. Тут — нет. Его любопытно слушать.

Он и Мартинович — два наиболее интересных писателя из новой поросли сегодня. Может быть, обсудим сближение двух культур — оппозиционной и культуры власти. С сентября, надеюсь, начнем опять.

Фото: Александр Васюкович, TUT.BY