Культуролог и профессор Юлия Чернявская вспомнила, что происходило в ее жизни во время распада СССР, и объяснила, что видит вокруг себя прямо сейчас. В итоге получился пост, который объясняет, что происходит с беларуской нацией в 2021-м.
«То, что у нас сейчас, можно назвать безвременьем или междувременьем. Можно сходить с ума от того, что нужное время никак не наступает. Можно страстно ждать будущего, которое каким-то образом от кого-то будет нам даровано. Или производить символические жесты. Можно совершать героические поступки в надежде на то, что несправедливости в отношении героя общество не потерпит (потерпит-потерпит). Можно идти, даже бежать на заклание просто потому, что нет сил терпеть это сжимающееся вокруг тебя кольцо безвременья.
Можно клясть тупой народ. Можно, напротив, размышлять о великом народе, который обязательно поднимется с колен – и тогда... А когда?
Можно сластить себе пилюлю, слушая Каца или Соловья. Много есть моделей существования в безвременьи. Жизнь моего поколения по большей части в нем и проходила, так что я их знаю, как говорится, в лицо. Я помню: «Перестройка!». Я помню: «Свобода!». Многотысячные митинги, шествия рабочих. Вдохновленных будущим людей. Но я помню и другое: как мгновенно начали сыпаться «прорабы перестройки». Я имею в виду бывший Союз. Тогда они все воспринимались, как наши. Было много интересных и жаждущих нового людей, проникших в политику. И что?
Кто-то ушел из политики, которая на глазах приобретала все более свиное рыло. Например, Юрий Афанасьев или наш Юрий Воронежцев. Кто-то остался в оппозиции – и (не все, но многие) закоснел в лозунгах позавчерашнего дня. Многие из них вызывают уважение. Чтобы не говорить о наших и никого не обидеть, по случайности не назвав, приведу пример Новодворской. Кто-то, как Элла Памфилова или Попов, пошли за новой властью и постепенно предали себя. Он быстрее, она медленнее. Кто-то преуспел в воровстве. Кто-то уехал. Большинство творческих людей, людей образования и науки, попытались создавать некие островки свободы в вузах и на сцене. В докрымовской России это было посвободнее, чем у нас. Но потом все равно возникали вопросы. Лакмус, например, в виде того же Крыма: подписал или не подписал – и что именно? Свобода быстро схлопывалась, сжималась, как шагреневая кожа.
Причин этому было много, но главная такова: перестройка была обвалом, лавиной. К ней никто не был готов. Очень хорошо называется книга Юрчака о крахе СССР – «Это было навсегда, пока не кончилось». А кончилось так быстро, что стратегий создано не было: тактики, поспешные и по большей части неудачные заимствования, косметические переделки того, что было или, напротив, выливание воды с ребенком. Словом. поделки, переделки и переделы. На этом пестром основании что-то попытались построить. Не получилось. Тогда начали делать вид, что построили в лучшем виде, затыкая дыры идеологией. Включился «православно-политический дискурс», как назвал это Дмитрий Быков. Он и удостоверял: Россия – наследница и СССР, и лучших лет царской России.
В Беларуси дискурс был несколько иной – без царскороссийского наследия. Но это уже неважно. Важна закономерность бывших изменений: все сляпано наспех, дисциплинарность и развязность, пена на поверхности, в которой хорошее бултыхалось, а потом быстро тонуло. Почему я об этом вспомнила? Потому что безвременье можно воспринимать, как пучину или как возможность. Как время поиска смыслов, а главное – подготовки к будущему. Выработки стратегий, на которую мы способны. А наша страна живет тактиками. И власть, и ее противники, реагирующие на ее действия. В общем, понятно почему.
Поясню на примере образования: помню, спешно и судорожно по запросу сверху создавали фальшивые бакалавриат и магистратуру. Сперва создавали, потом убирали, потому что никто не знал, зачем это. Просто так было велено. И происходило это (а затем бездарный уход на четырехлетнее обучение и фальшмагистратура) в течение полугода. Перекраивались планы, грубой ниткой латались дыры. И вот так оно все и осталось на годы и годы. Тогда ко мне приходили друзья из академии, из театра, из школ, из самых разных сфер, мы делились рассказами о диких скоропалительных изменениях – и в итоге оказывалось, что так повсюду. Мы просто поражались сходству разных сфер…
Может, безвременье нам и дано для того, чтобы создавать стратегические контуры будущего?
Только опять же не в виде наспех собранных «конференций» и «конгрессов», где каждый может выдать свои поспешные даже не выводы, а эмоции и те же, только с иной направленностью лозунги. Где нет конкретики, нет предложений, нет работы над ошибками и планирования... Хочется внятности. Хочется смыслов. Хочется продумывания. Хочется конгрессов, которые конгрессы, и конференций, которые и вправду конференции. Хочется планов и рабочих групп по разным сферам социальной жизни. Это надо делать уже сейчас. Потому что нам все равно придется столкнуться с этим, чтобы не оказаться в диком поле, где так вольно прорасти привычным диктатурам. И чтобы мы опять в спешке не начали бездарно латать дыры.
Не надо впадать в отчаяние. Надо работать (если кто-то задумает создавать что-то такое касательно образования и культуры, маякните – может, сумею быть полезной)»