Мы уже писали о том, что находится за стенами психоневрологического интерната – героиня рассказывала о тяжелом отделении и о людях, которые самостоятельно не могут себя обслуживать. В этом материале мы расскажем о людях из отделения сопровождаемого проживания. В отделения такого типа попадают люди с очень разными отклонениями: от алкогольной зависимости до синдрома Дауна. Они могут себя обслуживать, работать и поддерживать порядок в комнатах. Есть одно «но»: в прошлом большинство из них имели достойную работу, занимали руководящие должности, у них есть семьи, дети и внуки. Но эти герои стали ненужными родным людям. Тамара, Сергей и Людмила вместе с KYKY прошлись по Минску и вспомнили свои места работы и «прежней» жизни.
«Сестра стала моим опекуном и финансы мои присвоила себе». Тамара, 48 лет. Была лучшим следователем Минска пять лет подряд
«Я в интернате уже восемь лет, раньше работала следователем по особо важным делам. Пять лет даже была лучшим следователем города Минска. Потом у меня умер отец, и я слегла – тяжелая депрессия накрыла. Поставили диагноз – клиническая депрессия. Сестра стала моим опекуном и финансы мои присвоила себе. У меня была служебная квартира от МВД, я планировала приватизировать ее и собрала денег. Но так как депрессия накрыла, сестра стала моим опекуном и всё себе забрала. Там было около десяти тысяч долларов. Из квартиры выселили сразу же, а сестра, не задумываясь, сдала меня в интернат. Я пыталась наладить с ней контакт, но это бесполезно. Сейчас прохожу трудовую реабилитацию в монастыре, делаю язычки для колокольчиков. Надеюсь, еще что-то наладится. В моей жизни хватало непорядочных людей, как среди знакомых, коллег, так и среди родственников. А попав в интернат, я встретилась с добрыми и хорошими людьми. И удивилась, что жизнь налаживается к лучшему. Меня никто не навещает, но есть друг в интернате. Впервые за всю жизнь у меня появилась любовь и настоящий роман.
Мне нравилась моя работа. Но когда я слегла, коллеги обрадовались, что я поникла и осталась в тяжелом положении. В МВД сильная конкуренция. Там я нажила много врагов: не брала взятки и другим не позволяла. Старалась быть справедливым работником, и меня за это в коллективе не любили. Последним местом моей работы был центральный аппарат Министерства. Но проработала я мало – на меня уже напал недуг. Днями лежала и осознавала, что в своей работе за столько лет видела только гадости и подлости, все больше впадала в депрессию, разочаровывалась в людях. Теперь у меня хотя бы появилась вера в людей.
Приходил ко мне однокурсник, который дослужился до пенсии, чтобы навестить и проконсультироваться. Я же до сих пор могу ответить на любой юридический вопрос. Сказал, что в системе ничего не поменялось. В интернате нам оставляют десять процентов от пенсии – это очень неудобно, совсем копейки, даже с моей нормальной пенсией в 520 рублей. Если хочешь что-то купить, даже личные вещи, интимные, нижнее белье, например, пишешь заявление, которое рассматривают и решают: надо это тебе или нет. Потом едешь с сотрудниками интерната в магазин, выбираешь. Недееспособный человек лишен права самостоятельного выбора во всем».
«Ноги шевелятся, но ходить самостоятельно не могу». Сергей, 60 лет. Был водителем замминистра и ликвидатором на Чернобыле
«Аннушка – моя первая любовь. Она была с самого детства хромая, пережила тяжелую болезнь в детстве. Жили с ней вместе, любили друг друга. Потом нас все же развели. Моим родителям не нравилось, что их сын живет с инвалидом. Позже женился второй раз. Родилась у меня дочка Екатерина, сейчас есть две внучки – Машка и Дашка.
Жизнь занесла в Чернобыльскую зону, последствия видны (показывает на инвалидную коляску). Я был одним из ликвидаторов после происшедшей аварии. Около пяти месяцев мы помогали с ликвидацией последствий. Все, что говорили нам делать, делали. Уже чуть позже стали ноги болеть. Каждый год ложился в больницу на обследование. Сейчас ноги шевелятся, но ходить самостоятельно не могу.
Я вообще работал всю жизнь водителем – жизнь провел на колесах. Вот, как видите, и сейчас на колесах. Сначала дальнобойщиком работал, потом водителем замминистра. Ездил на новенькой волге вишневого цвета. Машины – моя страсть, я всегда находил к каждой машине подход. С женой из-за машин всегда и ругались. Ей не нравилось, что я часто проводил время в гараже и уезжал в рейсы. Сейчас осознаю, что жизнь прошла в ссорах из-за мелочей. А развелись из-за того, что она застукала меня с любовницей. Пытались помириться, но родственники жены вмешались в отношения, в итоге мы разошлись. Дочь стала воспитанницей тещи. Это было когда-то, а теперь все прошло. Во времена Олимпиады я работал, кстати, таксистом. А сейчас мечтаю хоть краем глаза посмотреть футбол на Динамо.
Так получилось, что с родственниками не общаюсь сейчас. Дочь заезжала как-то... Приехала, чтобы сказать: «Ты для нас умер, папа».
После этого я пытался покончить с собой – вешался. Парни из палаты спасли. Честно говоря, вешался я два раза.
Первый раз – из-за прессинга соседей по палате. У меня еще не было коляски, и я ползал по полу. Меня закрывали в палате, мочились на меня, ночью били. Потом рассказывали санитарам, что сам обмочился. После попытки суицида администрация отреагировала быстро – меня перевели. Сейчас все хорошо: живем дружно и не обижаем друг друга. Жизнь – интересная вещь. Сначала мои родители были против невестки с инвалидностью, а сейчас я сижу в интернате в коляске, ненужный своим родственникам.
Здесь, в интернате, мне нравится. Женщинам каждый день делаю комплименты. Пусть я не хожу, но я все еще остаюсь мужчиной. Мы стараемся друг другу помогать и поддерживать. Без этого никуда, если находишься в закрытом учреждении, где каждый день одно и то же. Мы очень далеки от реального мира».
«Я когда просыпаюсь, до сих пор пою». Людмила, 70 лет. Была оперной певицей
«Мне достаточно лет. Честно говоря, не люблю даже озвучивать свой возраст. Хотя очень люблю свой день рождения, у меня он в один день с Федором Шаляпиным. Совпадение, конечно, но приятное. Родилась я в обычной семье. Мои родители расстались рано и сдали меня в детдом, в котором я прожила до четырех лет. Чуть позже мама вышла замуж и вместе с отчимом меня забрала. Семья у меня была хорошая: мама, папа, бабушка, и четверо нас, детей. Отец приобщал нас к искусству – водил по музеям, по Советскому Союзу возил, приносил книги интересные. Я до конца маминой жизни не знала, что он не мой родной отец, а отчим. Случилась трагедия, и отец погиб в автокатастрофе, мама была в подавленном состоянии и рассказала мне этот секрет. Он всегда обо мне заботился и посвящал много времени. Это был хороший человек.
После восьмого класса я пошла работать, продолжала учиться в школе рабочей молодежи. Мне там не нравилось. Отцу сказала, что хочу петь. И он отвел меня к педагогу по вокалу. Благодаря ему поступила в консерваторию, в которой проучилась всего год. Когда сдавала экзамены, перенервничала, и у меня случился приступ эпилепсии. После этого мне сказали: «Мы эпилептиков у себя не держим».
В Москву я опоздала на прослушивание в консерваторию, и меня позвали в Грузию. Оказалось, что им я понравилась. Так я осталась учиться в Тбилиси. У меня была хорошая жизнь: большое искусство, поклонники, интеллигентные друзья. Мы слушали прекрасную музыку, много пели. Сейчас я ни капли не сожалею о своей жизни. В Беларусь мне пришлось вернуться из-за тяжелой болезни матери. Я не могла ее оставить и смотрела за ней до самой смерти.
Среди всех детей только я вызвалась следить за матерью. Даже в Беларуси у меня было много предложений по работе, но из-за лежачей мамы я просто не могла на них согласиться.
У каждого из братьев и сестер была своя квартира, а я жила вместе с мамой в маленькой хрущевке. Я очень настойчивая и упрямая. Но брат с сестрами настояли на том, что я не смогу ухаживать сама за собой и жить одна. Сюда ко мне никто не приходит. Раньше брат мог появиться, поулыбаться один раз в год. Сейчас я пришла к мнению, что они мне и не нужны. Раз не хотят, значит не нужно. Не хочу себя лишний раз травмировать. Я люблю тишину, люблю природу, люблю поэзию. Часто читаю жильцам интерната стихи. А когда просыпаюсь, до сих пор пою».